После дней затяжного молчания толпа кричала, требуя крови:
– Убить их! Убить их! Убить их!
Но взрыва не было. Требуя крови заговорщиков, люди стояли, глядя, как погребальная платформа, погребальные носилки и погребальный алтарь превращаются в стену огня. Никто не двигался, пока пламя не замерло и весь Рим не наполнился одурманивающим, восхитительным запахом благовоний. И только тогда гнев прорвался и обратился в жажду насилия. Не обращая внимания на легионеров Лепида, массы ринулись во все стороны в поисках жертв. Освободители! Где освободители? Смерть освободителям! Многие бросились на Палатин, но двери домов вдоль узких улочек были заперты, и никто не знал, за какой из них прячется убийца. Один завсегдатай Форума, обезумев от горя, увидел стремглав бегущего к себе Гая Гельвия Цинну, сенатора-поэта, и принял его за другого Цинну, Луция Корнелия, который когда-то приходился Цезарю шурином и, по слухам, был одним из заговорщиков. Ни в чем не виновного Гельвия Цинну буквально разорвали в клочья.
С наступлением ночи, не найдя больше подходящей жертвы, плачущие толпы разошлись.
Римский Форум остался пуст под покровами ароматного дыма.
Утром служащие похоронной конторы собрали прах Цезаря, все мельчайшие фрагменты обуглившихся костей, какие только сумели найти, и положили в золотую урну, инкрустированную драгоценными камнями.
На рассвете нового дня все увидели, что почерневшие плиты площади там, где стояли алтарь и платформа, покрыты букетиками ранних весенних цветов, деревянными куколками и шерстяными шариками. Вскоре из этих букетиков, куколок и шариков образовалась горка высотой в фут. Цветы несли женщины, куколки – римские граждане, а шарики приносили рабы. Эти приношения помимо специального религиозного значения демонстрировали, насколько велика любовь к Цезарю у разных слоев горожан. Из пяти классов римского общества только первый класс не испытывал к нему любви. А неимущие, не входившие даже в самый низший из классов, любили его больше всех. Рабы вообще не считались людьми – отсюда одни только шарики. Но их было ничуть не меньше, чем куколок.
Кто может сказать, почему одних людей любят, а других – нет? Для рассерженного Марка Антония это была тайна, которую он и не надеялся разгадать. Впрочем, если бы он спросил Гирция, Гирций сказал бы, что любой человек, хотя бы раз видевший Цезаря, запоминал его навсегда. Что тот обладал некой особенно мощной притягательной силой, которой нет названия, но которой обладал каждый легендарный герой.
Раздраженный Антоний приказал убрать цветы, куклы и шарики, но совершенно напрасно: после уборки их появилось в два раза больше. Сбитый с толку, Антоний вынужден был сдаться и закрыть глаза на вереницы людей, стекавшихся к месту сожжения Цезаря, чтобы помолиться и возложить свои дары.
Через три дня после похорон рассвет осветил великолепный мраморный алтарь, возникший на месте сожжения Цезаря, а цветы, куклы и шарики покрывали весь Форум до ростры.
Через восемь дней после похорон за алтарем словно сама собой воздвиглась двадцатифутовая колонна из чистого белого проконнесского мрамора. Все работы велись по ночам. А солдаты Лепида закрывали на это глаза. Так они протестовали против случившегося. Они тоже любили Цезаря. Цезаря, которому поклонялся, как богу, почти весь Рим.
Луций Цезарь не видел всего этого. Ощущая боль во всем теле, он с трудом забрался в паланкин, покинул Рим и отправился на свою неаполитанскую виллу. Но по пути навестил Клеопатру.
Дворец почти опустел. Остались холодный полированный камень и деревянные обрешетки. Баржи уже везли вещи в Остию.
– Ты болен, Луций? – с тревогой спросила она.
– У меня болит душа, Клеопатра. Я не могу находиться в городе, который позволяет двум убийцам рядиться в тоги с пурпурной каймой и оставаться преторами.
– Брут и Кассий? Но знаешь, мне кажется, они еще не нашли в себе мужества приступить к своим преторским обязанностям.
– Они не посмеют, пока ветераны не уйдут из Рима. Ты слышала, что убили бедного Гельвия Цинну? Пизон безутешен.
– Вместо другого Цинны, да. А тот, другой Цинна и вправду убийца?
– Другой Цинна? Нет. Он просто отблагодарил Цезаря за то, что тот вызвал его из ссылки. Публично снял с себя знаки преторских полномочий лишь потому, что именно Цезарь облек его ими. Но прославиться сумел.
– Это конец всему, да? – спросила она.
– Или конец, или начало.
– А Цезарь усыновил Гая Октавия. – Она вздрогнула. – Это блестящий шаг, Луций. Гай Октавий очень опасен.
Луций засмеялся:
– Восемнадцатилетний мальчик? Я так не думаю.
– Он был опасен и в восемь лет. Как будет опасен и в восемьдесят.
Она выглядит потухшей, но не надломленной, подумал Луций. Она прошла жестокую школу. Она выживет.
– Где Цезарион? – спросил он.
