Все шло хорошо, пока они не вступили на земли бреннов, обитавших у одноименного перевала, за которым начиналась Италийская Галлия. Эти бренны взяли путников в плен и привели к своему вождю Камилу. Полагая, что Цезарь-завоеватель ненавистен всем галлам, и желая произвести хорошее впечатление на дикарей, один из спутников Децима сообщил вождю, что среди его пленников находится тот самый Децим Брут, который убил великого Цезаря. Но загвоздка была в том, что Цезарь наряду с Верцингеторигом уже стал у галлов героем преданий как величайший военачальник.
Камил, осведомленный, что происходит, послал известие в Форум Юлия. Взят в плен Децим Брут. Как великий Марк Антоний желает с ним поступить?
«Убей его», – был короткий ответ, сопровождаемый толстым, туго набитым золотыми монетами кошельком.
Бренны убили Децима Брута и послали Антонию его голову как доказательство, что они честно отработали свои деньги.
3
В последний день июня сенат объявил Марка Эмилия Лепида inimicus, за то что он примкнул к Антонию, и конфисковал его имущество. Но тот факт, что он был великим понтификом, вызвал некоторое смущение, поскольку верховный жрец Рима не мог быть лишен своего поста и жалованья, которое тот ежегодно получал из казны. Статус hostis решал эту проблему, inimicus – нет. И хотя Брут в письмах из Македонии сокрушался по поводу несчастной доли своей сестры Юниллы, на деле она продолжала жить в Государственном доме и могла по своему желанию пользоваться любой виллой между Антием и Суррентом. Никто не лишил Юниллу драгоценностей, одежды и слуг. А Ватия Исаврийский, женатый на ее старшей сестре, не провел никаких мер, которые повлияли бы на ее благосостояние. Брут просто умело использовал ситуацию, в надежде, что некоторые ослы поверят ему и заплачут.
Число освободителей, оставшихся в Риме, уменьшалось. Любитель пытать рабов Луций Минуций Базил узнал, что́ они испытывали при этом, когда все его рабы восстали и замучили до смерти своего господина. Его смерть не явилась потерей ни для кого из освободителей, от братьев Цецилиев до братьев Каска, которые продолжали посещать сенат, но сами не знали, сколько это продлится. Цезарь Октавиан уже подбирался к ним посредством своих агентов, которые, казалось, наводнили Рим и все расспрашивали народ, почему освободители не казнены.
Антоний, Лепид, Вентидий, Планк, Поллион и их двадцать три легиона почему-то беспокоили римлян значительно меньше, чем Октавиан. Форум Юлия, казалось, был гораздо дальше от них, чем Бонония, которая стояла на перекрестке Эмилиевой и Анниевой дорог – двух путей к Риму. Даже Брут в Македонии считал, что Октавиан намного опаснее, чем Марк Антоний.
Предмет же всех этих опасений спокойно сидел в Бононии, помалкивая и ничего не предпринимая. В результате он стал настоящей загадкой. Никто не мог сказать с уверенностью, о чем думает и что замышляет Цезарь Октавиан. Прошел слух, что он хочет консульства (все еще вакантного), но когда обращались за разъяснениями к его отчиму Филиппу и его шурину Марцеллу-младшему, по их лицам ничего нельзя было понять.
Теперь Рим уже знал, что Долабелла мертв, а Сирию забрал Кассий. Но как и Форум Юлия, Сирия была далеко, а Октавиан был в Бононии, рядом.
Затем, к ужасу Цицерона (хотя он тайно обдумывал и такой вариант), появился другой слух. Октавиан хочет стать консулом, да, но младшим при старшем консуле Цицероне. Молодой человек, сидящий у ног мудрого, уважаемого старца и внимающий его речам. Романтично. Прелестно. Но, даже несколько обалдевший от своих многочисленных нападок на Марка Антония, Цицерон сохранил достаточно здравого смысла, чтобы сознавать, что эта воображаемая картина – абсолютный обман. Октавиану нельзя доверять ни на йоту.
К концу июля четыреста центурионов и убеленных сединами ветеранов прибыли в Рим просить позволения обратиться к сенату с мандатом от их подразделений и требованиями: для себя – обещанных премий, для Гая Юлия Цезаря-сына – консульства. Едва рассмотрев оба пункта, сенат решительно ответил «нет».
В последний день месяца, переименованного в честь его отца, Октавиан перешел Рубикон с восемью легионами, отобрал из них два легиона и с ними двинулся дальше. Сенат запаниковал и послал делегатов просить Октавиана остановиться. Ему разрешат баллотироваться в консулы in absentia, без личного присутствия, поэтому нет необходимости продолжать марш!
А тем временем два легиона ветеранов из провинции Африка прибыли в Остию. Сенат тут же использовал ситуацию и поместил их в крепость на Яникуле, откуда открывался вид на сады Цезаря и пустой дворец Клеопатры. Всадники первого класса и верхний слой второго класса вооружились, молодежь поднялась на Сервиеву стену.
