– Тогда воды с медом или фруктового сока. Чего-нибудь сладкого. Вели слуге всегда иметь это питье под рукой, даже в разгар сражения. И обрати внимание на первые симптомы: тошноту, головокружение, ухудшение зрения, слабость, головную боль, даже просто усталость. Если почувствуешь что-то подобное, Цезарь, немедленно выпей чего-нибудь сладкого.
– Я был без сознания. Как ты заставил меня пить, Хапд-эфане?
Хапд-эфане протянул тростинку. Цезарь взял ее, повертел в пальцах.
– Через это? Откуда ты знал, что не попадешь в дыхательное горло? Ведь дыхательное горло и пищевод совсем рядом и пищевод обычно закрыт, чтобы можно было дышать.
– Точно я не знал, – просто объяснил Хапд-эфане. – Я молился Сехмет, чтобы обморок не был слишком глубоким, и стучал по гортани, чтобы заставить тебя глотать. Это сработало.
– Ты столько знаешь, но не знаешь, что у меня за болезнь?
– В большинстве случаев, Цезарь, это скрыто от нас. Все методы лечения основаны на наблюдении. К счастью, я много узнал о тебе, когда лечил твой озноб, – лукаво добавил врач. – Например, что ты считаешь необходимость питаться пустой тратой времени.
Клеопатра приходила в себя. Слезы перешли в икоту.
– Откуда ты так много знаешь о человеческом теле? – спросила она.
– Я солдат, – сказал Цезарь. – Походи по полям сражений, чтобы спасти раненых и сосчитать убитых, и будешь все знать. Как и этот замечательный врач, я учусь, наблюдая.
Аполлодор вскочил с кресла, отер со лба пот.
– Я прикажу подать обед, – прохрипел он. – О, слава всем богам мира, Цезарь, что ты жив, что с тобой ничего не стряслось!
В ту ночь, лежа без сна на огромной, набитой гусиным пухом перине, чувствуя тепло тела Клеопатры, прижавшейся к нему в прохладе александрийской зимы, Цезарь думал о событиях прошедшего дня, месяца, года.
С того момента, как он ступил на египетскую землю, все резко переменилось. Голова Магна… мерзкая дворцовая клика… коррупция и вырождение в размерах, присущих одному лишь Востоку… совсем ненужная кампания на улицах красивого города… упорное желание горожан разрушить то, что строилось три столетия… и его участие во всем этом… Деловое предложение от царицы, решившей спасти свой народ единственным способом, который она знала, – зачав сына от бога. Веря, что Цезарь и есть этот бог. Только странный. Нездешний.
Сегодня Цезарь почувствовал страх. Сегодня Цезарь, которому нипочем все недуги, столкнулся с неизбежной реакцией организма на пятьдесят два года жизни. Не просто жизни, а безоглядно расточительной жизни. Он использовал ее в своих целях, он ею злоупотреблял. И заставлял себя идти дальше, когда другие остановились бы отдохнуть. Нет, только не Цезарь! Отдых – это не для Цезаря. Ни в прошлом, ни в будущем. Но теперь Цезарь, который никогда не болел, вынужден был признать, что уже несколько месяцев как болен. Все-таки малярия, некогда трепавшая его, леденившая и выворачивавшая наизнанку, оставила след. В какой-то части его организма, сказал жрец-врач, произошли изменения. Цезарь теперь должен будет помнить, что надо принимать пищу, иначе – припадок, иначе скажут, что Цезарь слабеет, что его уже нельзя назвать непобедимым. Значит, Цезарь должен сохранить свой секрет, чтобы сенат и народ никогда не узнали о его недуге. Ибо кто еще вытащит Рим из трясины, если Цезарь лишится силы?
Клеопатра вздохнула, что-то пробормотала, икнула… Так много слез, и все о Цезаре! «Это трогательное маленькое существо, видимо, меня любит. Надо же! Она любит меня! Для нее я стал мужем, отцом, дядей, братом. Ведь у Птолемеев все так переплетено! Я этого не понимал. Думал, что понимаю. Но нет. Понимание только приходит. Фортуна взвалила заботы и беды миллионов людей на ее хрупкие плечи, она не оставила ей выбора, как и я когда-то не оставил выбора Юлии. Она – избранная богами царица, и ее власть освящена традициями более древними и более чтимыми, чем любые другие. Она – богатейшая женщина в мире, имеющая абсолютную власть над человеческими жизнями. И в то же время она – крошка, ребенок. Римлянину не понять, что с ней сотворили два с лишним десятка лет дворцовой жизни. Убийства, инцест тут в порядке вещей. Катон с Цицероном твердят, что Цезарь жаждет стать царем Рима, но они не имеют понятия, что значит быть настоящим царем. Настоящее царствование так же далеко от меня, как далека от меня эта крошка, лежащая рядом. С моим – вот странность! – ребенком во чреве. О, – подумал он вдруг, – я должен встать! Нужно выпить немного сиропа, который принес мне Аполлодор, – сок арбуза и винограда, выращенных в льняных теплицах».
Голова его снова легла на подушку, он повернулся и стал смотреть на Клеопатру. Середина ночи, а не так уж и темно. Большие внешние панели раздвинуты, свет полной луны льется в спальню, превращая ее кожу не в серебро, как у римлянок, а в светлую бронзу. Приятная кожа. Он протянул руку, погладил, еле касаясь, провел рукой по ее животу.
