Молодой Цицерон кивнул. По воле судьбы он был сыном старшего Цицерона, хотя больше походил на Квинта, тогда как молодой Квинт был вылитым Цицероном-старшим – умным, начитанным, мечтательным. А Марк-младший – прирожденный солдат без интеллектуальных вывертов и иных причуд. Поручение, данное Брутом, было вполне по нему.
Но, успокоив людей Кассия, Брут почувствовал, что сила его покидает, уступая место прежнему унынию.
– Понадобится несколько дней, прежде чем мы сможем снова дать бой, – сказал Цимбр.
– Дать бой? – тупо переспросил Брут. – О нет, Луций Цимбр, мы больше не будем сражаться.
– Но мы должны! – воскликнул Луций Бибул, аристократ и болван.
Трибуны и центурионы с кислым видом переглянулись. Яснее ясного – всем хотелось драться.
– Мы будем сидеть здесь, – сказал Брут, выпрямляясь со всем достоинством, на какое был только способен. – Мы не будем… повторяю, мы не позволим навязать нам сражение!
На рассвете войско Антония было построено в боевой порядок. Возмущенный Цимбр тоже собрал армию освободителей, чтобы послать их в атаку. Бой, казалось, был неминуем, но Антоний отвел свои легионы. Его люди устали, лагерь было необходимо восстановить. Он только хотел показать Бруту, что не собирается уходить.
Через день Брут объявил общий сбор всей пехоты и обратился к ней с короткой речью, в результате которой его люди почувствовали себя обманутыми. Брут говорил, что не намерен драться. Ни сейчас, ни в будущем, никогда. В этом нет необходимости, к тому же первая обязанность командира – сохранить драгоценные жизни солдат. Марк Антоний откусил больше, чем может прожевать, потому что жевать он будет воздух. Нигде нет ни зерна, ни скота – ни в Греции, ни в Македонии, ни в Западной Фракии. Поэтому его ждет голод. Флот освободителей контролирует море, провизию Антонию с Октавианом не подвезут!
– Расслабьтесь и успокойтесь, у нас еды много. Хватит до следующего урожая, если понадобится, – в заключение сказал он. – Однако задолго до того Марк Антоний и Цезарь Октавиан умрут с голоду.
– Это очень плохо, Брут, – сквозь зубы процедил Цимбр. – Люди хотят драться! Они не хотят спокойно сидеть и пировать, пока враг голодает. Они хотят драться! Они солдаты, а не завсегдатаи Форума!
В ответ Брут заплатил всем командирам и солдатам наличными по пять тысяч сестерциев в благодарность за их храбрость и верность. Но армия восприняла это как взятку и потеряла последнее уважение, которое испытывала к Марку Бруту.
Он пытался подсластить пилюлю, обещая прибыльную короткую кампанию в Греции и Македонии, после того как триумвиры разбегутся в поисках соломы, насекомых, семян. «Подумайте о Лакедемоне, о македонской Фессалонике! Два богатейших города будут отданы вам».
– Армия не хочет грабить города, она хочет сражаться! – в ярости крикнул Квинт Лигарий. – Здесь и сейчас!
Но кто бы что ни говорил, Брут стоял на своем. Никаких сражений не будет.
К началу ноября положение армии триумвиров сделалось бедственным. Антоний послал фуражирные отряды в Фессалию и в долину македонской реки Аксий, значительно выше Фессалоники. Но отряды вернулись ни с чем. Только вылазка в земли бессов, к реке Стримон, дала зерно и бобы, и то лишь потому, что Раск, запамятовавший о козьей тропе у Сапейского перевала, чувствовал себя виноватым и предложил показать, куда надо идти. Вмешательство Раска не улучшило отношений между двумя триумвирами, ибо фракийский царевич отказался иметь дело с Антонием. Только с Цезарем! Причина простая: Октавиан обращался с ним почтительно, Антоний – нет. Легионеры Октавиана вернулись с провизией, однако ее могло хватить лишь на месяц, не дольше.
– Пора нам поговорить, Октавиан, – сказал Антоний.
– Тогда садись, – предложил Октавиан. – О чем пойдет речь?
– О стратегии. Ты никчемный командир, ты мальчишка, но политическими способностями одарен весьма щедро, а нам, может быть, сейчас как раз нужен именно политический подход к делу. У тебя есть какие-нибудь соображения?
– Несколько, – ответил Октавиан с непроницаемым лицом. – Во-первых, я думаю, мы должны обещать каждому из наших солдат премию в двадцать тысяч сестерциев.
– Ты шутишь! – ахнул, резко вскидываясь, Антоний. – Даже с учетом возможных потерь это составит восемьдесят тысяч талантов серебра, а таких денег нет нигде, кроме Египта.
– Абсолютно верно. Тем не менее, думаю, мы вполне можем пообещать. Обещания будет достаточно, дорогой мой Антоний. Наши люди не дураки, они знают, что у нас нет денег. Но если мы возьмем лагерь Брута и перекроем дорогу к Неаполю, неприятельская казна станет нашей. Солдаты достаточно умны, чтобы это понять. Лишний стимул навязать бой.
– Я тебя понял. Хорошо, я согласен. Что-нибудь еще?
– Мои агенты сообщают, что Брута терзают сомнения.
– Твои агенты?
– Человек делает то, что позволяют ему физические и умственные возможности, Антоний. Как ты не устаешь повторять, мои физические и умственные возможности не позволяют мне быть хорошим военачальником. Однако я похож на Улисса, поэтому, как и он, не гнушаюсь окольных путей и имею шпионов в нашем Илионе. В высшем командовании. Они сообщают мне обо всем.
Антоний уставился на него, открыв рот:
– Юпитер! А ты очень скрытный!