– Уехал со своей нянькой и Хапд-эфане. Политически недальновидно переправлять за море двух Птолемеев на одном корабле или даже в сопровождении одного флота. Мы едем двумя партиями. Я выжду два рыночных интервала. Хармиона и Ирада остались со мной, и Сервилия навещает. О Луций, как она страдает! И все винит Порцию за то, что Брут принял участие в этом. Может быть, и справедливо. Но смерть Цезаря подкосила ее. Она любила его больше, чем кто-либо на свете.
– Больше, чем любила его ты?
– Почему любила? Нет, для меня все останется в настоящем. Но ее любовь отличается от моей. У меня есть страна, о которой я должна заботиться, и кровный сын Цезаря.
– Ты снова выйдешь замуж?
– Я должна буду, Луций. Я фараон, я обязана иметь детей, чтобы Нил разливался и моему народу не грозил голод.
Итак, Луций Юлий Цезарь отправился в Неаполь, чувствуя горечь утраты острее, чем вначале. «Матий прав. Если Цезарь, при всей своей гениальности, не нашел выхода из сложившейся ситуации, то кто еще сможет дерзнуть? Восемнадцатилетний мальчишка? Никогда. Волки первого класса разорвут Гая Октавия еще свирепее, чем неимущие – Гельвия Цинну. Мы, первый класс, худшие враги самим себе».
IXНаследник ЦезаряАпрель – декабрь 44 г. до Р. Х
1
Легаты, военные трибуны и префекты всех рангов, даже контуберналы, если они были из влиятельных семей или сумели каким-то образом отличиться, не подвергались ограничениям или наказаниям, которые накладывались на рядовых солдат и центурионов. Например, они имели право покидать военную службу в любое время.
Таким образом, прибыв в Аполлонию в начале марта, Гай Октавий, Марк Агриппа и Квинт Сальвидиен не обязаны были жить в огромных палаточных лагерях, которые длинной цепью уходили на север от Аполлонии вплоть до Диррахия. Пятнадцать легионов, набранных Цезарем для новой кампании, занимались своими обыденными делами, не обращая никакого внимания на аристократов, которым потом предстояло взять на себя командование в боях, иногда чисто номинальное. Помимо боев, эти две касты редко где соприкасались.
У Октавия и Агриппы не возникло трудностей с размещением. Они пошли в дом, предназначенный для Цезаря, и поселились в небольшой, довольно неудобной комнате. Бедный Сальвидиен, будучи на восемь лет старше приятелей, но не зная своих обязанностей и даже своего ранга, поскольку Цезарь этого еще не определил, сообщил о своем прибытии Публию Вентидию, ответственному за размещение командного состава. Тот отвел ему комнату в доме, арендованном для младших военных трибунов, то есть офицеров перспективных, но по возрасту еще не имевших права выставлять свою кандидатуру на должность выборного военного трибуна. Трудность состояла в том, что в комнате уже находился жилец, тоже младший военный трибун Гай Меценат. Этот Гай пошел к Вентидию и заявил, что не хочет делить свою комнату с кем бы то ни было, а особенно с выходцем из Пицена.
Пятидесятилетний Вентидий тоже являлся выходцем из Пицена, и в свое время ему пришлось перенести гораздо больше унижений, чем Сальвидиену. Еще совсем юнцом он как пленник принимал участие в триумфальном параде отца Помпея Великого, отмечавшего свои победы над италийцами в Союзнической войне. Дальнейшая жизнь сироты также не была сладкой, и только брак с богатой вдовой из плодородной области Розея дал ему шанс подняться. Поскольку Розея славилась лучшими в мире мулами, он занялся их разведением. Выращивал армейских мулов и продавал командующим, таким как Помпей Великий. Отсюда и его презрительное прозвище «погонщик мулов». Без образования и знатных предков он все же мечтал стать командиром. Знал за собой такие способности. Но мечтания казались несбыточными, пока Цезарь не перешел Рубикон. К тому времени он уже хорошо знал Вентидия. Вентидий встал на сторону Цезаря и принялся ждать. К сожалению, Цезарь предпочел поручить ему хозяйственную часть. Как человек педантичный и добросовестный, Вентидий хорошо справлялся с работой, будь это размещение младших военных трибунов, распределение провианта либо обеспечение легионов техникой или вооружением. Но в душе он все-таки надеялся стать полководцем. И был уже совсем близок к заветной цели. Цезарь обещал ему преторство в следующем году, а преторы были командующими, а не снабженцами.
Вполне понятно, почему Вентидий не повел и бровью, когда богатый, привилегированный Гай Меценат пришел жаловаться, что жалкий мужлан из Пицена вселяется в его комнату.
– Ответ прост, Меценат, – сказал он. – Сделай то же, что делают в подобных случаях остальные. Арендуй дом за свой счет.
– Ты думаешь, я не сделал бы этого, если было бы что арендовать? – рассердился Меценат. – Мои слуги живут в сарае!
– Какая жалость, – жестко ответил Вентидий.
Реакция Мецената на такое отсутствие понимания была типичной для богатого, привилегированного молодого человека. Не впустить Сальвидиена он не мог, но и стеснять себя не захотел.
– В результате я занимаю пятую часть комнаты, достаточно большой для двух обычных трибунов, – пожаловался Сальвидиен Октавию и Агриппе.