В результате, когда Цезарь плыл по Геллеспонту, его корабль вез семь тысяч талантов золота и множество драгоценных корон.
Первую остановку он сделал на острове Самос, где обнаружил одного из своих более или менее умеренных оппонентов – влиятельного консуляра-патриция Сервия Сульпиция Руфа. Тот встретил Цезаря с радостью и покаянно вздохнул:
– Цезарь, мы были несправедливы к тебе. Прости меня, если можешь. Честно говоря, я никогда не думал, что дело зайдет так далеко.
– В том, что затеяли эти люди, твоей вины нет. Я только надеюсь, что ты возвратишься в Рим и возобновишь работу в сенате. Вовсе не для того, чтобы поддакивать мне, а чтобы рассматривать мои законы и предприятия с точки зрения их ценности для общего блага.
Там, на Самосе, Цезарь оставил Брута, которому было обещано жречество. Поскольку Сервий Сульпиций являлся большим знатоком жреческих законов и процедур, Бруту хотелось у него поучиться. Единственное, о чем Цезарь жалел, – это что со своим приятелем не остался и Кассий.
От Самоса он поплыл к Лесбосу, где повидался с наиболее непримиримым своим оппонентом Марком Клавдием Марцеллом, который яростно отклонил все его предложения.
Следующая остановка – Афины, горячо поддерживавшие Помпея. Этому городу не повезло: Цезарь наложил на него огромный штраф. Бóльшую часть времени он потратил на поездку в Коринф, расположенный на перешейке, отделявшем Грецию от Пелопоннеса. Несколько поколений назад Гай Муммий ограбил Коринф, и город так и не оправился. Цезарь прошел по покинутым зданиям, поднялся к цитадели с названием Акрокоринф. Сопровождавший его Кассий не мог понять, чем он так восхищен.
– В этом месте просто необходимо пробить канал через перешеек, – заметил Цезарь, стоя на узкой полоске твердой скалистой породы, вздымавшейся высоко над водой. – Тогда кораблям не надо будет плыть вокруг мыса Тенар, особенно в штормовую погоду. Они смогут прямо из Патр попадать в Эгейское море. Хм…
– Это невозможно! – фыркнул Кассий. – Тут до воды футов двести.
– Нет ничего невозможного, – спокойно возразил Цезарь. – Что касается старого города, его надо вновь заселить. Еще Гай Марий хотел разместить здесь своих ветеранов.
– Но ему это не удалось, – резко сказал Кассий. Он пнул камень и пронаблюдал за тем, как тот, подпрыгивая, катится вниз. – Я хочу остаться в Афинах.
– Боюсь, не получится, Гай Кассий. Ты поедешь со мной в Рим.
– Почему? – потребовал объяснения Кассий и весь напрягся.
– Потому, дорогой мой, что ты не любишь Цезаря. И Афины его не любят. Я думаю, разумнее держать вас друг от друга подальше. Нет, постой и послушай меня.
Кассий, уже собравшийся уходить, остановился и медленно повернулся. «Думай, Кассий, думай! Ты можешь ненавидеть его, но правит пока еще он».
– Я намерен повысить в должности и тебя, и Брута, но не потому, что это моя прихоть, а потому, что оба вы могли бы стать уже преторами или консулами. И это однажды произойдет, – сказал Цезарь, пристально глядя в глаза Кассия. – Перестань возмущаться. И благодари богов, что я терпелив. Будь я Суллой, ты был бы мертв. Направь свою энергию в верное русло. Приноси пользу Риму. Я не имею значения, ты не имеешь значения. Значение имеет один только Рим.
– Поклянись головой твоего новорожденного сына, что ты не хочешь стать царем Рима.
– Клянусь, – ответил Цезарь. – Царем Рима? Да я лучше стану одним из сумасшедших отшельников, живущих в пещере близ Асфальтового болота! А теперь подумай, Кассий. Еще раз взгляни на проблему разумно. Канал тут все же возможен.
IVНачальник конницыКонец сентября – конец декабря 47 г. до Р. Х
1
Шестой легион и германская кавалерия были посланы из Пергама в Эфес, чтобы образовать ядро армии провинции Азия, поэтому, когда Цезарь ступил на землю Италии в день рождения Помпея Великого, с ним были только Децим Карфулен и центурия пехотинцев. А также Авл Гирций, Гай Кассий, Гай Требатий и несколько других легатов и трибунов, желавших возобновить свою общественную карьеру. Карфулен с центурией охранял золото – этому грузу сопровождение было просто необходимо.
