Октавиан сидел, слушая, как Антоний подробно излагает планы, вполне удовлетворенный шестью месяцами тройного диктаторства. Проскрипции принесли в казну почти двадцать тысяч талантов серебра, Рим успокоился, стал зализывать раны. Неприятностей не предвиделось. Даже самые несговорчивые сенаторы замолчали. Потому что очень бойко прошла распродажа специальной темно-красной кожаной обуви людям, мечтающим о сенаторском статусе. И сенат быстро снова набрал тысячу членов. Как при Цезаре. А если кое-кто перебрался в Рим из провинции, то почему бы и нет?
– Как быть с Сицилией? – спросил Лепид.
Антоний кисло улыбнулся и вскинул брови, глядя на Октавиана:
– Сицилия – твоя провинция, Октавиан. Говори, на что мы можем там опереться?
– На здравый смысл, Марк Антоний, – спокойно ответил Октавиан.
Он никогда больше не требовал, чтобы Антоний называл его Цезарем. Знал, какова будет реакция. «Ладно, пусть. Октавиан так Октавиан. Подождем.»
– На здравый смысл? – удивился Фуфий Кален.
– Конечно. В настоящий момент мы должны разрешить Сексту Помпею считать Сицилию своим личным владением и покупать у него зерно с таким видом, словно он вправе им торговать. Рано или поздно огромные прибыли, которые он получает, вернутся в нашу казну. Когда дойдут руки, мы поступим с ним, как слон с мышью. Хлоп – и его уже нет! А тем временем я предлагаю побудить его вложить некоторую часть наворованного в италийские предприятия. Даже непосредственно в римские. Если это приведет его к мысли, что однажды он сможет возвратиться и получить прежний статус, нам следует эту надежду поддержать.
У Антония сверкнули глаза.
– Мне ненавистна сама мысль, что я должен платить ему! – раздраженно воскликнул он.
– Мне тоже, Антоний, мне тоже. Однако, поскольку государство не может взять зерно у Сицилии, мы должны кому-то платить за него. Все, чем государство когда-то там пользовалось, – это взимало свою десятину, но теперь мы и этого делать не в состоянии. Сейчас, когда урожаи плохие, он просит пятнадцать сестерциев за модий, и я согласен, что это непомерно много. – Блеснула нежная, очаровательная улыбка. Но Октавиан был серьезен. – Брут и Кассий тоже берут у него зерно. По десять сестерциев за модий. Со скидкой, но ни в коем случае не бесплатно. Секст Помпей, как и некоторые другие мне известные люди, будет продолжать наживаться.
– Мальчик прав, – сказал Лепид.
«Опять оскорбление! Мальчик! Ладно, ничтожество, мы и с тобой разберемся. Придет день, и вы все будете называть меня правильно. Если, конечно, я позволю вам остаться в живых».
Луций Децидий Сакса и Гай Норбан Флакк уже перевезли восемь из двадцати восьми легионов через Адриатику в Аполлонию и согласно приказу двинулись на восток по Эгнатиевой дороге до того места, которое было достаточно неприступным, чтобы там можно было остановиться и подождать остальных. С точки зрения Марка Антония, великолепный стратегический ход. Ведь Брут и Кассий пойдут на запад по той же дороге, и лучше бы не пустить их к Адриатике. Ну так хорошо закрепившиеся восемь легионов остановят любую армию, какой бы огромной она ни была.
Известия из провинции Азия были обрывочными и путаными. Кто-то утверждал, что освободители еще несколько месяцев никуда не двинутся, другие, наоборот, говорили, что вторжение вот-вот начнется. Брут и Кассий уже находятся в Сардах, их весенние кампании увенчались поразительными успехами, так зачем же им медлить? Время – деньги, особенно в случае войн.
– Нам надлежит перебросить через Адриатику еще двадцать легионов, – продолжал Антоний, – и это мы сделаем в два приема. У нас нет транспортов, чтобы перевезти сразу всех. Но все двадцать восемь легионов мне не нужны. Западной Македонии и Греции необходима помощь, поэтому мы возьмем с собой всю провизию, какая есть.
– Очень мало, – проворчал Публий Вентидий.
– Я поведу семь оставшихся у меня легионов прямо в Брундизий по Аппиевой дороге, – сказал Антоний, не обращая внимания на замечание. – Октавиан, ты поведешь свои тринадцать легионов по Попиллиевой дороге вдоль западного побережья Италии, постоянно взаимодействуя со всеми военными кораблями, которые мы сможем отправить с тобой. Мне не хочется, чтобы Секст Помпей терся возле Брундизия, пока мы перевозим войска, значит ты должен задержать его в Тусканском море. Я не думаю, что восточнее Сицилии его что-то интересует, но и не хочу внушать ему вредные мысли. Например, что ему будет легче восстановить свое положение в Риме освободителей, чем в Риме триумвиров.
– Кто поведет флот? – спросил Октавиан.
– Назначь ты.
– Тогда Сальвидиен.
– Хороший выбор, – одобрил Антоний.
И ухмыльнулся: «старики» – Кален, Вентидий, Каррина, Ватиний и Поллион – будут потрясены. Он пошел домой, к Фульвии, довольный ходом дел.
– Я не слышал ни одного возражения от сладкого мальчика, – сказал он, кладя голову ей на грудь и привольно раскидываясь на ложе.
Обед вдвоем. Пустячок, а приятно.
