– Я согласен, – неожиданно сказал Октавиан.
– Тогда что же будет с кампанией Ватиния против Буребисты и даков? – спросил Филипп.
– О, это умерло вместе с Цезарем, – цинично отрезал Бальб.
– Тогда лучшие легионы по праву должен иметь Долабелла. Для Сирии. Фактически они нужны сейчас там, – сказал Панса.
– Однако Антоний хочет иметь эти легионы здесь, на италийской земле, – сказал Гирций.
– Для чего? – испуганно спросил Цицерон, посерев и покрывшись потом.
– Чтобы защититься от любого, кто попытается скинуть его с пьедестала, – ответил Гирций. – Ты, наверное, прав, Филипп, неприятности могут назреть в Италийской Галлии. Там, где сидит Децим Брут. Ему остается только набрать несколько легионов.
– Неужели мы никогда не избавимся от угрозы гражданской войны? – воскликнул Цицерон.
– Мы избавились от нее, перед тем как убили Цезаря, – сухо сказал Октавиан. – Это бесспорно. А теперь, когда Цезарь мертв, лидерство постоянно меняется.
Цицерон нахмурился. Мальчик ясно сказал – убили.
– По крайней мере, – продолжал Октавиан, – иноземная царица с ее сыном уехали, как я слышал.
– И распрекрасно! – гневно выкрикнул Цицерон. – Это она внушала Цезарю промонархистские идеи! Она, вероятно, и опаивала его. Он постоянно пил какое-то зелье, которое готовил ему хитрый египетский врач.
– Но чего она не могла сделать, – возразил Октавиан, – так это заставить простой люд поклоняться Цезарю, словно богу. Народ сам так решил.
Присутствующие почувствовали себя неловко.
– Долабелла поспособствовал этому, – сказал Гирций, – когда убрал алтарь и колонну. – Он засмеялся. – Потом подстраховался! Не разбил их, а сохранил. Правда-правда!
– Есть ли что-нибудь, чего ты не знаешь, Авл Гирций? – спросил, смеясь, Октавиан.
– Я писатель, Октавиан, а у писателей природная тяга слушать все – от сплетен до пророчеств. Это консулы все время думают только о состоянии дел. – Затем он выложил еще одну сенсационную новость: – Я также слышал, что Антоний проводит закон о полном гражданстве для всей Сицилии.
– Значит, он получил огромную взятку! – проворчал Цицерон. – О, мне начинает все больше и больше не нравиться этот… этот монстр!
– Я не могу поручиться за сицилийскую взятку, – усмехнулся Гирций, – но знаю наверняка, что царь Дейотар предлагал консулам куш, чтобы вернуть Галатии прежние размеры. Такие, какими они были до Цезаря. Но те еще не сказали ни да, ни нет.
– Дать Сицилии полное гражданство – значит заполучить в клиенты весь остров, – медленно проговорил Октавиан. – Поскольку я еще молод, я не имею понятия, что задумал Антоний, но я понимаю, что он делает себе очень хороший подарок – голоса нашей ближайшей зерновой провинции.
Вошел слуга Октавиана Скилак. Поклонившись обедающим, он приблизился к своему хозяину:
– Цезарь, твоя мать очень просит тебя прийти к ней.
– Цезарь? – выпрямившись на ложе, переспросил Бальб, когда Октавиан ушел.
– Все слуги зовут его Цезарем, – проворчал Филипп. – Атия и я охрипли, протестуя, но он настаивает на этом. Разве вы не заметили? Он слушает, он кивает, он ласково улыбается, а потом делает по-своему.
– Я весьма рад, Филипп, – сказал Цицерон, недовольный столь нелестной характеристикой, – что у парня такой наставник, как ты. Признаюсь, услышав, что Октавий скоропалительно вернулся в Италию, я сразу подумал: вот для кого-то удобный случай совершить государственный переворот. Однако теперь, познакомившись с ним, я вообще перестал об этом думать. Он приятен, он скромен, но он не дурак. И не позволит сделать себя орудием в чужих целях.
– Я больше боюсь, – мрачно сказал Филипп, – как бы Гай Октавий не принялся делать других орудиями в своих целях.
2
После того как Децим Брут, Гай Требоний, Тиллий Цимбр и Стай Мурк убыли в свои провинции, внимание Рима сосредоточилось на двух старших преторах, Бруте и Кассии. Несколько робких появлений на Форуме, чтобы разнюхать, нельзя ли вернуться к своим обязанностям, сказали им, что лучше пока никуда не соваться. Сенат предоставил каждому из них для охраны по пятьдесят ликторов без фасций, которые только привлекали внимание к любому их перемещению.
– Уезжайте из Рима, пока страсти не улягутся, – посоветовала Сервилия. – Если ваши лица не будут мелькать перед глазами, народ их забудет. – Она фыркнула. – Через два года вы сможете выдвинуть свои кандидатуры на консульских выборах, и никто не вспомнит, что Цезарь убит именно вами.
– Это было не убийство, это была необходимость! – крикнула Порция.
– А ты заткнись, – спокойно оборвала невестку Сервилия.
Она могла себе позволить быть снисходительной, ибо уверенно выигрывала в этой войне. Порция сама уступала ей победу, свихиваясь все сильнее и сильнее.
– Уехать из Рима – значит признать себя виновными, – сказал Кассий. – Мы должны выстоять.
Брута раздирали противоречия. Он соглашался с Кассием, но в глубине души жаждал удалиться от матери, чье настроение не улучшилось после того, как она дала отставку Понтию Аквиле.
