Филипп переехал на свою виллу в Кумах, где к нему хлынул бесконечный поток посетителей. Все хотели увидеть наследника Цезаря.
Луций Корнелий Бальб-старший пришел первым, в полной уверенности, что тот молодой человек, которого он ранее знал, не способен справиться с грузом, взваленным на него Цезарем. А ушел, составив противоположное мнение. «Парень явно умен, как финикийский банкир, и необыкновенно походит на Цезаря, несмотря на очевидную разницу в чертах лица и фигуре. Его светлые брови столь же подвижны, рот столь же иронично изогнут, мимика, жесты тоже от Цезаря, как и весь его облик. А голос, прежде высокий, как помнил Бальб, стал теперь низким. Нет, этот не откажется от наследства» – вот какой был сделан вывод.
– Я поражен, – сказал Бальб Бальбу-младшему, своему племяннику и деловому партнеру. – У него свой стиль, да, но в нем чувствуется стальной стержень. Это от Цезаря, несомненно. Я собираюсь его поддержать.
Затем пришли Гай Вибий Панса и Авл Гирций, консулы будущего года, если Антоний и Долабелла не вздумают вдруг похерить рекомендации Цезаря. Помня об этом, они беспокоились. Каждый встречался с Октавианом: Гирций в Нарбоне, Панса в Плаценции. Ни один из них в те времена ничего примечательного в нем не нашел, а теперь изумление их не имело границ. Походил ли он тогда на Цезаря? Трудно припомнить, но сейчас определенно походил. Живой Цезарь всех затмевал, вот в чем все дело, а контубернал, понятно, держался в тени. Кончилось тем, что Октавиан очень понравился Гирцию, а Панса, вспоминая Плаценцию, ничего не решил, убежденный, что Антоний порвет этого мальчика в клочья. Но никакого страха в Октавиане не заметил ни тот ни другой. И ни один из них не подумал, что это бесстрашие зиждется на незнании. В нем ощущалась решимость довести начатое до конца, и он оценивал свои шансы с совсем не юношеским самообладанием.
Вилла Цицерона, где остановились Панса и Гирций, стояла рядом с виллой Филиппа. Октавиан не сделал ошибки и не стал ждать, когда Цицерон придет к нему. Он сам пошел к Цицерону. Цицерон смотрел равнодушно, хотя улыбка юного гостя – о, так похожая на улыбку Цезаря! – резанула по сердцу. Улыбка Цезаря была неотразимой, и ей противиться он никогда не умел. Но когда так улыбается безобидный и привлекательный мальчик, вполне возможно смотреть на него с холодком.
– Ты хорошо себя чувствуешь, Марк Цицерон? – озабоченно спросил Октавиан.
– Мне то лучше, то хуже, Гай Октавий.
Цицерон вздохнул, не в состоянии справиться со своим предательским языком. Кто рожден, чтобы говорить, будет говорить даже со столбом. А наследник Цезаря столбом отнюдь не был.
– Ты застал меня в пору потрясений. Как в личной жизни, так и в жизни отечества. Мой брат Квинт только что развелся с Помпонией, с которой прожил долгие годы.
– О боги! Она сестра Тита Аттика?
– Да.
– Неприятно? – сочувственно спросил Октавиан.
– Ужасно. Он не может вернуть ей приданое.
– Прими мои соболезнования по поводу смерти Туллии.
Карие глаза увлажнились. Цицерон сморгнул.
– Спасибо. Я тронут. – Голос его дрогнул. – Сейчас мне кажется, что это было очень давно.
– Слишком много событий.
– Действительно. – Цицерон настороженно глянул на гостя. – Прими и ты мои соболезнования по поводу смерти Цезаря.
– Благодарю.
– Ты знаешь, я так и не смог заставить себя полюбить его.
– Это вполне понятно, – мягко ответил Октавиан.
– Я не могу горевать по поводу его смерти, она была слишком желанна.
– Конечно.
Когда Октавиан ушел после вежливо непродолжительного визита, Цицерон решил, что юноша очарователен. Совсем не такой, каким он его себе представлял. Взгляд красивых серых глаз был ласковым, а не холодным и высокомерным. Да, очень приятный, благопристойно скромный молодой человек.
И в течение последующих нескольких визитов к соседу Октавиана ждал самый теплый прием. Ему позволяли присесть, чтобы он мог благоговейно внимать пространным разглагольствованиям великого адвоката.
– Похоже, – похвастался Цицерон вновь прибывшему Лентулу Спинтеру-младшему, – что этот парень ко мне потянулся. Когда мы вернемся в Рим, я возьму его под крыло. Я… э-э… намекнул ему на такую возможность, и он пришел в полный восторг. Нет-нет, он, конечно, не Цезарь! Единственная их схожесть в улыбке, хотя все болтают, что он просто вылитый дед. Ну что ж, не все же настолько проницательны, как я. Что скажешь, Спинтер?
– Скажу то, что все говорят. Похоже, он примет наследство.
– О да, без сомнения, примет. Но это нимало не беспокоит меня. Да и с чего бы мне беспокоиться? – спросил Цицерон, разглядывая засахаренную фигу. – Не все ли равно, кто унаследует состояние Цезаря? – Он помахал фигой. – Эта проблема не стоит и фиги. Имеет значение лишь то, к кому перейдет огромная армия его клиентов. Ты что, и впрямь думаешь, что они будут хранить верность восемнадцатилетнему несмышленышу, сырому, как мясо свежезаколотого животного, зеленому, как весенняя травка, и наивному, как апулийские пастухи? Я не говорю, что у молодого Октавия нет потенциала, но даже мне понадобилось несколько лет на возмужание, а ведь меня еще в детстве считали настоящим чудом…
Настоящее чудо получило приглашение отобедать на вилле Филиппа вместе с Бальбом-старшим, Гирцием и Пансой.
