Антоний стоял, чувствуя неловкость оттого, что тога лишала его, как воина, половины внушительности, и его уродливо-притягательное лицо отражало бурю эмоций. Делегация деликатно делала вид, что не замечает его смятения. Он мог сорваться, но разум возобладал. Не стоит оскорблять людей, в которых нуждаешься больше, чем они в тебе, это ясно. Все дело в том, что он привык считать себя наследником Цезаря и верил, что ветераны Цезаря думают так же. Ошибка. Перед ним дети. Храбрые, сильные, очень опытные бойцы, но дети. Которые хотят, чтобы их обожаемый Марк Антоний свернулся калачиком у ног смазливого гомика в башмаках на толстой подошве лишь потому, что этот смазливый гомик усыновлен Цезарем по завещанию. Они не видят того, что видит Антоний. Они видят симпатичного паренька и убеждают друг друга, что он выглядит точно так, как выглядел в юности Цезарь.
«Я не знал восемнадцатилетнего Цезаря, но, может, он и впрямь выглядел как этот сладенький гомик. Может, и он был сладеньким гомиком, если верить той истории с царем Никомедом. Но я отказываюсь думать, что Гай Октавий – будущий Цезарь! Никого возраст не меняет столь сильно! У Октавия нет надменности Цезаря, нет стиля Цезаря, нет его гениальности. Он добивается сходства обманом, сладкоречием, жестами и улыбками. Он сам говорит, что не может командовать армией. Он пустышка. Но эти идиоты хотят, чтобы я был ласков с ним из-за этой проклятой кометы».
– И как же, по-вашему, я должен к нему относиться? – спросил он, стараясь подавить гнев.
– Ну, для начала, мы думаем, стоит публично продемонстрировать, что вы друзья, – сказал Копоний.
– В таком случае все заинтересованные лица должны прийти на Капитолий, к подножию храма Юпитера Всеблагого Всесильного, во втором часу дня, когда закончатся игры, – сказал Антоний со всей любезностью, на какую был способен. – Пойдем, Фульвия, – обратился он к жене, в страхе спрятавшейся за его спину.
– Лучше бы тебе быть поосторожнее с этим червяком. Он опасен, – сказала она, тяжело поднимаясь по ступеням лестницы Кака.
Большой срок беременности уже давал о себе знать.
Антоний помогал ей, поддерживая сзади. Это была одна из его немногочисленных положительных черт. Другой муж кликнул бы слугу, но Антоний не видел ничего унизительного в том, чтобы помочь бедняжке собственноручно.
– Я ошибся, думая, что мне не нужна охрана во время игр. Ликторы бесполезны. – Это было сказано громко, но потом он перешел на шепот: – Я думал, легионы останутся на моей стороне. Они ведь принадлежат мне.
– Прежде всего они принадлежат Цезарю, – пропыхтела Фульвия.
Итак, на следующий день после окончания игр в честь Цезаря-победителя тысячи ветеранов собрались на Капитолии. Они стояли везде, откуда можно было видеть ступени, ведущие к храму Юпитера Всеблагого Всесильного. Вызывающе нарядившись в доспехи, Марк Антоний пришел первым, потому что хотел пройти сквозь толпу, поболтать с кем-нибудь, перекинуться шуткой. Октавиан пришел в тоге, в обычной обуви. Улыбаясь улыбкой Цезаря, он быстро протиснулся сквозь ряды и встал перед Антонием.
«Ну и хитрец! – подумал Антоний, подавляя в себе желание превратить это смазливое личико в кашу. – Сегодня он хочет, чтобы все видели, какой он маленький, безобидный и неопасный. Чтобы я рядом с ним выглядел плохо воспитанным скандалистом, громилой».
– Гай Юлий Цезарь Октавиан, – заговорил он, всем своим существом противясь необходимости произносить ненавистное имя. – Эти добрые люди обратили мое внимание на то, что я… э-э… не всегда отношусь к тебе с надлежащим вниманием, за что я искренне прошу меня извинить. Это делалось ненамеренно, у меня очень много забот. Ты прощаешь меня?
– С радостью, Марк Антоний! – воскликнул Октавиан, улыбаясь шире, чем всегда, и протягивая ему руку.
Антоний пожал эту руку так, словно она была из стекла. Налитыми кровью глазами отыскал в толпе Копония и других ветеранов, чтобы понять, как они воспринимают это тошнотворное представление. «Хорошо, но недостаточно», – говорили их лица. Подавив отвращение, Антоний взял Октавиана за плечи, привлек к себе и смачно расцеловал в обе щеки. Теперь достаточно. Послышались вздохи удовлетворения, и вся толпа зааплодировала.
– Я это делаю только для того, чтобы доставить им удовольствие, – прошептал Антоний в правое ухо Октавиана.
– Я тоже, – прошептал в ответ Октавиан.
Оба вместе покинули Капитолий.
Проходя сквозь толпу, Антоний обнимал Октавиана за плечи, оказавшиеся настолько ниже его собственных, что этот червяк на его фоне выглядел невинным, прекрасным ребенком.
– Ах, как славно! – проговорил Копоний, не стесняясь слез.
Большие серые глаза встретились с глазами Антония, и в их прозрачной глубине мелькнула тень совсем другой, никому не знакомой улыбки.
