Октавиан протянул руку:
– Согласен!
Секст Помпей пожал ее:
– Решено.
– Я сразу напишу Марку Лепиду и перенесу колонии ветеранов к рекам Брадан близ Метапонта и Ацирис близ Гераклеи, – сказал довольный Октавиан. – Рим совсем позабыл об этих землях, они так далеко. Но там живут греки, у них нет политических амбиций.
Два молодых человека расстались друзьями, но сознавая, насколько недолговечен их устный дружеский договор. Как только обстановка позволит, триумвиры (или освободители) прогонят Секста Помпея с Сицилии и постараются вытеснить с моря. Но сейчас сделка устраивала обоих. Одному Рим и Италия будут пока что платить за зерно по прежней цене, у другого зерна будет достаточно, чтобы италийцы и римляне не голодали. Лучший вариант в столь засушливый год, думал Октавиан. Его нисколько не волновала судьба Авла Помпея Вифинского, отец которого оскорбил его божественного отца. Что касается Африки, то Октавиан написал Публию Ситтию, сидевшему с семьей в своем нумидийском поместье, и попросил его, ради божественного Юлия, помочь Секстию, пообещав, что брата Ситтия вычеркнут из проскрипционного списка, а конфискованное имущество будет полностью ему возвращено. Город Калы мог открыть свои ворота.
Отпустив четверых заложников, Секст Помпей отплыл.
– Что ты о нем думаешь? – спросил Октавиан Агриппу.
– Что он достойный сын великого человека. С его падениями и успехами. Он ни с кем не будет делить власть, даже если посчитает кого-нибудь из триумвиров или убийц равным себе на море.
– Жаль, что мне не удалось сделать из него своего преданного сторонника.
– И не удастся! – решительно сказал Агриппа.
– Агенобарб исчез, а куда и насколько – не знаю, – сказал Кальвин Октавиану, когда тот прибыл в Брундизий. – Нас блокируют только шестьдесят кораблей Мурка. Они очень хорошие, и Мурк тоже хорош, но Сальвидиен дрейфует на значительном удалении от Брундизия, его не видно. У нас есть все резоны считать, что Мурк не знает о нем. И я думаю, Октавиан… Антоний тоже согласен… что мы должны нагрузить до отказа все транспорты, какие тут есть, и уплыть в Македонию.
– Решай сам, – сказал Октавиан.
Он понял, что сейчас не время упоминать о переговорах с Секстом. И ушел снова писать в Рим – Лепиду, чтобы удостовериться, что этот слизняк получил его письмо.
Порт Брундизий имел замечательную гавань со множеством ответвлений и почти бескрайним причалом. Всего за два дня стонущих, хныкающих солдат погрузили на четыреста транспортов, которыми располагали триумвиры. Каким-то чудом центурионам с руганью удалось затолкать на эти суда восемнадцать из двадцати легионов. Люди и мулы стояли вплотную, вследствие чего и так мало пригодные для плавания лохани осели настолько, что вряд ли смогли бы выдержать даже намек на шторм.
В отсутствие Агенобарба Стай Мурк решил спрятаться за островом в узкой гавани, чтобы атаковать любой появившийся в море корабль. В это время года он имел преимущество, ибо помочь триумвирам мог лишь западный ветер, а сейчас, в сезон Этесиев, Зефир не дул.
В календы секстилия транспорты двинулись в море, прижимаясь друг к другу настолько, насколько им позволял размах весел. К началу массового исхода подоспел и Сальвидиен. Гонимый свежим юго-западным ветром, он развернул свой флот дугой вокруг острова, запирая Мурка. Мурк мог бы вырваться, но не без боя, а он находился возле Брундизия вовсе не для того, чтобы драться. Он сидел там, чтобы топить транспортные суда. О Агенобарб, почему ты сбежал, как только услышал о предполагаемой второй египетской экспедиции?
Не имея возможности что-либо предпринять, Мурк был вынужден наблюдать, как транспорты покидают Брундизий. Они шли мимо весь день и почти всю ночь, путь им освещали костры, разведенные на высоких башнях. Антоний когда-то построил их в тактических целях, но тогда они ему не понадобились, зато неожиданно пригодились теперь. Западная Македония была в восьмидесяти милях. Половина кораблей направлялась в Аполлонию, половина в Диррахий, где, если повезет, их будут ждать конница, артиллерия и обоз, посланные туда из Анконы в начале года.
Если в Италии была засуха, то в Греции и Македонии вообще стояла великая сушь, даже на этом, обычно влажном побережье Эпира. Дождей, которые так преследовали других полководцев, от Павла до Цезаря, все не было, их и не ожидалось, а копыта кавалерийских лошадей, волов и запасных мулов везде, где шла армия, превращали любую былинку в труху, которую подхватывали пассатные ветры и несли через море к Италии.
Транспорт не успел выйти из гавани, как в груди Октавиана открылся такой свист, что его не могли заглушить даже плеск весел и корабельные скрипы. Обеспокоенный Агриппа решил, что это не морская болезнь. Море спокойное, а корабль так перегружен, что сидит в воде плотно, едва покачиваясь под напором северо-восточного ветра. Нет, это астма.
