тник Гай Кассий, чего они, собственно, и хотели.
У меня такое чувство, словно я вернулся домой, – писал он в письме Сервилии, своему любимому корреспонденту. – Сирии принадлежит мое сердце.
Все это являлось прологом к гражданской войне, если той суждено было разгореться в результате путаницы с провинциями и наместниками. Многое зависело от того, как справятся с ситуацией в Риме. Пока что ни Брут, ни Кассий, ни даже Децим Брут не представляли реальной угрозы для государственной власти. Два хороших консула и сильный сенат могли бы навести порядок, ведь на деле никто и не бросал вызов правительству.
Но обладали ли Гай Вибий Панса и Авл Гирций достаточным влиянием, чтобы держать под контролем сенат, или Марка Антония, или его восточных и западных военных союзников, или Брута, или Кассия, или наследника Цезаря?
Когда этот ужасный, отмеченный кошмаром Мартовских ид год закончился, никто не мог сказать, каков будет новый.
XАрмии всюдуЯнварь – секстилий (август) 43 г. до Р. Х
1
Ровно через двадцать лет после своего памятного консульства, во время которого (как говорилось всем, кто был готов слушать) он спас свою страну, Марк Туллий Цицерон вновь оказался в центре событий. Страх за свое благополучие в течение этих двадцати лет удерживал его от предприятий подобного рода, и лишь однажды он отчаянно попытался спасти погибающую Республику, почти отговорив Помпея Великого от гражданской войны, но вмешался Катон. Однако теперь, когда Марк Антоний ушел на север, Цицерон не видел в Риме никого, кто мог бы ему помешать. Наконец-то золотой язык добьется большего, чем военная мощь и грубая сила!
Хотя он ненавидел Цезаря и постоянно пытался принизить его, в глубине души он всегда знал, что Цезарь – феникс, способный возрождаться из пепла. Словно по иронии судьбы, он получил тому подтверждение, когда после сожжения тела Цезаря в небесах появилась звезда, чтобы сказать всему римскому миру, что Цезарь никогда не уйдет. Но против Антония действовать было легче. Грубый, нетерпеливый, жестокий, импульсивный и безрассудный Антоний давал множество поводов для нападок. И захваченный силой собственного красноречия Цицерон принялся крушить врага, твердо зная, что ему уже не подняться.
Голова великого оратора была полна грез. Ему виделась обновленная Римская республика, восстановленная под началом людей, уважающих ее институты и чтящих принципы mos maiorum. Оставалось лишь убедить сенат и народ, что освободители – это подлинные герои, что Марк Брут, Децим Брут и Гай Кассий, которых Антоний теперь выставлял злейшими врагами Рима, действовали правильно. А Антоний не прав. И если в это упрощенное уравнение Цицерон не вставил Октавиана, то у него имелась уважительная причина. Октавиан был девятнадцатилетним юношей, второстепенной фигурой на шахматной доске, обманкой, несущей в самой себе семена своего разрушения.
Когда Гай Вибий Панса и Авл Гирций в первый день нового года получили консульские полномочия, положение Марка Антония сделалось шатким. Консулом он уже не был, лишь консуляром, и, какой бы властью ни обладал, он вполне мог ее лишиться. Подобно своим предшественникам, Антоний не позаботился получить полномочия наместника от сената. Он обратился к плебсу. А решение плебса можно было оспорить, ибо плебейское собрание представляло не весь народ Рима. Патриции на них не ходят, их мнение не учли. К тому же, в отличие от других комиций и сената, плебс не был обязан начинать свои собрания с религиозных ритуалов. Молитвы не читались, знаки не истолковывались. Вроде бы мелочь, ведь и Помпей Великий, и Марк Красс, и Цезарь тоже получали провинции и полномочия от плебса, но тем не менее Цицерон не преминул привести и этот аргумент.
Между вторым днем сентября и первым днем нового года он четыре раза выступал против Антония, и с большим успехом. Сенат, полный креатур Антония, начинал колебаться, ибо поведение Антония затрудняло его защиту. Хотя и не имелось неопровержимых доказательств, что Антоний принимал участие в заговоре освободителей, однако подобного предположения, казавшегося вполне логичным, было достаточно, чтобы покончить с его карьерой. А грубое обращение Антония с наследником Цезаря завело его сторонников в тупик, потому что большинство из них были назначены Цезарем. Антоний ведь пришел к власти именно как наследник Цезаря, хотя и не названный в завещании. Будучи достаточно зрелым и влиятельным, он привлек к себе множество клиентов Цезаря, упрочив свое положение. Но теперь настоящий наследник Цезаря переманивал их на свою сторону. Октавиан не мог еще сказать, что большинство сенаторов уже пожалели о своей связи с Антонием, но к тому шло, ибо Цицерон деятельно обрабатывал их, правда преследуя собственные цели. Как только сенаторы отойдут от Антония, он повернет их не к Октавиану, а к освободителям. Надо лишь представить все так, словно сам Октавиан предпочитает освободителей Марку Антонию, и здесь Цицерону было на руку, что молодой Октавиан не сенатор и поэтому не может, конечно, понять, что его используют.
В начале нового года великий юрист принялся за выполнение своего плана. Против Антония уже поднялась огромная волна недовольства, которой тот не мог противостоять ввиду своего отсутствия. Теперь и он, и Октавиан были в каком-то роде лишь куклами в руках искусного кукловода.
