Но сражения не последовало. Октавиан пошел на Марсово поле и объяснил, что он отказывается сражаться со своими согражданами, после чего снял лагерь и повел людей на север по Кассиевой дороге, в Арретий, где всем заправляла семья Гая Мецената. Там он остановился и стал выжидать, что предпримет Антоний.
Первой мыслью Антония было созвать сенат с намерением объявить Октавиана hostis – официальным врагом народа, лишенным гражданства и права на суд. Такого изгоя мог безнаказанно убить любой, кто увидит. Но заседание не состоялось. Ужасное известие заставило Антония немедленно покинуть город. Легион Марса объявил, что принимает сторону Октавиана, свернул с Адриатической дороги и направился к Риму, думая, что Октавиан еще там.
Действуя стремительно, даже не взяв с собой солдат, Антоний встретил легион Марса у Альбы Фуценции, но оказался не в том положении, чтобы карать бунтовщиков. Будучи неплохим оратором, он попытался вразумить перебежчиков, отговорить их от губительного для них же поступка. Напрасно. Легионеры в лицо назвали его жестоким и жадным и ясно сказали, что командовать ими теперь будет только Октавиан. Когда Антоний предложил по две тысячи сестерциев каждому, они отказались взять деньги. Тогда он объявил их недостойными носить звание римского легионера и, расстроенный, возвратился в Рим. А легион Марса отправился к Октавиану в Арретий. Единственное, что Марк Антоний уяснил из этой истории, – это то, что солдаты обеих сторон договорились не драться друг с другом, если он попытается навязать бой. Змееныш, теперь открыто называвший себя божественным сыном, мог преспокойно сидеть в Арретии, не опасаясь, что на него нападут.
Возвратившись в Рим, Антоний снова пошел против закона. Он созвал сенат на вечернее заседание в капитолийском храме Юпитера Всеблагого Всесильного. Сенаторам нельзя было заседать после захода солнца, но они все-таки собрались. Антоний, запретивший приходить на собрания троим плебейским трибунам – Тиберию Каннутию, Луцию Кассию и Дециму Карфулену, осуществил свое желание, предложив объявить Октавиана hostis. Но прежде чем началось голосование, пришло еще одно ужасающее известие. Теперь и четвертый легион тоже встал на сторону Октавиана, а с ним и его квестор Луций Эгнатулей. Дельце не выгорело во второй раз, и в довершение всего Тиберий Каннутий прислал записку, что в случае объявления Октавиана изменником он с большим удовольствием наложит вето на этот законопроект, когда плебс получит его для ратификации.
Итак, пока четвертый легион шел к Октавиану в Арретий, сенат занялся обсуждением второстепенных вопросов. Антоний расхвалил Лепида за соглашение с Секстом Помпеем в Ближней Испании, затем отнял у Брута провинцию Крит и у Кассия провинцию Киренаика. Собственную провинцию Македонию (теперь без большей части легионов) он отдал своему брату Гаю Антонию.
Хуже всего было то, что Антоний лишился советчицы. Пока он находился на заседании сената, у Фульвии начались роды, и впервые очень тяжелые. В конце концов второй сын Антония появился на свет, но Фульвия заболела. Антоний решил назвать мальчика Юлом, что было пощечиной Октавиану, поскольку подчеркивало кровное, а не какое-то шапочное родство Антониев с Юлиями. Юлл (или Юл) был сыном Энея, основателем Альбы Лонги и прародителем Юлиев.
Все друзья Антония попрятались кто куда, оставив его с братьями, без помощи и совета. События так осложнились и так нервировали, а он не умел справиться с ними, особенно теперь, когда пес Долабелла, убежав в Сирию, бросил свой пост. Наконец Антоний счел, что единственный выход – это идти в Италийскую Галлию и выгнать из нее Децима Брута, который на его приказ покинуть провинцию ответил отказом. Фульвия всегда стояла за это, а она обычно оказывалась права. Октавиан подождет, главное – справиться с мятежником. Антонию вдруг пришло в голову, что, сокрушив Децима, он унаследует его легионы. Они перейдут к нему, а не к наследнику Цезаря. И тогда придет пора решительных действий!
У него в нужный момент не хватило ни мудрости, ни терпения правильно повести себя, когда на сцене появился Октавиан. Надо было приветить его, узнать поближе. Вместо этого Антоний отказывался видеться с ним, а ведь в двадцать третий день сентября мальчишке исполнилось девятнадцать. И теперь у Антония имелся противник с совершенно неизвестными ему качествами, так что даже догадки было не на чем строить. Лучшее, что он мог сделать до отъезда в Италийскую Галлию, – это выпустить несколько эдиктов, объявлявших армию Октавиана личной и потому предательской, причем больше походящей на орды Спартака, чем на отряды Катилины. Целью Антония было уязвить побольнее солдат Октавиана, выставить их как сброд и беглых рабов. Эдикты также содержали прозрачные намеки на гомосексуализм Октавиана, обжорство его отчима, непристойное поведение его матери и сестры, а также на отсутствие мужской силы у его кровного отца. Рим читал все это и хохотал, не веря ни слову, но Антоний этого не застал. Он шел на север.