– Он что-то уж слишком уступчив, – пробормотала она, засовывая ему в рот креветку.
– Раньше и я так думал, но не теперь, дорогая. Мне с его стороны лет этак на двадцать обеспечен полнейший покой. Ох, он хитер, он себе на уме, несомненно. Но он не Цезарь, чтобы рискнуть всем при удобном случае. Октавиан – Помпей Магн, он решится атаковать только с большим перевесом.
– Значит, он терпелив, – задумчиво сказала она.
– Но определенно не в том положении, чтобы бросить мне вызов.
– Интересно, а думал ли он когда-нибудь, что это возможно? – спросила она, причмокивая. – О, устрицы великолепны! Попробуй.
– Когда пошел на Рим и сделался старшим консулом, ты хочешь сказать? – засмеялся Антоний и сунул в рот устрицу. – Ты права, очень вкусно! О да, он думал, что победил меня, наш сладенький мальчик.
– А я не уверена, – медленно проговорила Фульвия. – Октавиан идет своим необычным путем.
– Я определенно не в том положении, чтобы перечить Антонию, – сказал Октавиан.
Они с Агриппой тоже обедали, но сидя на жестких стульях по обе стороны небольшого стола с тарелкой хрустящих хлебцев, чашей с толикой масла и горкой обыкновенных вареных колбасок.
– А когда же ты намерен одернуть его? – спросил Агриппа.
Подбородок его блестел от жира. Бо́льшую часть дня он провел, играя в мяч со Статилием Тавром, и был голоден. Простая еда ему нравилась, но он не переставал удивляться, что и такой знатный аристократ, как его друг и покровитель, не балует себя деликатесами.
– Я не скажу ему «фу», пока не возвращусь в Рим с ним на равных. Мое главное препятствие – его честолюбие и жадность. Он попытается присвоить все триумфальные лавры, после того как мы побьем Брута и Кассия. О, мы их, бесспорно, побьем! Но когда мы встретимся на поле боя, вклад моих войск в победу должен быть таким же, как вклад Антония. И поведу их я, – сказал Октавиан, трудно, со свистом дыша.
Агриппа подавил вздох. Это ужасная погода так действовала на друга. Каждый порыв ветра поднимал в воздух песок и всякую мелкую труху. Цезарь все-таки болен – и будет болен, пока не пройдут дожди, пока пыль не уляжется и не выглянет травка. Но он знал также, что заострять внимание на болезни нельзя. Все, что он мог сделать, – это быть рядом.
– Я слышал сегодня, что объявился Гней Домиций Кальвин, – сказал Агриппа, счищая с колбаски хрустящую коричневую шкурку и откладывая ее в сторону, чтобы съесть после: он вырос в семье со скромным достатком, где ценили еду.
Октавиан выпрямился:
– Да? С кем он намерен объединиться, Агриппа?
– С Антонием.
– Жаль.
– Мне тоже.
Октавиан пожал плечами, сморщил нос:
– Что ж, они старые боевые товарищи.
– Кальвин будет командовать погрузкой в Брундизии. Все транспорты благополучно возвратились из Македонии, хотя очень скоро, наверное, вражеский флот попытается заблокировать нас.
Гней Домиций Агенобарб приплыл, чтобы перекрыть гавань Брундизия, когда Антоний со своими семью легионами покинул Капую. Позже, еще до прибытия Антония к месту погрузки, к Агенобарбу присоединился Стай Мурк. Флот триумвиров, сопровождавший Октавиана и его войско вдоль западного побережья Италии, был далеко, а около ста пятидесяти боевых галер неприятеля прятались совсем рядом. У Антония не было выбора, ему оставалось сидеть и ждать шанса вырваться из Брундизия. И лишь сильный юго-западный ветер давал ему этот шанс. Подгоняемый этим ветром, он мог надеяться уйти от преследования, если, конечно, Мурк и Агенобарб расположились южнее, там, где обычно стоят блокирующие корабли. Но сильного ветра не было.
Зная, что маршевый темп наследника Цезаря все будут сравнивать с темпом его божественного отца, Октавиан неустанно подгонял свои легионы и по Попиллиевой дороге спустился к Бруттию к середине июня. Флот Сальвидиена неотступно шел следом в миле от берега. Появились несколько трирем Секста Помпея, но Сальвидиен быстро справился с ними в серии мелких стычек между Вибоном и Регием. Для сухопутного войска марш был утомительным, и не столько физически, сколько морально, ибо этот путь был в три раза длиннее пути к Брундизию по Аппиевой дороге, повторяя изгибы «носка» италийского «сапога» вплоть до Тарента.
Затем, когда на той стороне Регийского пролива показалась Сицилия, пришло короткое письмо от Антония. Агенобарб и Мурк заблокировали его, и он не может перевезти в Македонию ни одного легионера и ни одного мула. Поэтому Октавиан должен забыть о Сексте Помпее и немедленно послать флот в Брундизий.
Единственной проблемой, мешающей выполнить этот приказ, был сам Секст Помпей, чьи корабли перекрыли южную часть пролива вскоре после того, как Октавиан послал Сальвидиену сигнал поторопиться в Брундизий. Окруженный вражескими кораблями, Сальвидиен не смог спешно перестроиться в боевой порядок, и быстроходные галеры Секста Помпея атаковали его суда. Поэтому на начальном этапе столкновения успех сопутствовал Сексту Помпею, но не в той мере, чтобы решить исход боя. Молодой сообразительный пиценец не растерялся и на море.