О мой любимый, мой Цезарь, я так соскучилась по тебе! Будь ты здесь, я передала бы тебе всю власть в стране, все заботы. Мне ненавистны разлуки с Цезарионом. Но я должна часами выслушивать всяких сутяг, владельцев кораблей и капризных землевладельцев! Мой муж Филадельф все больше и больше походит на нашего с ним погибшего брата, по которому я ничуть не скучаю. Как только Цезарион достаточно подрастет, я отделаюсь от Филадельфа, а на трон посажу нашего сына. Очень надеюсь, кстати, что ты не позволишь Арсиное сбежать из римской тюрьмы. Это еще одна угроза моему пребыванию на египетском троне. Дай ей возможность – и она разделается со мной в один миг.
А теперь – самая хорошая новость. При таком гарнизоне в Александрии я сочла возможным заручиться согласием моего родича Митридата править в мое отсутствие, пока я буду с тобой. Разумеется, когда ты вернешься в Рим. Да, я знаю, ты говорил, что фараоны не должны покидать свой народ, но есть причина, заставляющая меня не прислушаться к твоим словам. Я должна еще раз понести от тебя, прежде чем ты начнешь войну с парфянами на Востоке. У Цезариона должна быть сестра, на которой он мог бы жениться, чтобы не подвергать опасности Нил. Конечно, наш следующий ребенок может оказаться и мальчиком. Но дети, рождающиеся с небольшим перерывом, обычно бывают разного пола! Итак, нравится тебе или нет, я приеду в Рим, как только ты победишь республиканцев в Африке. От Аммония, моего агента в Риме, пришло письмо. В нем говорится, что обстановка в городе должна на какое-то время привязать тебя к Риму, ведь власть в нем, бесспорно, принадлежит лишь тебе.
Я поручила ему построить для меня дворец, но мне нужно, чтобы ты выделил под него землю. Аммоний говорит, что у римских граждан, владеющих в Риме землей, очень трудно выторговать хороший участок. Поэтому пожалование земли от тебя все упростит. Лучше бы получить ее на Капитолии, около храма Юпитера Всеблагого Всесильного. Я спрашивала у Аммония, с какого места открываются наиболее красивые виды.
Посылаю тебе пять тысяч талантов золота в честь рождения нашего сына. Пожалуйста, о, пожалуйста, напиши мне! Я соскучилась по тебе! Я скучаю! Скучаю! Особенно по твоим рукам. Я ежедневно молюсь за тебя Амону-Ра и Монту, богу войны. Я люблю тебя, Цезарь.
Итак, у него сын, и он, очевидно, здоров. Цезарь был растроган до слез. Ведь он уже пожилой человек, который должен бы радоваться рождению внуков. Но она родила и дала ребенку греческое имя Цезарион. Это к лучшему. Он ведь не римлянин и никогда римлянином не будет. Зато будет богатейшим человеком в мире и могущественным властелином. Но мать его сама еще ребенок. Письмо такое простодушное и в то же время хвастливое и тщеславное. Дать ей землю под строительство дворца на Капитолии, около храма Юпитера Всеблагого Всесильного, – какое кощунственное желание, к счастью абсолютно невыполнимое! Но она решила приехать в Рим, и запретить ей нельзя. Пусть тогда сама со всем справляется и за все отвечает.
«Цезарь, Цезарь, ты слишком строг к ней. Каждому отпущена своя мера ума и способностей. Да и кровь ее не слишком-то благородная. Но, несмотря на все это, она славная малышка. Ее поступки естественны для ее воспитания, ее ошибки не от излишней самонадеянности, а от невежества. Боюсь, она никогда не обретет проницательности, надеюсь, этим качеством будет обладать наш ребенок».
Но одно решение Цезарь все-таки принял: у Цезариона никогда не будет сестры. От Цезаря она больше не забеременеет. Coitus interruptus, Клеопатра.
Он сел и написал ей, вполуха слушая звуки, проникающие в комнату: шум легионов, покидающих лагерь, ржание лошадей, крики и ругань. Вот Карфулен орет благим матом на проштрафившегося солдата.
Клеопатра, моя дорогая, какая хорошая весть! Сын, как и предначертано. Разве Амон-Ра захотел бы разочаровать свою дочь на земле? Правда, я очень рад. И за тебя, и за Египет.
За золото спасибо. Вновь окунувшись в мирную жизнь, я понял, как глубоко завяз Рим в долгах. Гражданская война не приносит трофеев, выгодна только война завоевательная. Твой вклад в мои фонды в честь рождения нашего сына не будет растрачен впустую.
Поскольку ты настаиваешь на приезде в Рим, я возражать не стану, но предупреждаю, что твои ожидания не оправдаются. Я организую для тебя землю у подножия Яникула – по соседству с моим прогулочным садом. Вели Аммонию обратиться к посреднику Гаю Матию.
Любовная переписка – далеко не мой жанр. Просто прими мою любовь и знай, что я очень доволен тобой. И тем, что у нас теперь есть сын. Я снова тебе напишу, когда буду в Вифинии. Береги себя и ребенка.
