«Успокойся, Марк Антоний! Не позволяй этой хладнокровной кобре вонзить в тебя свои зубы. Как ни крути, а он прав. Он мне нужен, я не могу обойтись без него. Я должен вернуть войско в Италию, где триумвирам придется начать все сначала. Новое соглашение, новая головная боль. Рим разболтался, и понадобится много усилий, чтобы призвать его к порядку. И мне доставит огромное удовольствие свалить всю черную работу на Октавиана. Пусть он ищет землю для ста тысяч ветеранов, пусть попытается прокормить три миллиона сограждан вместе с Секстом Помпеем, владеющим Сицилией и морями. Год назад я бы с полной уверенностью сказал, что ему это не удастся. А теперь я ни в чем не уверен. Агенты, подумать только! Набрал себе целую армию всяких змеенышей, которые проникают повсюду, нашептывают, наушничают, подглядывают, шпионят – короче, делают все для пропаганды его идей. Культ Цезаря – это только начало, дальше начнут – и уже начинают – поклоняться Октавиану. Нет, я не смогу жить в одном городе с ним. Я найду более подходящее место для жизни и более приятные вещи для времяпрепровождения, чем вечные и неблагодарные хлопоты: добыча хлеба, орды ветеранов, пустая казна».
– Голова упакована для отправки? – спросил Октавиан Агриппу, когда тот вошел в палатку.
– Идеально, Цезарь.
– Вели Корнелию Галлу отвезти ее в Амфиполис и нанять отдельный корабль. Я не хочу, чтобы она возвращалась в Италию с легионами.
– Да, Цезарь, – сказал Агриппа, поворачиваясь к выходу.
– Агриппа!
– Да, Цезарь?
– Ты замечательно дрался со своим четвертым. – Он улыбнулся. Дышал он легко, держался свободно. – Храбрый Диомед при Улиссе. Вот так бы всегда!
– Всегда так и будет, Цезарь.
«Сегодня я тоже одержал победу. Я осадил Антония, я побил его. Через год у него не будет выбора, кроме как называть меня Цезарем перед всем римским миром. Я возьму Запад, а Антонию отдам Восток, где он похоронит себя. Лепид может взять Африку и Государственный дом, он нам не угроза. Да, нам, ибо у меня крепкая маленькая группа сторонников. Агриппа, Статилий Тавр, Меценат, Сальвидиен, Луций Корнифиций, Тиций, Корнелий Галл, братья Кокцеи, Сосий. Ядро нарождающейся новой аристократии. Вот где просчитался отец. Он хотел сохранить старую аристократию, хотел украсить свою фракцию великими древними именами. Он стал устанавливать свою автократию в рамках прежней якобы демократической структуры. И не справился с этим. Но я стану поступать иначе. К величию я не стремлюсь. Мне не сравниться с отцом, шедшим по Форуму в одеянии великого понтифика, с дубовым венком на голове, окутанным аурой несокрушимости и могущества. Женщины, глядя на него, теряли рассудок, а мужчин терзала зависть. Они сильно проигрывали с ним рядом, ни в чем не могли ему соответствовать. И это несоответствие заставляло их ненавидеть его.
А вот я буду их paterfamilias – их добрым, отзывчивым, сердечным и всегда улыбающимся отцом. Я позволю им думать, что они правят сами, и буду контролировать каждое их слово, каждый поступок. Превращу кирпичи Рима в мрамор. Наполню храмы произведениями искусства, заново вымощу улицы, украшу площади, посажу деревья, построю общественные бани, накормлю неимущих и буду устраивать любые развлечения, какие они пожелают. Я буду воевать, но только когда это необходимо, укрепляя незыблемость римских позиций. Возьму золото Египта, чтобы оживить экономику Рима. Я очень молод, у меня есть время все это совершить. Но сначала надо найти способ устранить Марка Антония, не убивая его и не воюя с ним. Это вполне возможная вещь: ответ скрыт где-то в будущем, он только и ждет, когда ему появиться».
3
Не уговорив в Амфиполисе ни одного капитана отправиться за любое вознаграждение в Рим по зимнему морю, Корнелий Галл принес большой кувшин обратно – в лагерь под Филиппами. Армия все еще была там.
– Тогда, – сказал, вздохнув, Октавиан, – отправляйся в Диррахий. Там тоже есть корабли. Ступай, Галл. Я не хочу, чтобы кувшин путешествовал с армией. Солдаты суеверны.
Корнелий Галл с эскадроном германской кавалерии прибыл в Диррахий в конце года. Очень сложного года, памятного для всех. Там он нашел корабль. Его хозяин согласился пересечь Адриатику, но – до Анконы. Блокада с Брундизия, правда, уже была снята, однако флотоводцы-освободители еще бороздили моря – бесконтрольно, не зная, что делать. Бо́льшая часть позже решила присоединиться к Сексту Помпею.
У Галла не было приказа сопровождать кувшин. Он передал его капитану и вернулся к Октавиану. Но кто-то из моряков прознал, какой груз повезут, ибо кувшин привлек пристальное внимание экипажа. Целый корабль, нанятый за большие деньги только для того, чтобы переправить в Италию какую-то керамическую посудину? Немыслимо! Невероятно! Тут пошел шепоток, и к нему прислушивались: «Внутри голова Марка Юния Брута, убийцы божественного Юлия! О морские лары, защитите нас! Какой жуткий груз!»