Раз уж Антоний отсутствовал, Цицерон приступил ко второй атаке. Впрочем, Рим не услышал его, потому что он так и не произнес эту речь, а просто опубликовал. Но она отметала все выпады против Октавиана и вываливала перед охочими до развлечений читателями горы грязи о старшем консуле и его близких друзьях. Не забыты были и знаменитые гладиаторы, такие как Мустела и Тирон, и вольноотпущенники Формион и Гнафон, и актриса-проститутка Киферида, и актер Гиппий, и известный мим Сергий, и не менее известный игрок Лициний Дентикул. Но помимо цветочков имелись и ягодки. Цицерон сделал очень серьезный намек на то, что Антоний входил в заговор против Цезаря, отсюда и его нежелание преследовать кого-либо в этой связи. Он также обвинил Антония в краже военных денег Цезаря и семисот миллионов сестерциев из храма Опы, заявив, что все эти средства пошли на уплату его личных долгов. После этого он подробно остановился на завещаниях людей, которые по каким-то неясным причинам оставляли Антонию все, что имели, и отплатил ему за то, что тот назвал Октавиана гомосексуалистом, рассказав во всех подробностях о его многолетней связи с Гаем Курионом, позднее одним из мужей его теперешней жены. Он также заострил внимание на его пьяных выходках, на паланкинах любовниц, на колесницах со львами, описал, как его рвало на ростре и в других публичных местах. Рим получил потрясающее удовольствие.
В отсутствие Антония (тот окружил Мутину, город, в котором засел Децим Брут) и Октавиана, который укрылся в Арретии, Рим принадлежал Цицерону, продолжившему свой обличительный поход со все возрастающей смелостью и жестокостью. Однако в его речах стали появляться и нотки восхищения Октавианом. Если бы тот не пошел на Рим, Антоний убил бы всех оставшихся консуляров и объявил себя полновластным правителем, поэтому Рим перед Октавианом в огромном долгу. Как и во всех полемических творениях Цицерона, написанных или произнесенных, факты чуть подтасовывались в угоду поставленным целям, а истина была весьма гибкой.
Сторонники Катона и освободителей в сенате увяли. Отцы, внесенные в списки, разделились на две новые фракции – Антония и Октавиана, несмотря на тот факт, что один являлся действующим старшим консулом, а другой даже не был младшим сенатором. Стало очень трудно тем, кто соблюдал нейтралитет, и это незамедлительно ощутили Луций Пизон и Филипп. Естественно, основное внимание Рима было сосредоточено на Италийской Галлии, но там наступала зима, как обычно суровая. Поэтому все военные действия до весны замедлялись.
К концу декабря три легиона Октавиана удобно устроились в лагере под Арретием, и он получил возможность вернуться в Рим. Семья встретила его с осторожной радостью. Филипп, упорно отказывавшийся поддержать Октавиана публично, дома был не столь нетерпим и целые часы проводил со своим неуправляемым пасынком, внушая ему, что он должен быть осмотрительным, не провоцировать Антония и не настаивать на том, чтобы его звали Цезарем или – о ужас! – его божественным сыном.
Зато муж Октавии, Марцелл-младший, пришел к выводу, что молодой Октавиан является главной политической силой в стране, что он очень скоро добьется высокого статуса, и потому усердно старался сдружиться с ним. Два племянника Цезаря, Квинт Педий и Луций Пинарий, открыто заявили, что они на его стороне. Имелись и другие родичи, потому что отец Октавиана еще до женитьбы на Атии имел дочь, тоже Октавию. Эта Октавия вышла замуж за некоего Секста Аппулея и родила ему двух сыновей, теперь уже взрослых, – Секста-младшего и Марка. Аппулеи тоже начали увиваться вокруг девятнадцатилетнего юноши, который на глазах делался главой рода.
Луций Корнелий Бальб-старший и Гай Рабирий Постум, бывшие банкиры Цезаря, были первыми финансистами, поддержавшими Октавиана, но к концу года их примеру последовали и остальные крупные денежные мешки – Бальб-младший, Гай Оппий (убежденный, что военные деньги Цезаря украл именно Октавиан) и старинный друг Цезаря плутократ Гай Матий, а также родственник его кровного отца Марк Миндий Марцелл. Даже осторожный Тит Аттик отнесся к наследнику Цезаря очень серьезно, посоветовав своим коллегам держаться с ним повежливее.
– Первое, что я должен сделать, – сказал Октавиан Агриппе, Меценату и Сальвидиену, – это стать членом сената. Иначе я вынужден действовать лишь как частное лицо.
– А это возможно? – с сомнением спросил Агриппа.
У него было хорошее настроение, потому что ему, как и Сальвидиену, дали ответственный военный пост и он обнаружил, что ни в чем не уступает Сальвидиену, хотя тот был гораздо старше. Солдаты четвертого и Марсова легионов полюбили своего нового командира.
– Очень даже возможно, – ответил Меценат. – Мы будем действовать через Тиберия Каннутия, а когда срок его пребывания в плебейских трибунах закончится, приобретем еще парочку. И еще, Цезарь, ты должен поближе сойтись с новыми консулами, ведь вскоре они вступят в должность. Гирций и Панса – не люди Антония. Как только тот потеряет свои полномочия, они станут смелее. Сенат поддержал их назначение и отнял Македонию у Гая Антония. Все складывается очень удачно.