нает им Цезаря, что они подумают о пресловутом Марке Антонии, когда их маленький Цезарь падет от его руки?
Он двинулся по Домициевой дороге и у Окела вошел в Италийскую Галлию. Настроение у него было плохое. Не улучшилось оно и после чтения серии речей Цицерона, направленных против него. Октавиана он презирал, но Цицерона просто возненавидел. Если бы не Цицерон, положение Антония было бы прочным, никто бы и не подумал объявить его врагом народа, а Октавиан не представлял бы проблемы. Это Цицерон поощряет наследника Цезаря. Это Цицерон настроил сенат так, что даже Фуфий Кален не посмел ничего сказать в его защиту. Конфискация его имущества ничего не дала, потому что, хотя он и заплатил свои долги, у него не было денег, о которых стоило бы говорить. Как сенаторы ни хотели, они не посмели тронуть Фульвию или его дворец в Каринах. Она была внучкой Гая Семпрония Гракха, да и Аттик служил ей надежной защитой.
Фульвия. Он скучал по ней, скучал по своим детям. Письма Фульвии, полные новостей и толково составленные, информировали его обо всех событиях в Риме. Она замечательно отзывалась об Аттике, но ее ненависть к Цицерону превосходила бы его собственную, если бы это было возможно.
Когда Антоний дошел до Мутины, в двадцати милях от лагеря Октавиана, в окрестностях Бононии, его встретил третий плебейский трибун, Луций Корнифиций, очень способный дипломат. Даже у Марка Антония хватило ума понять, что он ничего не выиграет, убив избранника плебса. Они были неприкосновенны, когда действовали от лица своих избирателей, на чем настаивал Корнифиций, несмотря на тот факт, что пославший его человек был патрицием.
– Консул Цезарь, – сказал Корнифиций, которому шел двадцать первый год, – хочет встретиться с Марком Антонием и Марком Лепидом.
– Чтобы вести переговоры или сдаться? – усмехнулся Антоний.
– Переговоры, определенно переговоры. Я принес оливковую ветвь, а не перевернутый штандарт.
Планк и Лепид были против встречи с Октавианом, а Поллион считал это отличной идеей. Подумав, Антоний согласился с последним.
– Скажи Октавиану, что я рассмотрю его предложение, – сказал он.
В течение следующих нескольких дней Луций Корнифиций курсировал между лагерями, но в конце концов стороны пришли к соглашению, что Антоний, Лепид и Октавиан встретятся неподалеку от Бононии, на острове посреди быстрой, сильной реки Лавин. Именно Корнифиций предложил это место встречи во время своего последнего появления.
– Хорошо, пусть будет так, – согласился Антоний, тщательно обдумав предложение. – При условии, что Октавиан передвинет свой лагерь к реке со стороны Бононии, а я передвину мой лагерь к берегу со стороны Мутины. Если что-то пойдет не так, мы тут же сможем сразиться.
– Позволь Поллиону и мне пойти с тобой и Лепидом, – попросил Планк, сознававший, что любой исход переговоров повлияет на его будущее. – Я должен быть в курсе дела, Антоний.
Гай Асиний Поллион с усмешкой смотрел на Планка. Бедный Планк! Великолепный писатель, эрудит, но слепец, неспособный ни видеть, что творится вокруг, ни трезво оценивать ситуацию. Какое значение имеют такие люди, как Планк или Поллион? И какое значение имеет глупый Лепид? Это поединок между Антонием и Октавианом. Сорокалетний против двадцатилетнего. Известный против неизвестного. Лепид – это просто кусок, который надо кинуть Церберу, чтобы самим не быть съеденными и пройти в Гадес. Все-таки здорово быть свидетелем великих событий, если ты историк! Сначала Рубикон, теперь Лавин. Две реки, и Поллион – там и там.
Остров был небольшой, заросший травой, с несколькими высокими тополями, отбрасывающими длинные тени. Росли там и ивы, но солдаты вырубили их, чтобы наблюдатели с обеих сторон могли видеть, как проходят переговоры. Три курульных кресла поставили достаточно далеко от мыска, где находились слуги с секретарями, чтобы в нужный момент предложить закуски или стремглав прибежать, когда потребуется что-нибудь записать.
Антония и Лепида переправили со своего берега в лодке. Они были в доспехах. Октавиан уже ожидал их в тоге с пурпурной каймой и в бардовых сенаторских кальцеях с консульскими пряжками в виде полумесяца, а не в своих специальных башмаках на толстой подошве. Аудитория была огромной. Обе армии выстроились по берегам реки, пристально наблюдая, как три фигурки сидят, стоят, ходят, жестикулируют, поворачиваются друг к другу или, наоборот, отворачиваются к стремительному потоку.
Они приветствовали друг друга. Октавиан – почтительно, Лепид – любезно, Антоний – резко.
– Давайте перейдем к делу, – сказал Антоний и сел.
– Как ты думаешь, в чем заключается наша задача, Марк Антоний? – спросил Октавиан.
Он выждал, когда Лепид сядет, и только тогда сел сам.
– Помочь тебе выползти из той ямы, которую ты выкопал для себя, – ответил Антоний. – Ты же знаешь, что проиграешь, если дело дойдет до сражения.
– У нас по семнадцать легионов, и у меня, я думаю, столько же ветеранов, – спокойно сказал Октавиан, вскинув светлые брови. – Однако у тебя преимущество – более опытные командиры.