Все эти меры были не более чем хватанием за соломинку. Люди, которые хотя бы номинально должны были контролировать ситуацию, не имели понятия, что делать, а другие, статусом ниже второго класса, продолжали спокойно заниматься своими делами. Ссоры великих всегда пахнут кровью. Простой люд страдал лишь тогда, когда сам бунтовал. А бунтовать не хотели не только низшие классы, но и те, что повыше. Бесплатное зерно было роздано, торговля шла хорошо. Работы всем хватало. В следующем месяце должны состояться Римские игры, и никто в здравом уме не совался на Римский форум, где обычно «верхушка» проливала кровь.
А «верхушка» продолжала хвататься за соломинку. И когда прошел слух, что два лучших легиона Октавиана – четвертый и Марса – решили покинуть его, чтобы помочь городу, раздался огромный вздох облегчения. Но он перешел в вопль отчаяния, когда слух оказался ложным.
В семнадцатый день секстилия наследник Цезаря, не встретив сопротивления, вошел в Рим. Войска, сидящие на Яникуле, перешли на сторону вошедших в город солдат, встреченных радостными криками и цветами. Единственная пролитая кровь принадлежала городскому претору Марку Цецилию Корнуту, который закололся сам, когда Октавиан появился на Форуме. Простой люд исступленно его приветствовал, но сенаторов нигде не было видно. Мгновенно все взвесивший Октавиан возвратился на Марсово поле, дав понять, что примет там любого, кто захочет его повидать.
На следующий день сенат капитулировал, униженно интересуясь, будет ли Цезарь Октавиан баллотироваться на должность консула. Выборы незамедлительно проведут. В качестве второго кандидата сенаторы робко предложили племянника Цезаря, Квинта Педия. Октавиан милостиво согласился и был избран старшим консулом, а Квинт Педий стал младшим.
Девятнадцатого секстилия, за месяц до своего двадцатилетия, Октавиан на Капитолии принес в жертву белого быка и был торжественно введен в должность. Двенадцать грифов кружили в небе – зловещий, ужасающий знак, какого не бывало со времен Ромула. Но ни матери, ни сестры рядом не было, ибо на церемонии присутствовали только мужчины, а сам Октавиан был счастлив видеть страх в глазах своего вечно колеблющегося отчима и остальных сенаторов. Что при этом думал тоже пришедший в замешательство Квинт Педий, его молодой родич не знал – и не интересовался.
Этот Цезарь ступил на мировую сцену и не собирался преждевременно ее покидать.
XIТриумвиратСекстилий (август) – декабрь 43 г. до Р. Х
1
Марку Випсанию Агриппе выпала роль самого преданного сторонника Октавиана, роль, которую он исполнял с радостью. Двигали им вовсе не зависть или амбиции. Искренняя любовь, восхищение и желание защитить – вот что он чувствовал. Другие могли проклинать Октавиана, ненавидеть его, высмеивать, но Агриппа один понимал, кем на деле был этот юноша, и неровности собственного характера никак не влияли на его отношение к подопечному. Если интеллект Цезаря возносил его к небесам, то ум Октавиана, решил Агриппа, дает ему возможность опускаться в подземный мир. Ни один человеческий недостаток не ускользал от него, никакая слабость не игнорировалась, ни одно случайное замечание не оставалось необдуманным. Он обладал инстинктами рептилии – умел замирать, когда другие метались, увязая в ошибках. А движения его были либо столь быстрыми, что за ними не успевал глаз, либо столь медленными, что они казались почти иллюзорными.
Агриппа считал своим долгом охранять сына Цезаря, чтобы тот выжил и совершил все, что было предначертано его великой судьбой. Высочайшей наградой для Агриппы были дружба и доверие. Он не предпринимал ничего, чтобы поссорить его с такими верными товарищами, как Сальвидиен и Меценат или же Тит Статилий Тавр, который подбирался к нему все ближе. В этом не было необходимости, потому что Октавиан сам держал их на расстоянии, не открывая им сокровенных мыслей, которые он поверял только Агриппе.
– Первое, что я должен сделать, – сказал он, – это ввести в сенат тебя, Мецената, Сальвидиена, Луция Корнифиция и Тавра. Сейчас не время для квесторских выборов, поэтому вас сделают сенаторами специальным указом. Филипп может внести предложение. Затем мы организуем суд над убийцами. Ты обвинишь Кассия, Луций Корнифиций – Марка Брута. По убийце на каждого из моих друзей. Естественно, я ожидаю, что все присяжные скажут CONDEMNO. Если кто-нибудь скажет ABSOLVO, я хочу знать его имя. На будущее, как ты понимаешь. Всегда полезно знать того, кто имеет смелость отстаивать свои убеждения. – Он засмеялся. – Или свои права.
– Ты сам внесешь это предложение? – спросил Агриппа.
– О нет, это было бы неумно. Квинт Педий сделает это.
– Похоже, – сказал Агриппа, хмуря брови, – тебе нужно провернуть все побыстрее. Тогда, пожалуй, мне стоит съездить в известное место и привезти еще досок.
– На данный момент никаких досок, Агриппа. Сенат согласился заплатить каждому легионеру моего первого легиона премию в двадцать тысяч сестерциев, поэтому деньги придут из казны.
– Я думал, казна пуста, Цезарь.
– Не совсем пуста, но и не полна. Я не хочу опустошать ее до конца. По традиции золото остается нетронутым, вот и пускай остается. Однако доклады плебейских эдилов вызывают тревогу, – сказал Октавиан, обнаруживая, что он уже вплотную