– Первосвященник не может покинуть Иерусалим, – ответил Антипатр, – даже для встречи с диктатором Рима. Это религиозный запрет, и он уверен, что великий понтифик поймет его и простит.
Голубые глаза блеснули.
– Конечно. Как я мог забыть!
Интересная семья, думал Цезарь. Клеопатра рассказывала ему о них. Куда Антипатр, туда и Кипра. Очень преданная друг другу пара. Антипатр и Фазаель были красивы. Кожа такая же темная, как у Клеопатры, но носы совершенно другие. Оба черноглазые, черноволосые, очень высокие. Фазаель держался как царевич-воитель, а отец его больше походил на энергичного гражданского служащего. Ирод казался привоем к семейному древу – небольшого роста, склонный к полноте. Его можно было принять за родственника любимого банкира Цезаря, Луция Корнелия Бальба-старшего, выходца из испанского Гадеса. Финикийский тип: полные губы, горбатый нос, большие глаза под тяжелыми веками. Все трое чисто выбриты, с короткой стрижкой, из чего Цезарь заключил бы, что они не евреи, даже не зная об их принадлежности к идумеям, исповедующим иудаизм. Удивительно, но евреи Иерусалима очень благожелательно относятся к ним. Кипра, набатейская царевна, была похожа на Ирода. Но обладала обаянием, которого Ирод был начисто лишен. Полнота ее приятна, глаза – омуты чувственных обещаний. Возможно, она всюду ездит за мужем, чтобы знать твердо, что он принадлежит только ей.
– Ты можешь сказать Гиркану, что Рим признает его статус первосвященника и что он может называть себя царем Иудеи, – объявил Цезарь.
– Иудеи? Какой Иудеи? Царства Александра Янная? Будет ли у нас опять порт в Иоппе? – спросил Антипатр скорее с опаской, чем с пылом.
– Боюсь, что нет, – спокойно ответил Цезарь. – Границы были определены Авлом Габинием. Иерусалим, Амат, Газара, Иерихон и галилейский Сепфорис.
– Пять районов вместо единой большой территории?
– Верно, но каждый район богат, особенно Иерихон.
– Нам нужен выход к Вашему морю.
– Есть у вас выход, поскольку Сирия во власти Рима. Никто не помешает вам пользоваться любыми портами. – Взгляд сделался холоднее. – Дареному коню в зубы не смотрят, мой дорогой Антипатр. Я гарантирую, что на любой иудейской территории римские войска расквартировываться не будут, и освобождаю все ваши области от налогов. Учитывая доход от иерихонского бальзама, это хорошая сделка для Гиркана, даже если ему придется платить портовые пошлины.
– Да, конечно, – согласился Антипатр с выражением благодарности на лице.
– Ты можешь также сказать, что ему разрешено перестроить стены Иерусалима и укрепить их.
– Цезарь! – ахнул Антипатр. – Это очень хорошая новость!
– А что касается тебя, Антипатр, – продолжал Цезарь, и взгляд его стал теплее, – я даю римское гражданство тебе и твоим потомкам, освобождаю тебя от всех личных налогов и назначаю главой правительства Гиркана, понимая, что обязанности первосвященника очень трудны и что он нуждается в человеке, способном вершить государственные дела.
– Слишком щедро, слишком щедро! – воскликнул Антипатр.
– Но есть условие. Ты и Гиркан должны поддерживать на юге Сирии мир. Я не потерплю ни восстаний, ни новых претендентов на престол. Что там останется от ветви Аристобула, меня не волнует. Эти люди всегда доставляли неприятности Риму и постоянно провоцировали волнения. Я хочу лишь, чтобы ни одному наместнику Сирии не было нужды идти на Иерусалим. Это понятно?
– Понятно, Цезарь.
На лицах обоих сыновей Антипатра не отразилось ничего. Что бы они ни подумали в связи с услышанным, это останется при них, пока все семейство не удалится на расстояние, недосягаемое для римских ушей.
В Тире, Сидоне, Библе и остальных городах Финикии все прошло не так гладко, как и в Антиохии, когда Цезарь прибыл туда. Эти города с энтузиазмом давали Помпею деньги и корабли. Поэтому с каждого из них Цезарь вознамерился взыскать столько же в свою пользу. Чтобы быть уверенным, что все заверения не останутся пустыми словами, он посадил в Антиохии Секста Юлия Цезаря, своего молодого родственника, назначив его временным наместником Сирии. Молодой человек был польщен и поклялся все делать как надо.
Однако Кипром больше не будут управлять из Сирии как ее частью. Цезарь послал туда квестора, молодого Секстилия Руфа, но без наместнических полномочий.
– Некоторое время Кипр не будет платить Риму ни налогов, ни дани. Все, что там производится и выращивается, должно отправляться в Египет. Царица Клеопатра послала туда правителем некоего Серапиона, а твоя обязанность, Руф, следить, чтобы Серапион вел себя надлежащим образом, – сказал Цезарь. – Причем в соответствии с римскими, а не с египетскими нормами.
Тиберий Клавдий Нерон сообразил, что Кипр изымается из Римской империи, как он ее представлял, и это ему не понравилось. Цезарь обнаружил его в Антиохии, где он затаился, все еще убежденный, что не совершил в Александрии ничего плохого.
– Значит ли это, – скептически вопросил он, – что ты фактически самостоятельно решил вернуть Кипр Египту?
– Решил, не решил – твое дело маленькое, – очень холодно ответил Цезарь. – Придержи язык.