– Другими словами, ты хочешь вылезти из этой ямы.
– Нет, я думаю не о себе. В моем возрасте, Антоний, я могу позволить себе испытать короткое унижение, которое не омрачит моих перспектив. Нет, я думаю о них. – Октавиан указал на солдат. – Я просил вас о переговорах, чтобы понять, сможем ли мы найти способ сберечь их жизни. Твои люди или мои, Антоний, никакой разницы нет. Они все римские граждане и все должны жить, растить сыновей и дочерей для Рима с Италией – единого целого, как считал мой отец. Зачем им проливать кровь ради того, чтобы решить, кто из нас вожак стаи?
Трудный вопрос. Антоний смущенно переменил позу и, испытывая неловкость, ответил:
– Потому что твой Рим – это не мой Рим.
– Рим есть Рим. Никто из нас не является его собственником. Мы оба его слуги, мы не можем быть его хозяевами. Все, что ты делаешь, все, что я делаю, должно быть направлено к его вящей славе, увеличивать его мощь. Это также относится к Бруту и Кассию. Если ты, я и Марк Лепид должны соревноваться в чем-нибудь, так это в умножении славы Рима. Сами мы смертны, умрем ли мы здесь, на поле сражения, или позже, в мире друг с другом. А Рим вечен. И мы принадлежим Риму.
Антоний усмехнулся:
– Вот что я тебе скажу, Октавиан. Говорить ты умеешь, но, к сожалению, не умеешь командовать войском.
– Если переговоры – мой конек, тогда сейчас я на своем месте, – сказал Октавиан с улыбкой Цезаря. – Правда, Антоний, я не хочу кровопролития. Я только хочу опять увидеть всех нас, сторонников Цезаря, под одним знаменем. Убийцы не оказали нам услугу, лишив нас предводителя. После его смерти наше единство распалось. Немалую долю вины в этом я возлагаю на Цицерона, врага Цезаря и всех его сторонников. Если мы сейчас прольем кровь, то предадим Цезаря и предадим Рим. Настоящие враги Рима не здесь, не в Италийской Галлии. Они на Востоке. Убийца Марк Брут держит всю Македонию, Иллирию, Грецию, Крит, а через своих приближенных – Вифинию, Понт и провинцию Азия. Убийца Гай Кассий держит Киликию, Кипр, Киренаику, Сирию – может быть, даже и Египет теперь.
– Я согласен с тобой в отношении Брута и Кассия, – сказал Антоний, явно расслабляясь. – Продолжай, Октавиан.
– Марк Антоний, Марк Лепид, я только прошу о союзе. О воссоединении всех сторонников Цезаря. Если мы сможем выяснить, в чем наши мнения не совпадают, и объединиться, тогда мы сумеем справиться и с настоящими нашими врагами – Брутом и Кассием, выставив силу, равную их общей силе. Иначе Брут с Кассием победят и Рима больше не будет. Ибо Брут и Кассий отдадут провинции публиканам и так зажмут их жителей, что те предпочтут дикарей или парфян римской власти.
Лепид молча слушал Октавиана, Антоний вставлял иногда замечания. Почему-то в устах этого юноши все звучало весьма разумно, логично, что очень удивляло Лепида, ведь ничего нового или экстраординарного он не говорил.
– Я не боюсь драться, я просто не хочу драться, – повторил Октавиан. – Мы должны сохранить все наши силы для борьбы с настоящими противниками.
– И ударить по ним так, чтобы у них не было шанса повторить то, что случилось после Фарсала, – сказал оживленно Антоний. – Рим устал от борьбы с республиканцами. Фарнак, потом Африка, потом Испания.
Начало было положено, хотя потребовался весь день, чтобы достичь согласия по многим вопросам, ведь принятое решение должно было понравиться не только им, но и солдатам, и жителям Рима. Октавиан хорошо понимал, что Антоний до того устал соперничать с недосягаемым Цезарем, что уже дошел до точки и готов разделить власть с двадцатилетним нахалом, чьей заслугой является только подаренное ему Цезарем имя. Собственно, сознавал это и сам Антоний. Лучшим выходом было прекратить на время борьбу за окончательное верховенство. Что Октавиан мог сделать на реке Лавин – это создать у Антония впечатление, что ему это верховенство уступят. До того времени, пока возмужание одного и старение другого не нарушат этого баланса. «Ладно, – думал каждый из них, – это устраивает нас обоих, пока с Брутом и Кассием не будет покончено. А там поглядим. Проблемы решают поочередно, не скопом».
– Конечно, мои легионы не согласятся, если все будет выглядеть так, будто ты победил, – сказал Антоний на другой день, когда обсуждение возобновилось.
– Мои тоже, если создастся впечатление, что я проиграл, – парировал Октавиан.
– И мои легионы, и Планка, и Поллиона, – сказал Лепид.
– Планку и Поллиону хватит консульства в ближайшем будущем, – отрезал Антоний. – Достаточно нас троих.
Бо́льшую часть ночи он провел в раздумьях. Он был далеко не дурак, главные его проблемы коренились в импульсивности, гедонизме и отсутствии интереса к политическому решению споров.
– А почему бы нам не разделить власть над Римом между нами тремя? – спросил он.
– Это звучит интересно, – сказал Октавиан. – Продолжай.
– Хм… Ну… Никто из нас не должен быть выше, чем консулы, но вместе мы должны иметь большую, чем они, власть. Знаете, словно мы… хм… втроем делим диктаторство.