Александр и совет Родоса послали отчаянное сообщение Кассию, что они капитулируют, а жители города бросились открывать ворота перед римской армией.
Единственной потерей с обеих сторон был солдат, который упал и сломал руку.
Таким образом, город Родос не был разрушен, и остров Родос тоже почти не пострадал.
Кассий поставил свой трибунал на агоре. С лавровым венком победителя на коротких каштановых волосах и в тоге с пурпурной каймой, он поднялся на полукруглый помост. С ним были двенадцать ликторов в алых туниках, с фасциями и торчащими из них топорами и два убеленных сединами примипила при всех наградах и в парадных доспехах из золотых пластин. Один нес церемониальное копье, древком которого по жесту Кассия он ударил в пол трибунала. Воцарилось молчание. Удар означал, что Родос стал военным пленником Рима.
Второй центурион громоподобным голосом зачитал список. Названы были пятьдесят имен, включая Мнасея и Александра. Их надлежало привести к трибуналу и казнить на месте. Затем центурион назвал еще двадцать пять имен – этих горожан приговорили к изгнанию с конфискацией всего имущества, как и у пятидесяти казненных. После этого импровизированный глашатай крикнул на плохом греческом, что остальным жителям Родоса надо принести на агору все драгоценности, все монеты, золото, серебро, бронзу, медь, олово. Все сокровища храмов, всю ценную мебель, все ткани. Кто добровольно и честно все это отдаст, того не тронут. Но того, кто попытается убежать или что-нибудь спрятать, предадут казни. Награды за информацию о таких нерадивцах будут выплачиваться как свободным людям, так и вольноотпущенникам и рабам.
Очень эффективный ход. Агора была просто завалена, трофеи все прибывали, а запыхавшиеся солдаты не успевали их уносить. Кассий милостиво разрешил Родосу сохранить самый почитаемый его символ – солнечную колесницу, но более ничего. Легаты входили во все дома, чтобы удостовериться, что в них не осталось ничего ценного, а сам Кассий вывел из города три легиона и обобрал всех селян быстрее и чище, чем птицы-падальщицы склевывают с костей плоть. Правда, Архелай Ритор не потерял ничего. По самой логичной из всех возможных причин: у него просто ничего не имелось.
Операция «Родос» принесла Кассию баснословную сумму – восемь тысяч талантов золота, или шестьсот миллионов сестерциев.
По возвращении в Минд Кассий издал указ. Всем городам и округам провинции Азия, включая общины, ранее освобожденные от налогов, вменялось незамедлительно уплатить десятилетнюю дань. Деньги доставить в Сарды.
Но сразу в Сарды он не отправился, ибо от перепуганного регента Кипра Серапиона пришло сообщение, что царица Клеопатра собрала для триумвиров очень большой флот. Военные корабли, торговые, некоторые даже заполнены драгоценным ячменем, купленным у парфян. «Ни голод, ни чума ей в данном случае не помешали», – писал Серапион, один из тех, кто мечтал посадить на трон Арсиною.
Кассий выделил из своего флота шестьдесят больших галер под командованием Луция Стая Мурка и приказал ему ждать египетские корабли у мыса Тенар на греческом Пелопоннесе. Очень способный Стай Мурк быстро справился с поручением, но ждал он напрасно. Наконец пришло известие, что флот Клеопатры попал в ужасный шторм недалеко от Катабатмоса. Он повернул назад и, сильно потрепанный, вернулся в Александрию.
В записке Кассию Стай Мурк сообщил, что вряд ли будет сейчас полезен в восточном секторе Нашего моря. Поэтому он с шестьюдесятью галерами пойдет в Адриатику и остановится невдалеке от Брундизия. Там у него появится шанс доставить много неприятностей триумвирам, если те попытаются переправить свои войска в Западную Македонию.
4
Сарды были столицей древнего царства Лидия, настолько богатого, что правивший там пятьсот лет назад Крез все еще слыл недосягаемым эталоном. Потом Лидию покорили персы, затем она перешла в руки пергамских Атталидов и, согласно завещанию последнего Аттала, отошла к Риму в те дни, когда бо́льшую часть территорий Рим получал именно по завещаниям правителей.
Брут с удовольствием выбрал город царя Креза центром сопротивления триумвирам. Отсюда две сплоченные армии, его и Кассия, отправятся в свой долгий поход на запад. Кассий, когда прибыл, выразил недовольство.
– Почему мы стоим не на море? – строго спросил он, как только снял с себя кожаную походную кирасу и птериги.
– Я сыт по горло видом кораблей и запахом рыбы! – огрызнулся застигнутый врасплох Брут.
– Значит, я должен преодолевать стомильное расстояние всякий раз, когда захочу проведать мой флот, просто в угоду твоему носу?
– Если тебе это не нравится, иди и живи при своем отвратительном флоте!
Не самое лучшее начало масштабных действий освободителей.
Но Гай Флавий Гемицилл был прекрасно настроен.
– Денег у нас достаточно, – объявил он после нескольких дней подсчетов, в которых участвовал огромный штат счетоводов.
– Лентул Спинтер должен прислать из Ликии еще что-то, – сказал Брут. – Он пишет, что Мира дала много ценного, прежде чем он ее сжег. Я не знаю, зачем он ее сжег. Жаль. Правда жаль. Приятное место.