Секстилий тоже принес Антонию потрясение, столь же внезапное и неприятное. Брут и Кассий разослали по городам и сообществам Италии еще одно преторское обращение, которое по содержанию сильно отличалось от писем, разосланных ими в апреле. Хорошей прозой, очень понравившейся Цицерону, в нем сообщалось, что поскольку они покинули Рим для того, чтобы разобраться, что следует предпринять в целях лучшей организации дел в государстве, то им кажется совершенно излишним принимать на себя обязанности квесторов, например, по закупке зерна. Подобные поручения, говорили они, огромное оскорбление для людей, уже управлявших провинциями и весьма неплохо с этим справившихся. Кассий в свои тридцать с небольшим не только сумел сплотить Сирию, но и победил огромное парфянское войско. А Брута Цезарь лично послал наместником в Италийскую Галлию с полномочиями проконсула, хотя он в то время даже не побывал в преторах. Более того, до них дошел слух, что Марк Антоний обвиняет их в насаждении мятежных идей среди солдат македонских легионов, возвращающихся в Италию. Это ложное обвинение, и они настаивают, чтобы Антоний взял назад свои клеветнические слова. Они всегда действовали в интересах мира и свободы, никогда и никого не пытаясь призвать к гражданской войне.
Ответ Антония был коротким и грозным.
Кем вы себя возомнили, рассылая свои писульки во все города, от Брундизия и Калабрии до Умбрии и Этрурии? Я издал консульский указ, который разошлют в те же города, оповещающий народ Италии о том, что вы действуете в собственных интересах, а ваше заявление не имеет силы преторского эдикта. Указ также разъясняет всем честным италийцам, что, если последуют еще такие же незаконные заявления, подписанные вашими именами, к ним надо относиться как к изменническим выступлениям умышляющих против народа врагов.
Это для публики. А от себя я добавлю. Вы уже ведете себя как предатели, вы не имеете права чего-либо требовать ни от сената, ни от народа Рима. Вместо стенаний по поводу ваших назначений вы должны ползать у ног отцов, внесенных в списки, благодаря их за то, что вам дали хоть какие-то официальные должности.
В конце концов, вы намеренно убили человека, который на законном основании стоял во главе Римского государства. Вы что, действительно ожидали, что вас наградят золотыми курульными креслами и золотыми венками за его смерть? Пора бы вам повзрослеть, вы, глупые, избалованные переростки!
И как вы смеете болтать повсюду о том, что я якобы пытался подкупить свои македонские легионы? Это ли не подстрекательство к мятежу? Зачем бы иначе распускать такие слухи, скажите? Заткнитесь и сидите тихо, иначе попадете в еще большие неприятности, чем сейчас.
Четвертого секстилия он получил письмо от Брута и Кассия, адресованное ему лично. Он ожидал пространных извинений, но их там не было. Вместо этого Брут и Кассий упрямо твердили, что они законные преторы и могут на законном основании делать любые заявления и что их нельзя ни в чем обвинить, ибо они всегда действуют в интересах мира, согласия и свободы. Угроз Антония они не боятся. Разве их поведение не доказывает, что свободу они ценят выше дружбы со старшим консулом Рима?
Заканчивалось письмо парфянской стрелой: «Напоминаем тебе, что суть не в продолжительности жизни Цезаря, а в краткости его правления».
Что случилось с его удачливостью, удивлялся Антоний, чувствуя, что события оборачиваются против него. Октавиан публично загнал его в угол, показав, что легионы вовсе не так верны ему, как он думал. А эти два претора намекают, что в их силах покончить с его карьерой, как они покончили с карьерой Цезаря. По крайней мере, так он понял их дерзость, кусая губы и пылая от гнева. Краткость правления? Он может справиться с Децимом Брутом в Италийской Галлии, но не сможет вести войну на два фронта – с Децимом на дальнем севере и с Брутом и Кассием на юге, в самнитской Италии, всегда готовой пойти на Рим.
Октавиан мог бы сказать ему, почему удача его покинула, но, конечно, Антонию и в голову не пришло поинтересоваться мнением самого гнусного из своих врагов. Везение изменило ему в тот миг, когда он впервые нагрубил этому мальчишке, вызвав тем самым недовольство Цезаря-бога.
Антоний решил уступить Бруту и Кассию, чтобы отделаться от них и сосредоточиться на Дециме Бруте. На следующий день после получения письма он созвал сенат и заставил сенаторов дать каждому по провинции: Бруту – Крит, Кассию – Киренаику. В этих провинциях не было ни одного легиона. Они хотели провинции? Ну что же, они их получили. До свидания, Кассий; до свидания, Брут.
5
Цицерон был в отчаянии и с каждым днем становился все мрачнее, несмотря на то что ему и Аттику наконец удалось выселить римскую бедноту из колонии Цезаря в Бутроте. Они обратились к Долабелле, который после долгого разговора с Цицероном с радостью принял от Аттика огромную взятку, сохраняя тем самым его империю кожи, сала и удобрений в Эпире. Аттику нужны были хорошие новости, ибо его жена с наступлением летней жары тяжело заболела. Маленькая Аттика плакала, потому что ее не пускали к маме. Та осталась в Риме, а дочку и ее служанок Аттик отослал на свою виллу в Помпеях.