Молодые люди не захотели пользоваться привилегиями, когда корабль так забит, и устроились на небольшом пятачке палубы позади мачты, чтобы не мешать капитану. Вокруг них теснились люди. По настоянию Агриппы Октавиану поставили странного вида кровать с поднятым изголовьем и без матраца. Несколько одеял, чтобы не было слишком жестко лежать, бросили прямо на доски. Под испуганными взглядами легионеров, из которых он никого не знал (легион Марса остался в Брундизии), Агриппа усадил друга, чтобы тому стало легче дышать. Через час после выхода, уже в открытом море, Октавиан, пытаясь набрать в грудь достаточно воздуха, сжал руки Агриппы с такой силой, что чувствительность к ним вернулась лишь дня через два. Спазмы кашля сотрясали его, потом открылась рвота, и это, похоже, принесло ему облегчение, но лицо оставалось серовато-синим, глаза ввалились, дыхание было по-прежнему затруднено.
– Что это, Марк Агриппа? – спросил младший центурион.
«Они знают меня, значит знают и кто со мной».
– Жертвенный транс, приношение Марсу, – быстро нашелся Агриппа. – Он – сын бога Юлия, и он счел своим долгом взять на себя все ваши недомогания.
– Значит, поэтому у нас нет морской болезни? – спросил пораженно кто-то.
– Конечно, – соврал Агриппа.
– А если мы пообещаем принести за него жертву Марсу и божественному Юлию? – спросил еще кто-то.
– Это поможет, – серьезно ответил Агриппа. Он огляделся. – Я думаю, будет нелишним загородить его от ветра.
– Но ветра нет, – возразил младший центурион.
– В воздухе много грязи, – сказал Агриппа, снова импровизируя. Он вытащил из-под себя и Октавиана два одеяла. – Вот, возьмите их и держите развернутыми, защищая кровать от грязи. Вы ведь знаете, что обычно говорил божественный Юлий: грязь – враг солдата.
«Это не может повредить, – успокаивал себя Агриппа. – Важно, чтобы эти ребята не стали хуже думать о нем. Глупая хворь. Они должны в него верить, нельзя показывать им слабость. Если Хапд-эфане прав относительно грязного воздуха, тогда в этой кампании ему лучше не станет. Поэтому я должен втолковывать всем, что сын божественного Юлия страдает за них, чтобы поход был победоносным. Ибо божественный Юлий покровительствует не только народу Рима, но и армиям Рима».
К концу плавания, после мучительной ночи, Октавиану сделалось лучше. Он посмотрел на лица стоявших вокруг солдат и с улыбкой протянул руку младшему центуриону.
– Мы почти дошли, – со свистом проговорил он. – Мы в безопасности.
– Ты отвратил от нас напасти, Цезарь. Какой ты добрый, ты так печешься о нас!
Октавиан с удивлением взглянул на Агриппу. Заметив в его зеленых глазах предостережение, он снова улыбнулся.
– Я делаю все, что необходимо, для благополучия моих легионов, – сказал он. – Другие корабли целы?
– Все с нами, Цезарь, все целы, – ответил младший центурион.
Три дня спустя все легионы сошли на берег, потому что, по слухам, божественный сын Цезаря оградил их от неудач. А еще через какое-то время два триумвира поняли, что связь с Брундизием прервана.
– И вероятно, надолго, – сказал Антоний, посетив Октавиана в его резиденции на вершине Петры, где был разбит лагерь. – Я думаю, что флот Агенобарба вернулся и из Брундизия не сможет выскользнуть даже самая маленькая лодчонка. А значит, новости из Италии будут поступать через Анкону. – Он бросил Октавиану запечатанное письмо. – Это, кстати, пришло для тебя оттуда вместе с письмами от Кальвина и Лепида. Из них я понял, что ты договорился с Секстом Помпеем о поставках зерна. Очень умно! – Он раздраженно запыхтел. – Хуже всего то, что какой-то дурак-легат придержал в Брундизии легион Марса и еще десять когорт отменных солдат. Теперь у нас их не будет.
– Жаль, – сказал Октавиан, крепко сжимая письмо.
Он полулежал на кушетке, подпертый подушками, и выглядел очень больным. Дыхание по-прежнему вырывалось из груди со свистом, но на высоком плато, где стояла его резиденция, воздух был чище, что приносило некоторое облегчение. Он сильно похудел, черты лица заострились, вокруг глаз темнели круги.
– На легион Марса у меня были планы.
– Поскольку он поднял бунт и переметнулся к тебе, это меня не удивляет.
– С тех пор много воды утекло, Антоний. Мы оба теперь на одной стороне, – сказал Октавиан. – Я думаю, нам надо забыть о солдатах, которые остались в Брундизии, и пойти на восток по Эгнатиевой дороге.
– Конечно. Норбан и Сакса занимают два перевала через прибрежные горы возле Филипп. Кажется, Брут и Кассий выступили из Сард и идут к Геллеспонту, но какое-то время они пробудут в пути, прежде чем добредут до Норбана с Саксой. Мы будем там раньше. Или, по крайней мере, я. – Он пристально посмотрел на Октавиана. – Послушай, талисман армейской удачи, я бы посоветовал тебе остаться здесь. Ты слишком болен для перехода.
– Я пойду со своей армией, – отрезал Октавиан.
Антоний хлопнул себя по бедру, нахмурился.
– У нас восемнадцать легионов здесь и в Аполлонии. Пять менее опытных останутся охранять Западную Македонию. Три в Аполлонии, два здесь. Тебе будет кем командовать, Октавиан.