– Да, – с готовностью признал Октавиан. – По словам моих агентов, Брут весьма обеспокоен тем, что костяк его войска составляют солдаты, когда-то служившие под началом у Цезаря. Он не уверен в их благонадежности. Солдаты Кассия также его удручают. Они не уважают его.
– И сколько же тут твои агенты приврали? – серьезно поинтересовался Антоний.
Мелькнула улыбка – Цезаря, не мальчишки.
– Уверен, немного. Он уязвим, наш добрый Брут. Философ и плутократ – в одном лице. Войну он не жалует. Как философ – потому, что она отвратительна, как плутократ – потому, что она вредит коммерции.
– И что ты всем этим хочешь сказать?
– Брут колеблется. Я думаю, его можно заставить принять бой. – Октавиан со вздохом откинулся на спинку кресла. – А способы спровоцировать его людей на сражение, я полагаю, ты найдешь сам.
Антоний поднялся, хмуро посмотрел с высоты своего роста на золотоволосую голову:
– Еще один вопрос.
– Да? – спросил Октавиан, вскинув светящиеся глаза.
– В нашей армии у тебя тоже есть агенты?
Опять улыбка Цезаря.
– А ты как думаешь?
– Я думаю, – зло проговорил Антоний, взявшись за полог шатра, – что ты очень коварен, Октавиан! Ты слишком крив, чтобы делить с кем-то ложе. Чего никто никогда не скажет о Цезаре. Он был прям, как стрела. Всегда. Я презираю тебя.
По мере того как ноябрь подходил к концу, проблема, стоявшая перед Брутом, становилась все неразрешимей. Куда бы он ни повернулся, все было против него, потому что все хотели лишь одного – боя. В довершение к этому каждый день Антоний выводил свою армию и строил в боевой порядок, после чего передние ряды ее начинали выть, скулить и визжать, как голодные псы, как суки во время течки, как щенки, которых пнули ногой. Потом они начинали выкрикивать оскорбления: «Трусы, бабы, бесхребетные слабаки, когда вы выйдете драться?» Эти крики проникали во все уголки лагеря Брута, и все, кто их слышал, скрипели зубами, ненавидя солдат триумвиров и ненавидя Брута за то, что тот не давал им проучить этих парней.
После десятого ноября Брут сдался. Не только сообщники-заговорщики, но и другие легаты с трибунами постоянно донимали его. К этому хору присоединились голоса центурионов и рядовых. Не зная, что предпринять, Брут закрыл дверь и засел в своем доме, обхватив голову руками. Азиатская кавалерия уходила прочь целыми гуртами, почти не таясь. Еще до сражения прокорм лошадей был проблемой, как и водопой, ведь вода находилась в горах и полуголодных животных к ней ежедневно гоняли. Как и Антоний, Кассий знал, что в этой кампании кавалерия не сыграет решающей роли, поэтому он стал понемногу отпускать эскадроны домой. Теперь этот тонкий ручеек превратился в поток. Но Брут в случае надобности все еще мог выставить около пяти тысяч всадников, однако он скорбно вздыхал, не понимая, что даже это количество непомерно велико. Он думал, что конников у него очень мало.
Наконец он вышел из дома. Поскольку считал, что должен иногда где-нибудь появляться. Шепот за спиной и громкие выкрики с бастионов показали ему, что ветераны Цезаря и впрямь не заслуживают особенного доверия, ибо каждый день с умилением взирают на золотые кудри наследника Цезаря, когда тот обходит передние линии своих войск, заговаривает с солдатами, улыбается, шутит. И Брут опять спрятался в своем доме и сидел там, обхватив голову руками.
На следующий день после ид Луций Тиллий Цимбр ворвался к нему без предупреждения и рывком сдернул изумленного Брута со стула.
– Хочешь ты или нет, Брут, ты будешь драться! – рявкнул Цимбр. Он был вне себя.
– Нет, это будет конец всему! Пусть все идет, как идет, ведь они голодают! – захныкал Брут.
– Отдай приказ готовиться к бою, Брут, иначе я смещу тебя с поста командующего и отдам приказ сам. Не думай, что я один так считаю. Меня поддерживают все освободители, все другие легаты, все трибуны, все центурионы и все солдаты. Решай, Брут, останешься ты командиром или передашь свои полномочия мне?
– Ладно, – тупо согласился Брут. – Отдай от моего имени приказ готовиться к бою. Но когда все закончится и нас побьют, вспомни, что я этого не хотел.
На рассвете армия освободителей вышла из лагеря Брута и выстроилась на своей стороне реки. Взволнованный, мятущийся Брут велел центурионам и трибунам неустанно следить, чтобы их люди не отрывались чересчур далеко от своего лагеря и всегда проверяли, свободны ли пути отступления. Трибуны и центурионы удивленно смотрели на своего командира, потом отворачивались, не обращая больше внимания на его слова. Что он делает, что пытается им внушить? Что сражение проиграно, не начавшись?
Не найдя у них понимания, Брут отправился к рядовым. Пока Антоний с Октавианом ходили по своим линиям, пожимая руки солдатам, улыбаясь, обмениваясь с ними шутками и уверяя, что Марс Непобедимый и божественный Юлий на их стороне, Брут сел на коня и поехал вдоль своего строя, упрекая солдат в неразумии: «Зачем вам этот бой? Если вас сегодня побьют, вы сами будете виноваты. Вы настояли на этом сражении, а не я, вы заставили меня вывести вас за ворота, несмотря на все мои возражения». Лицо скорбное, на глазах слезы, плечи опущены. К тому времени, когда он закончил объезд, многие ветераны уже удивлялись, каким ветром их вообще занесло в армию этого нытика и пораженца.