– Ты глупец! – сказал Нерону чуть позже Секстилий Руф. – Цезарь никогда не отдаст ничего из того, что принадлежит Риму! Он только разрешает царице взять там лесоматериалы и медь, чтобы восстановить свой город и флот, а также зерно, чтобы Египет пережил голод. Если она верит, что Кипр стал снова египетским, то пусть себе верит.
Итак, проведя месяц на марше, к началу июля Цезарь прибыл в Тарс. Наведение порядка в Сирии заняло какое-то время.
Благодаря ненавязчивой опеке Хапд-эфане он чувствовал себя хорошо. Вес его восстановился, предвестники приступов – головокружение и тошнота – ни разу не возвращались. Он научился безропотно пить соки и сиропы, которые регулярно давал ему Хапд-эфане, и даже ночами прикладывался к поставленному у кровати графину.
Сам Хапд-эфане был в восторге от нового образа жизни. Он ездил повсюду на осле по кличке Пасер, а все его принадлежности тащили еще три осла – Пеннут, Хейна и Сут. В корзинах хранились аккуратно уложенные таинственные пакетики и пучки трав. Цезарь думал, что египетский жрец продолжит брить голову и носить плотные белые одеяния, но ничего подобного не произошло. Незачем выделяться, ответил он Цезарю, когда тот спросил, в чем тут дело. Каэм разрешил ему одеваться, как одеваются греки, а волосы стричь на римский манер. Если они останавливались где-нибудь на ночь, он уходил, искал нужные травы на рынке или, присев на корточки, вел тихие разговоры с каким-нибудь вызывающим отвращение стариком с ожерельем из мышиных голов на груди и поясом из собачьих хвостов.
Для личных нужд Цезарь держал несколько слуг из вольноотпущенников. Он был помешан на чистоте, часто менял одежду, а в походную обувь требовал ежедневно вкладывать свежие стельки. Специальный слуга выщипывал ему волосы на теле. Цезарь завел это обыкновение так давно, что волосы почти перестали расти. Слугам понравился Хапд-эфане, и они приняли его в свою компанию. Бегали по рынкам в поисках нужных фруктов, чистили их, резали и выжимали сок, когда он просил. Цезарю и в голову не приходило, что таким образом они выражают свою любовь к нему, а вовсе не к египтянину, хотя тот тоже был им симпатичен. Нравился он им главным образом тем, что заботился о здоровье Цезаря. Поэтому они учили загадочного египетского жреца латыни, поправляли ошибки в греческом и даже ухаживали за его забавными осликами.
В Антиохии верблюдов разгрузили и переправили в Дамаск, чтобы повыгоднее сбыть. Цезарь хорошо понимал, какие колоссальные затраты потребуются для того, чтобы вновь поставить Рим на ноги. Любая мелочь тут не была лишней, даже выручка от продажи первоклассных верблюдов жителям знойных пустынь.
Наиболее богатым городом на побережье ему показался Тир, мировой центр изготовления пурпурной краски. С него были взяты и самые большие репарации, среди городов этой части Сирии. Уже за Тиром римлян догнала группа всадников и преподнесла Цезарю три ящика – от Гиркана, от Антипатра и от Кипры. В каждом лежала золотая корона – не изящное хитросплетение тончайших золотых листиков, а тяжелое изделие в виде оливкового венка, ношение которого вызывает головную боль. Короны, которые позже стали прибывать от царя парфян, были копиями восточной тиары, высокого сооружения в форме усеченного конуса. Такая отяготила бы даже слона, шутил Цезарь. После этого короны хлынули потоком, от каждого правителя, из каждой второстепенной сатрапии на реке Евфрат. Сампсикерам прислал ленту из плетеного золота, инкрустированную великолепным океанским жемчугом. Пехлевиды из Селевкии-на-Тигре прислали огромный ограненный изумруд в золотой оправе. «Если так будет продолжаться, – весело думал Цезарь, – я смогу оплатить эту войну!»
В результате Цезарь приблизился к Тарсу с шестым легионом, германцами и двенадцатью мулами, нагруженными одними коронами.
Тарс производил впечатление процветающего города, несмотря на отсутствие наместника Сестия и его квестора Квинта Филиппа. Увидев лагерь близ реки Кидн, Цезарь подивился, как толково Брут расположил его и обустроил. Загадка разрешилась, когда во дворце он столкнулся с Гаем Кассием Лонгином.
– Я знаю, Цезарь, мое заступничество излишне, но все равно хочу просить тебя за Гая Кассия, – сказал Брут со свойственным ему особым виноватым выражением. – Он привел тебе хороший флот и теперь помогает обучать новобранцев. Он намного лучше меня разбирается в военном деле.
«О Брут, с вечной философией, прыщами, невзгодами и ростовщичеством!» – подумал Цезарь, вздохнув про себя.
Он не мог вспомнить, видел ли Гая Кассия раньше. Его старшего брата Квинта он, естественно, знал – по кампании против Афрания и Петрея в Ближней Испании, после которой Квинт был послан управлять Дальней Испанией. Но это не значило, что Цезарь не держал в уме Гая. Просто до известных событий Гай Кассий был обычным молодым человеком, делавшим первые шаги на юридическом поприще, поэтому едва ли заслуживал внимания. Сервилия, кстати, была очень довольна, устроив его помолвку с Тертуллой. «О боги, этот человек – муж моей дочери! Надеюсь, он с ней достаточно строг. Юлия не раз говорила, что Сервилия слишком разбаловала ее».