В открытом море торговое судно захватил шторм, каких команда еще не знала. Голова! Это все голова! Когда прочный корпус получил большую пробоину, люди совершенно уверились, что мертвая голова решила убить и их. Гребцы и матросы отняли кувшин у капитана и выбросили его за борт. Как только груз исчез в волнах, шторм прекратился.
А кувшин с головой Марка Юния Брута уходил в глубину, как тяжелый камень, – все глубже и глубже, чтобы залечь навсегда на илистом дне Адриатического моря где-то между Диррахием и Анконой.
Послесловие автора
Повесть об уходе последнего великого республиканца Гая Юлия Цезаря «Падение титана, или Октябрьский конь» завершает серию книг о республиканском Риме.
Октавий (Октавиан) Август скорее принадлежит к империи, чем к Республике, так что, описав его детство и первые шаги на мировой арене, я нахожу уместным остановиться, хотя возможность вдохнуть жизнь в историю, сознательно не искажая ее, доставляла мне огромное удовольствие.
Если автор привержен исторической правде и не поддается искушению привить собственное, современное мировоззрение, свою этику, мораль и идеалы людям, жившим в далеком прошлом, роман – это отличный способ погрузиться в другую эпоху. Он позволяет писателю проникнуть в умы персонажей и двигаться по лабиринту их мыслей и эмоций. Роскошь, непозволительная для профессиональных историков, но дающая возможность связно изложить разрозненные и часто непонятные факты. Работая над этими шестью книгами, я брала за основу биографии очень известных исторических личностей и пыталась создать правдоподобных персонажей, со сложным внутренним миром, присущим реальным людям.
Я занялась тем периодом по трем причинам. Во-первых, другие писатели обычно не доводят повествование до конца, до смерти героя. Во-вторых, современная западная цивилизация многое унаследовала от Римской республики той эпохи: в области юриспруденции, управления и коммерции. И последнее, но не менее важное. Редко бывает, чтобы в один и тот же период на исторической сцене выступало так много одаренных людей. Марий, Сулла, Помпей Великий – Цезарь знал лично их всех, и все они так или иначе повлияли на становление его личности, подобно другим знаменитым деятелям, таким как Катон Утический и Цицерон. Но к концу этой книги все они уходят, включая Цезаря. Их наследником становится внучатый племянник Цезаря, Гай Октавий, в будущем император Цезарь, а потом Август. Если я не остановлюсь сейчас, я не остановлюсь никогда!
А теперь о деталях.
Призрак Уильяма Шекспира всегда будет довлеть над нашим представлением о Бруте, Кассии, Марке Антонии и об убийстве Цезаря. Принеся извинения великому драматургу, я решила довериться более древним источникам, которые свидетельствуют, что Цезарь, умирая, ничего не говорил и что у Марка Антония не было шанса произнести пламенную надгробную речь – толпа не дала ему сделать это.
Читателя могут заинтриговать некоторые менее известные события и детали, относящиеся к этому наиболее изученному периоду. Например, марш Катона по суше в провинцию Африка и судьба головы Брута. А повествования о сражении при Филиппах до того запутанны, что в них трудно разобраться. Два наиболее авторитетных источника – Плутарх и Светоний – нуждаются в дополнениях десятков и десятков других, включая Аппиана, Кассия Диона и Цицерона (письма, речи, записки).
В одном я позволила себе не согласиться с мнением историков. Это касается предполагаемой трусости Октавиана во время кампании, закончившейся сражениями при Филиппах. Чем больше я углублялась в изучение ранних лет его карьеры, тем менее правдоподобной казалась мне эта версия. Множество других аспектов его поведения в этот период указывают, что в отсутствии смелости его упрекнуть нельзя. Он обладал поразительной стойкостью и энергично, с апломбом Суллы или Цезаря, предпринял два марша на Рим, и это в свои неполные двадцать. Между прочим, я вовсе не одинока во мнении, что парень украл военные деньги Цезаря.
Размышляя о так называемой трусости, я пришла к выводу, что может иметься физическая причина подобного поведения Октавиана. На эту мысль меня натолкнуло утверждение, что Октавиан «спрятался в болотах» во время первого сражения при Филиппах – сражения, которое, как известно, подняло такую массу пыли, что Кассий из своего лагеря не мог видеть лагерь Брута. Я считаю, что в этой пыли и кроется разгадка. Что, если Октавиан страдал астмой? Астма – опасная для жизни болезнь, которая с возрастом может пройти или усилиться, на ее течение влияют разные примеси в воздухе, от пыли до цветочной пыльцы и паров воды, ее усиливают и эмоциональные стрессы. Это все не противоречит тому, что нам известно о молодом Цезаре Августе. Вполне возможно, после того, как он укрепил свою власть, обрел счастье в личной жизни и с помощью золота Египта вновь поднял империю, приступы астмы стали меньше мучить его, а то и совсем прекратились. Он путешествовал, но заядлым путешественником, таким как Цезарь, отнюдь не являлся, да и отменным здоровьем похвастать, похоже, не мог. Если у Октавиана была астма, тогда все, что случилось с ним во время кампании в Македонии, становится логичным, включая бегство в соленые болота, где морской бриз и более чистый воздух принес облегчение. Я вовсе не хотела идеализировать Октавиана, просто пыталась найти разумное объяснение его поведения.