Незнакомый с обустройством воинских лагерей, человек небольшого роста, в плаще с капюшоном, вынужден был спросить у часовых, где живет примипил, и пошел вдоль рядов деревянных хижин. Дойдя до хижины размером поболее остальных, он постучал в дверь. Раздававшиеся внутри голоса смолкли. Дверь открылась. Перед Октавианом стоял высокий плотный мужчина в красной утепленной тунике. Еще одиннадцать человек сидели вокруг стола в точно таких же туниках, это означало, что здесь собрались все центурионы обеих когорт.
– Ужасная погода, – сказал открывший дверь. – Я – Марк Копоний. Чем могу служить?
Октавиан молча снял сагум. Он был в аккуратной кожаной кирасе и птеригах, с копной светлых, чуть увлажненных волос. Было в нем что-то, что заставило центурионов отреагировать на его появление. Сами не зная почему, они дружно встали.
– Я – наследник Цезаря, и мое имя – Гай Юлий Цезарь, – сказал Октавиан.
Большие серые глаза смотрели по-доброму, улыбка на тонких губах была им почему-то знакома. Вдруг все ахнули и вытянулись.
– Юпитер! Как ты похож на него! – прошептал Копоний.
– Уменьшенная версия, – печально сказал Октавиан. – Но я надеюсь, что эта версия станет со временем больше.
– О, это ужасно, ужасно! – со слезами на глазах сказал другой центурион. – Что мы без него будем делать?
– Выполнять свой долг по отношению к Риму, – сухо ответил Октавиан. – И я здесь, чтобы просить вас выполнить этот долг.
– Мы выполним всё, молодой Цезарь, всё, – сказал Копоний.
– Мне нужно как можно скорее вывезти из Брундизия деньги, которые Цезарь привез сюда для финансирования парфянской войны. В Сирию мы не пойдем, это, надеюсь, вам ясно. Но пока консулы еще не решили, как поступить с легионами в Македонии, а также с вами, моя задача от имени Рима – забрать эти деньги. Мой квестор, Марк Агриппа, ищет повозки и мулов, но мне нужны грузчики, а гражданским лицам я не доверяю. Ваши люди помогут мне погрузить деньги?
– С радостью, молодой Цезарь, с радостью! Нет ничего хуже, когда идет дождь и парням нечем заняться.
– Вы очень добры, – сказал Октавиан с улыбкой, так напоминавшей им улыбку Цезаря. – Я сейчас в Брундизии единственное должностное лицо, но мне не хочется, чтобы вы думали, что у меня есть полномочия на эту акцию, – их у меня нет. Поэтому я просто прошу, а не приказываю вам помочь мне.
– Если Цезарь сделал тебя своим наследником, молодой Цезарь, если он дал тебе свое имя, тебе не нужно нас просить, – сказал Марк Копоний.
Тысяча людей под рукой – это не шутка. Повозки нагружали одновременно по нескольку штук. А было их всего шестьдесят. Цезарь придумал хитрый способ перевозки воинских средств – в монетах, не в слитках. Каждый талант, составлявший шесть тысяч двести пятьдесят денариев, был упакован в холщовый мешок с двумя ручками, чтобы его могли нести два солдата. Грузили быстро; пока лил дождь и все жители Брундизия сидели дома – даже эта обычно многолюдная улица была пуста. Нагруженные повозки одна за другой ехали к складу лесоматериалов. Там мешки прикрывали пилеными досками, чтобы все выглядело так, словно везут обычный лес.
– Очень хорошо мы придумали, – бодро сказал Копонию Октавиан, – потому что и на военный эскорт у меня нет полномочий. Мой адъютант нанимает возниц, но мы не скажем им, что везем, поэтому они придут сюда только после того, как вы уйдете. – Он показал на ручную тележку, в которой лежали несколько небольших, но туго набитых холщовых мешков. – Это для тебя и твоих людей, Копоний. В знак благодарности за помощь. Если решите потратить малую толику на вино, ведите себя прилично. Если Цезарь сможет помочь вам каким-то образом в будущем, обращайтесь.
Итак, солдаты свезли ручную тележку в свой лагерь и там узнали, что наследник Цезаря подарил по двести пятьдесят денариев каждому рядовому легионеру, по тысяче каждому центуриону и две тысячи Марку Копонию. Единицей счета являлся сестерций, но денарии было проще чеканить. По четыре сестерция в одной монете. Очень удобно и возить, и считать.
– Ты поверил во все это, Копоний? – весело спросил один центурион.
– За кого ты меня принимаешь, апулийская деревенщина? Я не знаю, что задумал молодой Цезарь, но он определенно сын своего отца. Никаких сомнений. И что бы он ни задумал, меня это не касается. Мы – ветераны Цезаря. И все, что делает молодой Цезарь, – правильно.
Он дотронулся указательным пальцем правой руки до кончика носа и подмигнул:
– А во-вторых, молчание – вот золотое слово, ребята. Если кто спросит, мы ничего не знаем, потому что кто же выходит на улицу в такой дождь.
Все одиннадцать голов согласно кивнули.
Итак, шестьдесят повозок выехали под проливным дождем на пустынную Минуциеву дорогу. Не доезжая до Бари, они свернули и поехали по твердой каменистой почве к Ларину. Марк Агриппа, одетый в гражданское платье, сопровождал драгоценные доски. Возницы шагали рядом с волами, а не посиживали поверх груза с вожжами в руках. Им за это хорошо заплатили, но не так много, чтобы вызвать у них любопытство. Они были рады получить работенку в такое слякотное время года. Брундизий – самый загруженный порт в Италии. Груз и армии прибывают и убывают.