– Я подумаю, – сказал он.
«Подумать» значило поговорить с Марком Антонием, который держался так, словно любая оппозиция ему нипочем. В результате сенат, полный креатур Цезаря, повернулся к Антонию, как к новой путеводной звезде. Успокаивало и то, что Антоний действительно всеми силами защищал освободителей. Он явно был на их стороне.
– Что ты думаешь обо всем этом, Антоний? – спросил Брут, устремив на него взгляд печальных больших карих глаз. – В наши намерения не входит бороться с тобой, вернее, со справедливым республиканским правительством. Лично я позитивно оцениваю упразднение должности диктатора. Но если ты думаешь, что правительству наше отсутствие поможет, тогда я уговорю Кассия покинуть Рим.
– Кассий в любом случае должен уехать, – нахмурился Антоний. – Прошла уже треть срока его преторства по делам иноземцев, а он еще не решил ни одного вопроса за пределами Рима.
– Да, я понимаю, – согласился Брут, – но ведь со мной дело другое. Как городской претор, я не могу уехать из Рима более чем на десять дней кряду.
– Мы найдем способ обойти это, – успокоил его Антоний. – Мой брат Гай выполняет твои обязанности с Мартовских ид. Это нетрудно, поскольку ты, по его словам, издал отличные эдикты. Он может продолжить вести дела за тебя.
– И как долго? – спросил Брут, чувствуя, что его подхватывает течение, которому невозможно сопротивляться.
– Строго между нами?
– Да.
– По крайней мере еще месяца на четыре.
– Но, – воскликнул пораженный Брут, – ведь это значит, что Аполлоновы игры в квинтилии пройдут без меня!
– Не в квинтилии, – мягко поправил Антоний. – Теперь этот месяц в честь Юлия зовется июлем.
– Ты хочешь сказать, что это название останется в силе?
Блеснули мелкие зубы Антония.
– Конечно.
– А Гай Антоний согласится провести Аполлоновы игры от моего имени? Естественно, я профинансирую их.
– Конечно, конечно.
– И он поставит пьесу, которую я укажу? У меня есть идеи.
– Конечно, дружище.
Брут решился:
– Тогда, может быть, ты попросишь сенат освободить меня от моих обязанностей на неопределенный срок?
– Завтра же утром. И правда, так лучше, – сказал Антоний, провожая Брута до двери. – Пусть народ без вас погорюет по Цезарю. Своим присутствием вы только напоминаете всем о потере.
– Я все думал, сколько еще Брут продержится, – сказал Антоний Долабелле в тот же день, но позднее. – Число освободителей в Риме стремительно тает.
– За исключением Децима Брута и Гая Требония, они все – ничтожества, – презрительно заявил Долабелла.
– Я согласен с тобой. Но Требоний, удравший в провинцию Азия, уже не проблема, а вот Децим меня беспокоит. Он способнее и знатнее остальных, и мы не должны забывать, что по указу Цезаря он должен через год стать консулом вместе с Планком. – Антоний нахмурился. – Он очень опасен. И как один из наследников Цезаря может заполучить какую-то часть его клиентов. Особенно в Италийской Галлии, там их хоть отбавляй.
– Cacat! И правда! – вскричал Долабелла.
– Цезарь обеспечил полное гражданство тем, кто живет по ту сторону Пада, а когда Помпей Магн перестал быть патроном, заграбастал клиентов, живущих и по эту сторону Пада. Ты готов спорить, что Децим не уговорит их примкнуть к нему?
– Нет, – серьезно ответил Долабелла. – Я не поставлю на это и сестерция. Юпитер! Я думал, что в Италийской Галлии нет легионов, а ведь она напичкана ветеранами Цезаря! И лучшие из них те, кому уже выделена земля, и те, у кого есть семья. Италийская Галлия всегда поставляла Цезарю самых надежных солдат.
– Именно. Более того, я слышал, что солдаты, решившие под орлами Цезаря громить парфян, возвращаются. Мои отборные легионы еще не затронуты этой волной, но другие девять уже теряют когорты, которые пробираются в Италийскую Галлию. И не через Брундизий, заметь. Они идут через Иллирию.
– Ты хочешь сказать, что Децим набирает войско?
– Если честно, не знаю. Однако не следует спускать глаз с Италийской Галлии.
Брут уехал из Рима в девятый день апреля, но не один. Порция и Сервилия настояли на том, чтобы он взял их с собой. После очень тяжелой ночи, проведенной в главной гостинице Бовилл (четырнадцать миль по Аппиевой дороге от Сервиевой стены), Брут решил, что с него довольно.
– Я отказываюсь терпеть все это дальше, – сказал он Сервилии. – Завтра прими решение. Или я нанимаю повозку – и ты едешь к Тертулле в Антий, или я велю вознице доставить тебя в Рим. Порция едет со мной, а ты – нет.
Сервилия криво улыбнулась.
– Я поеду в Антий и подожду, пока ты не признаешь, что без меня ничего не можешь решить верно, – сказала она. – Без меня, Брут, ты – полный олух. Посмотри, во что ты превратился с тех пор, как прислушался к дочке Катона, вместо того чтобы посоветоваться со своей матерью.
Итак, Сервилия вернулась к Тертулле в Антий, а Брут, прихватив Порцию, поехал от Бовилл к своей вилле на окраине небольшого латинского городка Ланувий. Откуда, если посмотреть в сторону гор, была прекрасно видна великолепная вилла Цезаря, покоящаяся на массивных столбах.