«Шесть месяцев. Живот еще не очень растянут и не блестит, как у Цинниллы перед рождением Юлии, а после нее – Гая, пришедшего в мир мертвым, потому что у нее повысилось внутриутробное давление. Мы сожгли ее вместе с ребенком, а потом сожгли мою мать, мою тетку Юлию и меня заодно. Не Цезаря. Только меня.
У нее выросли изумительные маленькие грудки, круглые и твердые, как небольшие шары, а соски приобрели темно-сливовый цвет, сравнимый лишь с цветом кожи эфиопов, что держат над ней опахала. Наверное, в ней есть и эта кровь. И ее, может быть, даже больше, чем той, что от Митридатов и Птолемеев. Великолепная на ощупь живая ткань, плоть, назначение которой гораздо выше, чем просто доставлять удовольствие. Я – часть ее, она носит моего сына. О, мы слишком рано становимся родителями! Только теперь наступило время наслаждаться детьми и обожать их матерей. Требуется много лет и много сердечных мук, чтобы понять это чудо жизни».
Ее распущенные волосы раскинулись прядями по подушке. Не густые и черные, как у Сервилии, и не та огненная река, в которую он мог завернуться, как у Рианнон. Это волосы Клеопатры, и тело ее же. И эта Клеопатра любит его не так, как другие. Она возвращает ему юность.
Глаза львицы были открыты, она смотрела ему в лицо. Прежде он тут же отстранился бы, закрыл бы ей доступ в себя. «Никогда не вооружай женщину мечом лишних знаний, ибо она кастрирует им тебя. Но тут много евнухов, зачем ей еще? Понимает ли она, что я стал ей мужем, отцом, дядей, братом? Я имею равную с ней власть, но я – мужчина. Я одержал над ней победу. Теперь я должен показать, что не собираюсь подчинять ее себе. Ни одна из моих женщин не была мне служанкой».
– Я люблю тебя, – сказал он, раскрывая объятия. – Как мою жену, мою дочь, мою мать, мою тетку.
Она не знала, что он отождествляет ее с реальными женщинами, но вся засияла от любви, облегчения, радости.
Цезарь принял ее в свою жизнь.
Цезарь сказал, что любит ее.
На следующий день он посадил ее на осла, и они отправились посмотреть, что сделали с Александрией шесть месяцев войны. Целые улицы лежали в руинах, ни одного неразрушенного дома. Временно возведенные баррикады и стены ощетинились брошенной артиллерией. Повсюду копошились женщины и детишки, выискивая что-нибудь съедобное или полезное для себя. Бездомные, грязные, в лохмотьях, лишенные надежды. От порта почти ничего не осталось. Когда Цезарь поджег корабли александрийцев, огонь распространился и уничтожил все склады, то, что осталось от большого торгового центра, доки, причалы.
– О, и книгохранилища больше нет! – ломая руки, воскликнула Клеопатра. – Каталога нет, и мы никогда не узнаем, что сгорело!
Цезарь с иронией посмотрел на нее, но ничем не выдал своего удивления. Надо же! Ее совершенно не тронул вид голодных детей, и в то же время она готова заплакать из-за потери каких-то книг.
– Но библиотека в Мусейоне, – сказал он, – а Мусейон не пострадал.
– Да, но наши библиотекари такие медлительные. Книги прибывали быстрее, чем они успевали их заносить в каталог, поэтому в последние сто лет их складывали в специальном хранилище. А теперь оно уничтожено!
– Сколько книг в Мусейоне? – спросил он.
– Почти миллион.
– Тогда беспокоиться нечего. Утешься, моя дорогая! Количество книг, когда-либо написанных в мире, никак не превышает миллиона, а значит, сколько бы книг ни хранилось в сгоревшем хранилище, все они были либо копиями, либо новинками. Да и в Мусейоне наверняка много копий. А недавние работы нетрудно достать. Библиотека Митридата Пергамского насчитывает около четверти миллиона книг, большинство из них, я полагаю, новинки. Запроси у него копии книг, которых нет в Александрии. Можешь также обратиться к Сосию или Аттику в Риме. Своих книг у них нет, но они возьмут их у Варрона, Луция Пизона, у меня, у других обладателей больших личных библиотек. Кстати, это напомнило мне, что в Риме нет публичной библиотеки, и я должен это исправить.
Двинулись дальше. Аркада агоры пострадала меньше остальных общественных строений. Правда, несколько ее колонн были разобраны на секции, чтобы заблокировать арочные проходы под Гептастадием, но стены уцелели, как и бо́льшая часть крыши. А вот от гимнасия осталась лишь часть фундамента, здание же суда исчезло совсем. Насыпной холм, воздвигнутый в честь Пана, лишился растительности и водопадов. Его ручьи иссякли, в сухих руслах блестела одна только соль. На всяком клочке ровной земли стояла римская артиллерия. Не осталось ни одного целого храма, но Цезарь был рад, что сохранились скульптуры и барельефы, хотя все они были в грязи.
Серапейон в Ракотисе пострадал мало благодаря своей удаленности от Царской улицы. Однако в главном храме недоставало трех массивных балок и крыша прогнулась.
– А сам Серапис великолепен, – сказал Цезарь, с трудом обходя горы мусора и обломков.
Серапис сидел на золотом троне, усыпанном самоцветами. Похожий на Зевса, с окладистой бородой, с длинными волосами и с трехглавым псом Цербером, жавшимся к его ногам. Голова слегка склонилась под тяжестью огромной короны в форме корзины.