Но Кассий все равно был сердит. Приятное место, неприятное место – какое это имеет значение?
– Спинтер действует намного эффективней, чем ты, – резко заметил он. – Тебе ведь ликийцы не предложили заплатить десятилетнюю дань.
– Как я мог требовать с них то, чего они никогда не платили? Мне даже в голову ничего подобного не пришло, – парировал Брут.
– А должно было. Пришло же это в голову Спинтеру.
– Спинтер – бесчувственный болван, – заносчиво ответил Брут.
«Что с ним случилось? – молча дивился Кассий. – Ведь он соображает в войне не больше весталки. И если он опять начнет ныть, оплакивая Цицерона, я его придушу! До смерти старика он слова доброго о нем не сказал, а теперь смерть Цицерона трагичней трагедий Софокла. Брут где-то витает, а я делаю всю работу!»
Но не только Брут раздражал Кассия. Кассий тоже – и в той же степени – раздражал Брута. Главным образом потому, что все время твердил об одном и том же – о своем несостоявшемся походе в Египет.
– Я вот-вот должен был выступить, – хмуро повторял он. – Меня ждал Египет. А вместо этого ты всучил мне Родос. В результате только восемь тысяч талантов золота, когда Египет дал бы тысячу тысяч талантов! Но нет. «Не ходи туда, Кассий! Иди на север, ко мне», – писал ты! Словно Антоний должен был вступить в Азию уже через рыночный интервал. И я поверил тебе!
– Я не говорил ничего подобного. Я сообщил лишь, что появился шанс пойти на Рим! И теперь, после Родоса с Ликией, у нас достаточно средств на это, – холодно возразил Брут.
И так продолжалось и продолжалось, никто не хотел уступать. Частично это объяснялось постоянной тревогой, частично разницей в характерах. Брут осторожен и бережлив, но не реалист. Кассий – отчаянный и взрывной, но прагматик. Они стали свояками, но с той поры виделись мало. Да и Сервилия с Тертуллой всегда были рядом, чтобы, чуть что, тут же потушить воспламеняющуюся смесь.
Сам того не зная, бедный Гемицилл то и дело подливал масла в огонь, периодически сообщая о том, на какие премии в данный момент рассчитывают солдаты (а их запросы все возрастали), и сокрушался, что должен сделать очередной пересчет.
В конце июля в Сардах появился Марк Фавоний с просьбой разрешить ему присоединиться к освободителям. Убежав от проскрипций, он укрылся в Афинах, где и оставался, не зная, что делать. Когда у него кончились деньги, ему стало ясно, что единственное, на что он способен, – это снова бороться за дело Катона, за Республику. Пусть его любимый Катон уже четыре года как мертв, а у него самого нет семьи, достойной упоминания, но сын и зять Катона воюют.
Брут был рад видеть Фавония, Кассий – не очень, но его присутствие заставило обоих освободителей сделать вид, что между ними нет разногласий. Пока Фавоний не застал их в разгар ужасной ссоры.
– Некоторые из твоих младших легатов ведут себя безобразно по отношению к жителям Сард, – сердился Брут. – Этому нет оправданий, Кассий, никаких оправданий! Кем они себя возомнили, грубо расталкивая мирных прохожих? По какому такому праву они вваливаются в таверны, глушат там дорогое вино и отказываются платить за него? Ты должен наказать их!
– И не подумаю, – ответил Кассий, скаля зубы. – Самоуверенным и неблагодарным аборигенам надо почаще показывать, кто есть кто.
– Когда мои легаты и офицеры так ведут себя, я их наказываю, и ты должен наказывать своих, – настаивал Брут.
– Засунь себе в задницу свои наказания! – взорвался Кассий.
Брут ахнул.
– Ты… ты типичный Кассий! Все Кассии ослы, но ты – больший из них!
Замерший на пороге Фавоний решил, что пора ему что-то сделать, чтобы прервать этот скандал, но, как только он сдвинулся с места, Кассий ударил Брута. Брут согнулся.
– Перестаньте, пожалуйста! Я прошу вас! Пожалуйста, о, пожалуйста, прекратите! – закудахтал Фавоний, нелепо размахивая руками.
А Кассий начал снова подступать к согнувшемуся пополам Бруту, причем с таким зверским видом, словно собирался прикончить его. Пытаясь помешать свершиться столь страшному злодеянию, Фавоний загородил Брута собой, намеренно или подсознательно, но в любом случае превосходно имитируя охваченную паникой курицу.
Или, по крайней мере, таким его увидел Кассий, и гнев его тут же угас. Он расхохотался, а пришедший в ужас Брут спрятался за стол.
– Вы переполошили весь дом! – крикнул Фавоний. – Как вы собираетесь командовать армиями, когда не можете контролировать себя?
– Ты абсолютно прав, Фавоний, – согласился Кассий, вытирая выступившие от смеха слезы.
– Ты невыносим! – крикнул Кассию еще не успокоившийся Брут.
– Невыносим или нет, Брут, ты вынужден меня выносить. Как и я тебя. Но лично мне кажется, что ты – трус, всегда готовый повернуться к опасности задом! Неудивительно, что мне иной раз хочется что-нибудь туда сунуть. Я ведь мужчина.