– Я удивляюсь, что ты не задвинул его на его половину и не посоветовал ему проглотить это, – сказал Агриппа.
– Если я это сделаю, он обратится в высший офицерский совет и обвинит меня в нарушении порядка, а я не хочу заслужить репутацию скандалиста. Вы не видели этого Мецената. Пижон с большими связями, – сказал Сальвидиен.
– Меценат, – задумчиво произнес Октавий. – Необычное имя. Должно быть, он из этрусков. Интересно было бы посмотреть на него.
– Замечательная идея, – оживился Агриппа. – Пойдем.
– Нет, – возразил Октавий. – Я лучше сделаю это один. А вы пока можете устроить пикник или прогуляться.
Итак, Гай Октавий вошел в комнату в одном из зданий для младших военных трибунов. Гай Меценат, который что-то писал, недовольно поднял голову.
Четыре пятых пространства было занято его мебелью. Хорошая кровать с перьевым матрацем, переносной шкафчик с отделениями для свитков и бумаг, ореховый рабочий стол с весьма неплохой инкрустацией, такое же кресло, ложе и низкий обеденный стол, консольный столик для вина, воды и закусок, походная кровать для личного слуги и дюжина больших деревянных, обитых железом сундуков.
Владелец всего этого добра, Меценат был явно человеком не военного типа: маленького роста, толстый, с обыкновенным лицом, одет в тунику из дорогой узорчатой шерсти, на ногах фетровые шлепанцы. Темные, искусно постриженные волосы, темные глаза, влажные красные губы, постоянно надутые.
– Приветствую, – сказал Октавий, садясь на сундук.
Одного взгляда было достаточно, чтобы Гай Меценат понял, что перед ним равный. Он встал, приветливо улыбаясь:
– Приветствую. Я – Гай Меценат.
– А я – Гай Октавий.
– Из консулярской семьи Октавиев?
– Семья та же, да, но другая ветвь. Мой отец умер претором, когда мне было четыре года.
– Вина? – предложил Меценат.
– Благодарю, нет. Я не пью вина.
– Извини, я не могу предложить тебе кресло, я вынужден был его вынести, чтобы освободить место для одного пиценского мужлана.
– Ты имеешь в виду Квинта Сальвидиена?
– Да, его. Тьфу! – Меценат состроил презрительную гримасу. – Денег нет, слуга только один. Он даже не сможет внести свою долю за приличный совместный стол.
– Цезарь очень ценит его, – как бы вскользь заметил Октавий.
– Это пиценское ничтожество? Чепуха!
– Внешность бывает обманчива. Сальвидиен командовал кавалерийской атакой при Мунде и завоевал девять золотых фалер. Когда мы двинемся в поход, Цезарь возьмет его в свой штат.
«Как здорово владеть информацией», – подумал Октавий, кладя ногу на ногу и обхватывая руками колено.
– Ты уже участвовал в сражениях? – вежливо поинтересовался он.
Меценат покраснел.
– В Сирии я был контуберналом у Марка Бибула, – ответил он.
– О, ты республиканец!
– Нет. Просто Бибул был другом моего отца. Мы решили, – холодно добавил Меценат, – не принимать участия в гражданской войне, поэтому я возвратился из Сирии домой в Арретий. Но теперь, когда Рим стал спокойнее, я намерен сделать карьеру. Мой отец посчитал… э-э… политически правильным, если я поначалу наберусь военного опыта в войне с иноземцами. Поэтому я здесь, в армии, – беззаботно закончил он.
– Но ты неудачно начал, – сказал Октавий.
– Неудачно?
– Цезарь – не Бибул. В его армии знатность и богатство не высоко ценятся. Даже старшие легаты, например его племянник Квинт Педий, не живут в такой роскоши, какой ты себя окружил. Готов поспорить, что у тебя здесь имеется и конюшня. Но поскольку Цезарь ходит пешком, пешком ходят и все остальные, включая его приближенных. Один конь для сражения – это обязательно, но два или больше вызовут осуждение, как и большая повозка с личными вещами.
Взгляд влажных глаз, устремленных на этого необычного юношу, выразил крайнюю степень смущения. Меценат покраснел.
– Но я – Меценат из Арретия! А происхождение обязывает подчеркивать статус!
– Но не в армии Цезаря. Подумай о его происхождении.
– Да кто ты такой, чтобы меня поучать?
– Друг, – ответил Октавий. – Который хочет, чтобы ты правильно начал службу. Если Вентидий решил, что ты и Сальвидиен должны делить одну комнату, тебе придется делить ее с ним многие месяцы. Единственная причина, почему Сальвидиен не вышиб из тебя дух, заключается в том, что ему до начала кампании не хочется прослыть скандалистом. Подумай об этом, Меценат. После пары сражений мнение Цезаря о Сальвидиене возрастет многократно. А когда это случится, он с удовольствием сведет с тобой счеты. Может, за твоей мирной внешностью и скрывается воинственный лев, но я в этом сомневаюсь.
– Что ты знаешь? Ты же еще мальчишка!
– Это так, но я знаю, каков Цезарь как военачальник и как человек. Видишь ли, я был с ним в Испании.
– Как контубернал?