Вот и все. Цезарь свернул единственный лист, капнул на него воск и запечатал своим кольцом. Новым, которое подарила ему Клеопатра, и не из одной лишь любви. Это кольцо таило в себе скрытый упрек за его нежелание обсуждать свою личную жизнь. Недаром на камне был изображен сфинкс в греческом стиле, с человеческой головой и телом льва, которого окружала надпись «ЦЕЗАРЬ». Полное имя, без общепринятых сокращений. Печатные буквы в зеркальном отображении. Кольцо ему очень понравилось. Когда он решит, кто из племянников или двоюродных братьев станет его приемным сыном, оно перейдет к этому человеку вместе с именем. О боги, где взять достойную кандидатуру! Луций Пинарий? Даже Квинт Педий, дорогой племянничек, что-то не вдохновлял. Среди родни имелся один молодой человек в Антиохии, Секст Юлий Цезарь, Децим Юний Брут и тот, кого весь Рим считал его наследником, – Марк Антоний. Кто, кто, кто? Ведь не Птолемей же Пятнадцатый Цезарь!
Выходя, он отдал письмо Гаю Фаберию.
– Пошли это царице Клеопатре в Александрию, – коротко сказал он.
Фаберий умирал от любопытства. Он хотел было спросить, родился ли ребенок, но один взгляд на лицо Цезаря сказал ему, что благоразумнее молчать. Старик в боевом настроении, значит вся лирика побоку. Включая детей.
Озеро Татта было огромное, мелкое, с очень соленой водой. Может быть, думал Цезарь, изучая его, это остаток когда-то существовавшего внутреннего моря. В мягкие берега вросли ракушки. Озеро оказалось очень красивым. Пенистая поверхность сверкала. Блеск был то зеленым, то едко-желтым, то красновато-желтым, разноцветные полосы переплетались и расходились. А окружающий осенний ландшафт словно бы повторял этот спектр.
В Центральной Анатолии Цезарь еще никогда не бывал, и он находил ее столь же великолепной, сколь и странной. Река Галис, большой красный водный поток, изгибалась на много миль, как загнутый посох авгура. Она бежала по узкой долине между высокими красными скалами, которые напоминали башни и карнизы городской застройки. Потом открылась широкая плодородная равнина, как и предупреждал Дейотар. И опять начались горы, высокие, все еще покрытые снегом. Но галатийские проводники знали все перевалы. Армия двигалась традиционной римской змеей длиной в восемь миль, по бокам сновали кавалеристы. Солдаты горланили марши, чтобы сохранять темп.
Вот. Так-то лучше! Теперь враг – иноземец, это будет настоящая кампания в новой, чужой, незнакомой стране, чья красота западает в память.
В начале перехода царь Фарнак прислал Цезарю свою первую золотую корону. Она тоже напоминала тиару, но скорее армянскую, чем парфянскую. Не усеченный конус, а митра, усыпанная круглыми, звездообразными рубинами одинакового размера.
– Если бы знать кого-нибудь, кто мог бы мне дать за нее настоящую цену! – тихо сказал Цезарь Кальвину. – Сердце стонет при мысли, что и ее придется расплавить.
– Ох! – вздохнул Кальвин. – Нужда есть нужда. Но эти маленькие карбункулы пойдут задорого в портике Маргаритария. Их возьмет, не торгуясь, любой ювелир. Ни у кого там нет таких звезд. А тут их много, золота почти не видно. Словно сдоба, обвалянная в орехах.
– Ты думаешь, наш друг Фарнак забеспокоился?
– Да. А степень его беспокойства, Цезарь, мы определим по тому, сколько корон он пришлет.
В течение следующего рыночного интервала Цезарь получил еще две короны. Точь-в-точь такие же, как и первая. После второго дара до лагеря киммерийцев оставалось дней пять марша.
С четвертой короной прибыл и посол.
– В знак уважения от царя царей, великий Цезарь.
– Царя царей? Это Фарнак себя так именует? – спросил Цезарь с притворным удивлением. – Скажи своему господину, что этот титул не сулит ничего хорошего тому, кто его носит. Последним царем царей был Тигран. Посмотри, что сделал с ним Рим руками Гнея Помпея Магна. А я победил Помпея Магна. Так кто же я теперь, скажи мне, посол?
– Могущественный победитель народов, – ответил посол смиренно.
Почему эти римляне не выглядят могущественными победителями? Ни золотого паланкина, ни жен, ни наложниц, ни надлежащей охраны, ни роскошных одежд. Простая стальная кираса, обвязанная красной лентой. Одна только эта лента и отличает его от других.
– Возвращайся к своему царю, посол, и скажи, что пора ему идти домой, – сказал Цезарь деловым тоном. – Но прежде чем он уйдет, я хочу получить золото в слитках, причем достаточно, чтобы оплатить тот ущерб, который он нанес Понту и Малой Армении. Тысячу талантов за Амис, три тысячи за остальное. Чтобы восстановить то, что он разрушил, учти. В казну Рима это золото не пойдет.
Он повернул голову и в упор посмотрел на Дейотара. Потом опять обратился к послу.
– Однако, – продолжил он очень вежливо, – царь Фарнак был клиентом Помпея Магна и не выполнил своих обязательств перед патроном. Поэтому я налагаю на него штраф в две тысячи талантов золота. Эти деньги пойдут уже римской казне.
Дейотар побагровел, что-то прошипел, закашлялся и не сказал ни слова. У этого Цезаря совсем нет стыда? Он наказывает Галатию за выполнение клиентских обязательств, а Киммерию – за невыполнение этих же обязательств!
– Если сегодня же твой царь не ответит, посол, я пойду дальше по этой красивой долине.
– Во всей Киммерии нет и десятой доли такого количества золота, – сказал Кальвин, поглядывая на возмущенного Дейотара и с трудом сдерживая смех.