Сам Октавиан покинул Брундизий спустя рыночный интервал и по Минуциевой дороге направился к Бари. Он еле нагнал повозки, двигавшиеся к Ларину с удивительной быстротой, особенно если учесть, что после Бари они ехали по бездорожью. Это Агриппа велел возчикам не останавливаться и ночами, когда светила луна.
– А что, сейчас земля ровная. Вот когда начнутся горы, будет труднее, – сказал он.
– Тогда поезжай вдоль берега, не забирая вглубь, пока не увидишь набитую колею в десяти милях севернее дороги к Сульмону. Там безопасно, но по другим дорогам не езди. Я поеду вперед, в свои земли, прослежу, чтобы на пути не было болтливых селян, и найду надежное укрытие для телег.
К счастью, болтливые селяне попадались весьма нечасто, ибо поместье располагалось в лесистой местности. Обнаружив, что Квинт Ноний, управляющий его отца, по-прежнему ведет дела и приглядывает за комфортабельной виллой, куда Атия летней порой возила подышать горным воздухом своего болезненного сынка, Октавиан решил, что повозки лучше всего спрятать на старой вырубке, в нескольких милях от этой виллы. Ноний сказал, что заготовка леса теперь проводится в другом месте и что люди туда не заглядывают, опасаясь расплодившихся волков и медведей.
Октавиан с удивлением понял, что даже здесь все уже знают, что Цезарь убит и что Гай Октавий его наследник. Этот факт очень порадовал Нония, который любил спокойного больного мальчика и его беспокойную мать. Но почти никто из местных жителей не знал, чьей собственностью являются близлежащие лесные угодья, и они прозывались «лесом Папия» – по имени первого их владельца.
– Повозки принадлежат Цезарю, но люди, которые не имеют на них права, будут везде их искать. Поэтому никто не должен знать, что они здесь, в лесу Папия, – объяснил Нонию Октавиан. – Время от времени я буду присылать за одной-двумя повозками Марка Агриппу. Когда он прибудет, ты познакомишься с ним. Располагай волами как хочешь, но всегда имей под рукой двадцать мулов. К счастью, волы тащат бревна в Анкону, так что увеличение их числа никого тут не удивит. Это важно, Ноний, действительно важно. От молчания, твоего и твоих близких, зависит сейчас моя жизнь.
– Не беспокойся, маленький Гай, – сказал старый слуга. – Я за всем присмотрю.
Зная, что Ноний всегда держит слово, Октавиан вернулся на перекресток Минуциевой и Аппиевой дорог. Он поехал по Аппиевой дороге, направляясь в Неаполь, куда прибыл в конце апреля и где нашел Филиппа и свою мать в состоянии крайней тревоги.
– Где ты был? – воскликнула Атия, прижимая сына к груди и орошая слезами его тунику.
– Лежал с астмой в какой-то захудалой гостинице на Минуциевой дороге, – объяснил Октавиан, с еле скрываемым раздражением высвобождаясь из материнских объятий. – Нет-нет, отпусти меня, теперь со мной все хорошо. Филипп, расскажи мне, что у вас происходит. Я не получал никаких известий после того, как в Брундизии прочел твое письмо.
Филипп провел пасынка в кабинет. Цветущий красавец в эти два месяца сильно сдал, постарел. Смерть Цезаря очень подействовала на него, хотя, как и Луций Пизон, Сервий Сульпиций и несколько других консуляров, он пытался придерживаться золотой середины, обеспечивавшей ему выживание при любых политических обстоятельствах.
– Как поживает так называемый внук Гая Мария, Аматий? – спросил Октавиан.
– Его нет в живых, – поморщился Филипп. – На четвертый день Антоний и центурия солдат Лепида пришли на Форум послушать его. Аматий указал на Антония и крикнул: «Вот стоит настоящий убийца!» Солдаты арестовали Аматия и увели в Туллианскую тюрьму. – Филипп пожал плечами. – Аматий так нигде больше и не показался, и толпа в конце концов разошлась по домам. Антоний сразу созвал заседание сената в храме Кастора, где Долабелла спросил его, что случилось с Аматием. Антоний ответил, что казнил его. Долабелла возмутился: римского гражданина надо было судить. Но Антоний сказал, что Аматий не был римлянином, он был беглым греческим рабом по имени Иерофил. И тему закрыли.
– Теперь видно, что за правительство сейчас в Риме, – задумчиво заметил Октавиан. – Конечно, глупо обвинять дражайшего Марка Антония в чем бы то ни было.
– Я тоже так думаю, – согласился мрачный Филипп. – Кассий пытался снова поднять вопрос о провинциях после преторства, но ему велели заткнуться. Они с Брутом попробовали несколько раз появиться на Форуме в качестве преторов, но прекратили попытки. Даже после казни Аматия толпа не хотела их видеть, хотя амнистия еще действует. А Марк Лепид теперь новый великий понтифик.
– Они провели выборы? – удивился Октавиан.
– Нет. Его назначили другие понтифики.
– Но это же незаконно.
– Октавий, мы тут больше не знаем, что законно, что нет.
– Мое имя не Октавий. Меня зовут Цезарь.