– Именно. Но что еще важнее, как человек, знающий свое место. Однако мне хочется, чтобы в нашем маленьком уголке царил мир, а это значит, что тебе и Сальвидиену придется поладить. Мы хорошо относимся к Сальвидиену. А ты – избалованный сноб, – добродушно заметил Октавий, – но почему-то ты мне понравился. – Он махнул рукой в сторону сотен свитков. – Как я вижу, ты литератор, не воин. Я бы посоветовал тебе обратиться к Цезарю, когда он прибудет, и попросить, чтобы он сделал тебя одним из своих личных секретарей. Гая Требатия у него теперь нет, поэтому у тебя появляется шанс состояться как литератору. С помощью Цезаря, разумеется.
– Кто ты? – глухо спросил Меценат.
– Друг, – с улыбкой повторил Октавий и встал. – Подумай о том, что я сказал. Это хороший совет. Не позволяй твоему богатству и образованию восстановить тебя против таких, как Сальвидиен. Риму нужны разные люди, и Рим только выиграет, если мы будем терпимы к причудам и нравам друг друга. Отошли обратно в Арретий все, кроме рукописей и книг, отдай Сальвидиену половину комнаты и не живи в армии Цезаря как сибарит. Он, конечно, не столь строг, как Гай Марий, но все-таки строг.
Кивок – и он ушел.
Когда к Меценату вернулась способность дышать, он посмотрел сквозь слезы на свою мебель. Несколько капель упали с ресниц на удобную и большую кровать. Но Гай Меценат не был дураком. Он сразу почувствовал, что этот красивый парень обладает над людьми странной властью. Без высокомерия, без надменности, без холодности. Ни малейшего намека на флирт, хотя он отлично все разглядел. Понял, что Гай Меценат любит не только женщин, но и мужчин. По каким-то неуловимым приметам он безошибочно определил, что главная причина, по которой Меценат так не рад обществу Сальвидиена, состоит в необходимости время от времени уединяться, и отнюдь не всегда из склонности к литературным трудам. Что ж, в этой кампании придется ограничиться женщинами – и только.
И когда несколько часов спустя Сальвидиен вернулся, комнату уже освободили от мебели, а Гай Меценат сидел за простым складным столом, и его широкая задница покоилась на складном стуле.
Он протянул руку с ухоженными ногтями:
– Мои извинения, дорогой Квинт Сальвидиен. Если двоим суждено много месяцев делить кров, то им лучше ладить друг с другом. Я люблю удобства, но я не дурак. Если буду мешать тебе, скажи.
– Извинения приняты, – сказал Сальвидиен, который тоже кое-что смыслил в человеческом поведении. – Октавий приходил сюда?
– Кто он? – спросил Меценат.
– Племянник Цезаря. Он тебе приказал?
– О нет, – сказал Меценат. – Это не его стиль.
Тот факт, что Цезарь не прибыл в Аполлонию к концу марта, все объяснили экваториальными штормами. Все сошлись на том, что он застрял в Брундизии.
В Апрельские календы Вентидий послал за Гаем Октавием.
– Это привез тебе специальный курьер, – с осуждением произнес он.
Согласно представлениям Вентидия простым контуберналам не полагалось получать почту таким образом.
Октавий взял свиток с печатью Филиппа, и в нем шевельнулось тревожное чувство, не имевшее отношения ни к его матери, ни к сестре. С побелевшим лицом он без разрешения опустился в кресло, стоящее возле стола, и так беспомощно посмотрел на «погонщика мулов», что Вентидий решил промолчать.
– Извини, ноги что-то не держат, – сказал Октавий, облизывая пересохшие губы. – Можно я распечатаю его здесь?
– Валяй. Наверное, там ничего серьезного, – угрюмо сказал Вентидий.
– Нет, это плохие вести о Цезаре.
Октавий сломал печать, развернул один лист и с трудом вгляделся в него. Закончив читать, он, не поднимая головы, бросил бумагу на стол.
– Цезарь мертв, его убили.
«Он знал это, еще не открыв письма», – подумал Вентидий, хватая бумагу. Шевеля губами и не веря глазам, он прочитал письмо и, оцепенев от ужаса, уставился на Октавия.
– Но почему именно тебе присылают такое важное сообщение? И как ты узнал, о чем пойдет речь? Ты ясновидящий?
– Раньше такого никогда не было, Публий Вентидий. Я сам не понимаю, как я узнал.
– О Юпитер! Что теперь с нами будет? И почему это не сообщили мне или Рабирию Постуму?
На его глазах появились слезы. Он закрыл лицо руками, заплакал.
Октавий поднялся. В его дыхании вдруг появился присвист.
– Я должен возвратиться в Италию. Мой отчим ждет меня в Брундизии. Мне очень неловко, что первым об этом известили меня, но, может быть, официальные извещения еще не рассылались. Или задержались в дороге.
– Цезарь мертв! – глухо произнес Вентидий. – Цезарь мертв! Мир рухнул.
Октавий вышел из здания и двинулся к причалу. Идти было недалеко, но шел он с трудом. Такого с ним уже много месяцев не случалось. «Успокойся, Октавий, астма сейчас тебе не нужна! Цезарь мертв, и мир рушится. Я должен знать все, и как можно скорее, я не могу слечь здесь, в Аполлонии».
– Сегодня я уезжаю в Брундизий, – спустя час сказал он Агриппе, Сальвидиену и Меценату. – Цезаря убили. Кто хочет ехать со мной, может ехать. Я нанял достаточно большую лодку. Поход в Сирию отменяется.
– Я поеду с тобой, – сразу сказал Агриппа и, кликнув слугу, ушел паковать свой единственный дорожный сундук.