– Я надеюсь, что вы четверо поможете Атии и мне убедить Гая Октавия отказаться от наследства, – сказал за обедом Филипп.
Октавиан промолчал, хотя ему очень хотелось поправить отчима. Его зовут Цезарь, но еще не пришло его время. И он продолжал скромно возлежать на lectus imus, предназначенном для самых младших, молча ел рыбу, мясо, яйца и сыр, терпеливо ожидая, когда к нему обратятся. Конечно, к нему обратились. К наследнику Цезаря не обратиться нельзя.
– Ты определенно не должен принимать наследство, – сказал Бальб. – Это слишком рискованно.
– Я согласен, – кивнул Панса.
– И я тоже, – добавил Гирций.
– Послушай этих уважаемых людей, маленький Гай, – попросила Атия. Она единственная сидела на стуле. – Пожалуйста, послушай.
– Чепуха, Атия, – хихикнул Цицерон. – Мы можем говорить что угодно, но Гай Октавий не передумает. Ты ведь намерен принять наследство, правильно?
– Правильно, – спокойно подтвердил Октавиан.
Атия встала и ушла со слезами на глазах.
– Антоний жаждет прибрать к рукам огромную клиентуру Цезаря, – прошепелявил Бальб. – Она перешла бы к нему автоматически, если бы его назвали наследником, но молодой Октавий… э-э… все усложнил. Хотя Антоний должен бы принести жертву Фортуне в благодарность за то, что Цезарь не сделал своим наследником Децима Брута.
– Это правда, – подтвердил Панса. – К тому времени, когда ты станешь достаточно взрослым, чтобы противостоять Антонию, мой дорогой Октавий, он уже покатится под гору, так сказать.
– Собственно, я удивлен, что Антоний еще не поздравил своего юного родича, – заметил Цицерон, запустив руку в гору устриц, которых еще утром ласкали теплые воды Байи.
– Он занят распределением солдатских наделов, – объяснил Гирций. – Наш Антоний слишком нетерпелив, он не умеет ждать. Он решил издать закон, обязывающий строптивых землевладельцев выделять участки ветеранам. С небольшой финансовой компенсацией или вовсе без таковой.
– Цезарь так не поступал, – хмуро заметил Панса.
– О, что там Цезарь! – отмахнулся Цицерон. – Мир изменился, Панса, и Цезаря в нем уже нет, хвала всем богам! Думается, бóльшую часть серебра из казны Цезарь взял на войну с парфянами, а золото Антоний тронуть не может. Это не те деньги, которые дозволяется тратить на компенсации в соответствии с указами Цезаря. Следовательно, меры Антония должны быть драконовскими, в этом вся суть.
– А почему Антоний не возьмет серебро Цезаря? – спросил Октавиан.
Бальб хихикнул:
– Он, вероятно, не помнит о нем.
– Тогда кто-то должен напомнить ему, – сказал Октавиан.
– Трибуны вскоре прибудут из провинций, – заметил Гирций. – Я знаю, Цезарь планировал поручить им покупку земли. Не забывайте, он наложил огромные штрафы на республиканские города. Очередной взнос уже, вероятно, в Брундизии.
– Не забивай себе голову тем, где Антоний отыщет деньги, – назидательно проговорил Цицерон. – Займись лучше риторикой, юный Октавий. Вот прямой путь к консульству.
Октавиан улыбнулся ему, продолжая есть.
– По крайней мере, мы шестеро можем утешиться тем, что никто из нас не имеет земли между Теаном и рекой Волтурн, – сказал Гирций, не раз поражавший присутствующих удивительной осведомленностью по многим вопросам и провидческим даром. – Думаю, Антоний отбирает земли именно там. Но только латифундии, не виноградники. Земля, однако, меньше всего его занимает. В Июньские календы он намерен просить сенат заменить ему Македонию на Галлии – Италийскую и Дальнюю, за исключением Нарбонской, поскольку Лепид продолжит управлять ею в следующем году. Кажется, Поллион в Дальней Испании тоже останется на второй срок, а Планку и Дециму Бруту этого не позволят. – Видя, что все с ужасом уставились на него, Гирций решил сообщить худшее: – Он также будет просить сенат сохранить за ним те шесть боевых легионов, что находятся сейчас в Македонии, с незамедлительной их переброской в Италию.
– Это значит, что Антоний не доверяет ни Бруту, ни Кассию, – медленно проговорил Филипп. – Они как преторы издали эдикты, провозглашая, что, устранив Цезаря, оказали Риму и Италии огромную услугу, и прося италийские общины их поддержать. Но на месте Антония я больше боялся бы Децима Брута в Италийской Галлии.
– Антоний боится всего, – сказал Панса.
– О боги! – бледнея, вскричал Цицерон. – Это же полный идиотизм! Не могу поручиться за Децима Брута, но я твердо знаю, что ни Брут, ни Кассий не мыслят ни о каком мятеже. Ни против сегодняшнего сената, ни против народа Рима! Я ведь и сам вернулся в сенат, продемонстрировав всем, что поддерживаю нынешнее правительство! Брут и Кассий – патриоты до мозга костей! Они никогда, никогда не поднимут восстания!