Цицерон имел могущественного союзника в лице Ватии Исаврийского, который винил Антония в самоубийстве отца и безоговорочно верил, что тот был одним из заговорщиков. Влияние Ватии было огромно, в том числе и на заднескамеечников. Ибо он, как и Гней Домиций Кальвин, являлся самым стойким сторонником Цезаря среди аристократов.
Во второй день января Цицерон принялся за Антония так, что сенат подтвердил наместнические полномочия Децима Брута, проголосовал за снятие Антония с этой должности и даже, кажется, был согласен объявить его hostis. После выступлений Цицерона и Ватии сенаторы взволновались. Каждый хотел сохранить ту небольшую власть, какую имел, а оказаться на стороне проигравших значило эту власть потерять.
Созрели ли они? Готовы ли? Наступил ли момент объявить Антония официальным врагом сената и народа Рима? Дебаты вроде бы закончились, и, даже глядя на лица сотен заднескамеечников, легко можно было догадаться, как они проголосуют. Антоний был обречен.
Но Цицерон и Ватия Исаврийский не учли, что консулы имеют право просить кого-либо выступить перед голосованием. Старший консул Гай Вибий Панса вел собрание как обладатель фасций на первый месяц года. Он был женат на дочери Квинта Фуфия Калена, преданного сторонника Антония, а это обязывало его сделать все возможное, чтобы защитить друга своего тестя.
– Я прошу Квинта Фуфия Калена высказать свое мнение! – послышался голос Пансы.
Вот. Он сделал, что мог. Теперь пусть крутится Кален.
– Я предлагаю, – сказал ловкий Кален, – до голосования по предложению Марка Цицерона послать делегацию к Марку Антонию с приказом отступить от Мутины и подчиниться воле сената и народа Рима.
– Правильно, правильно! – крикнул Луций Пизон, всегда придерживавшийся нейтралитета.
Заднескамеечники зашевелились, заулыбались: вот выход!
– Это сумасшествие – посылать делегацию к человеку, которого сенат объявил вне закона еще двенадцать дней назад! – рявкнул Цицерон.
– Это не так, Марк Цицерон, – возразил Кален. – В сенате только обсуждалась такая возможность, но это не оформлено официально. Если бы закон был принят, к чему тогда твое предложение?
– Мелочные придирки! – огрызнулся Цицерон. – Разве сенат в тот день не одобрил действия командующих и солдат, выступивших против Марка Антония? Другими словами, людей Децима Брута? Самого Децима Брута? Да, сенат одобрил их действия!
И он завел свою обычную песню: Марк Антоний проводил необоснованные законы, привел вооруженных солдат на Форум, подделывал декреты, проматывал общественные деньги, торговал гражданством и царствами, освобождал за мзду от налогов, дискредитировал суд, ввел бандитов в храм Согласия, казнил центурионов и солдат под Брундизием и угрожал убить каждого, кто посмеет сопротивляться ему.
– Послать делегацию к такому человеку – значит только отложить неминуемую войну и ослабить позиции Рима! Я предлагаю ввести военное положение! Прекратить все судебные разбирательства! Одеть штатских в доспехи! Объявить по всей Италии тотальный военный набор! Возложить на консулов все заботы о благополучии государства, введя senatus consultum ultimum!
Цицерон помолчал, чтобы переждать шум, вызванный столь страстной речью. От возбуждения его била дрожь, и он даже не замечал того, что сам сейчас провоцирует Рим на еще одну внутреннюю войну. О, вот это жизнь! Словно вновь вернулись времена его консульства, когда он с тем же упоением и с тем же напором обличал Катилину!
– Я также предлагаю, – продолжил он, когда его голос стал слышен, – объявить благодарность Дециму Бруту за его терпение и Марку Лепиду за заключение мира с Секстом Помпеем. Фактически, я думаю, на ростре надо бы поставить золотую статую Марку Лепиду, ибо нам не нужна еще одна гражданская война.
Никто не понял, серьезно он это сказал или нет, но пришедший в себя Панса, проигнорировав золотую статую Марка Лепида, очень тактично отвел предложения Цицерона.
– Есть ли другие темы, которые сенат должен рассмотреть?
Немедленно поднялся Ватия и начал пространную речь, восхваляя Октавиана. Когда солнце село, речь прервали. Сенат соберется завтра, сказал Панса, и будет собираться столько раз, сколько понадобится, чтобы решить все вопросы.
На следующее утро Ватия возобновил свой панегирик.
– Я признаю, – сказал он, – что Гай Юлий Цезарь Октавиан очень молод, но нельзя отмахнуться от некоторых обстоятельств. Во-первых, он наследник Цезаря; во-вторых, он продемонстрировал редкую для его лет зрелость; в-третьих, на его сторону встала бо́льшая часть ветеранов Цезаря. Я предлагаю незамедлительно ввести его в сенат и разрешить ему баллотироваться в консулы на десять лет раньше положенного срока. Поскольку он патриций, положенный возраст – тридцать девять лет. Это значит, что он сможет баллотироваться в свои двадцать девять. Почему я рекомендую такие экстраординарные меры? Потому что, почтенные отцы, нам понадобятся все ветераны Цезаря, которые еще не примкнули к Марку Антонию. У Цезаря Октавиана два легиона ветеранов и еще один смешанный легион. Поэтому я также прошу дать Цезарю Октавиану армию, полномочия пропретора и сделать его третьим командующим вооруженными силами Рима против Марка Антония.