К большому сожалению, ветер погнал их вокруг «пятки» италийского «сапога» к Таренту. Если бы они пристали, как и планировали, к Брундизию, Цезарь мог бы легко увидеться с Марком Цицероном. А так пришлось приказать остальным следовать дальше по Аппиевой дороге, а самому в быстроходной двуколке ехать в Брундизий.
По счастливой случайности, не успели четыре мула пробежать несколько миль, как вдали показался паланкин, движущийся им навстречу. Цезарь радостно вскрикнул. Цицерон, это должен быть Цицерон! Кто еще может выбрать такое медленное средство передвижения по самой жаре в начале лета? Двуколка двигалась быстро, но Цезарь соскочил на ходу, не дожидаясь, когда она остановится. Он подошел к паланкину и действительно увидел Цицерона, склонившегося над складным письменным столиком. Цицерон открыл в изумлении рот, громко вскрикнул и выбрался на дорогу.
– Цезарь!
– Пройдемся немного.
Два старых противника молча сделали несколько шагов по раскаленной дороге в намерении удалиться от посторонних ушей. Цезарь остановился, внимательно оглядел спутника. «Как он изменился! Не столько внешне (хотя и похудел, и стало больше морщин), сколько внутренне, что явственно видно по красивым умным карим глазам, которые слегка слезились. Вот еще один мечтатель, хотевший быть просто выдающимся консуляром, старейшим государственным деятелем, может быть, цензором, чье мнение непререкаемо для коллег. Но как и для меня, это уже невозможно. Слишком много воды утекло».
– Как ты? – спросил Цезарь и почувствовал комок в горле.
– Ужасно, – откровенно ответил Цицерон. – Я застрял в Брундизии на год. Теренция денег не присылала, Долабелла бросил Туллию, и бедняжка так разругалась с матерью, что прибежала ко мне. Она прихварывает и все еще любит Долабеллу, хотя я и не пойму почему.
– Поезжай в Рим, Марк. Я очень хочу, чтобы ты вернулся в сенат. Мне нужна нормальная оппозиция.
Цицерон возмутился:
– О, только не это! Все будут думать, что я тебе уступил.
Кровь бросилась в голову. Сжав губы, Цезарь сдержался.
– Не будем сейчас обсуждать это, Марк. Просто упакуй свои вещи и отвези Туллию туда, где климат поздоровее. Поживи на одной из своих красивых вилл. В Кампании, например. Напиши что-нибудь. Подумай. Наладь отношения с Теренцией.
– С Теренцией? С ней ничего не наладишь, – с горечью возразил Цицерон. – Поверишь ли, она грозится отдать на сторону все свои деньги, когда у нее есть и сын, и дочь!
– Собакам, кошкам или храму? – серьезно спросил Цезарь.
Цицерон быстро заговорил:
– Нет, в этом случае нужно иметь сердце! Подозреваю, что ее выбор пал на людей, изучающих… э-э-э… «мудрость Востока» или что-то вроде этого. Тьфу!
– О боги! Она привержена культу Иcиды?
– Теренция? Чтобы она позволила кнуту прикоснуться к ее спине? Никогда!
Они поговорили еще немного, так, о всяких пустяках. Цезарь выложил Цицерону все, что знал об обоих Квинтах, удивляясь, что ни один из них пока еще не появился в Италии. Цицерон рассказал, что у Аттика и его жены Пилии все хорошо, их дочь быстро растет. Затем они коснулись ситуации в Риме, но Цицерон не хотел в нее слишком вдаваться.
– Какие неприятности у Долабеллы, кроме долгов? – наконец спросил Цезарь.
– Откуда мне знать? Я только слышал, что он связался с сыном Эзопа, очень дурно влияющим на него.
– Это сын трагического актера? Долабелла водится с отбросами общества?
– Эзоп, – с достоинством возразил Цицерон, – мой хороший друг. Дружки Долабеллы не из низов, они просто плохие люди.
Цезарь сдался, возвратился к двуколке и продолжил путь в Рим.
Его родич и хороший друг Луций Юлий Цезарь ожидал под Мизенами, на вилле Филиппа. Рим был уже в двух шагах. Будучи на семь лет старше Цезаря, Луций весьма походил на него и лицом, и сложением, и голубыми глазами. Только взгляд их был мягче, добрей.
– Ты знаешь, конечно, что Долабелла развил в этом году бурную деятельность? – спросил Луций, когда они удобно расположились для разговора. – Он ратует за списание всех долгов, но одна очень способная пара плебейских трибунов стойко ему противостоит.
– Знаю с тех пор, как выехал из Египта. Асиний Поллион и Луций Требеллий. Это мои люди.
– Очень хорошая пара! Каждый раз, рискуя жизнью, они не дают хода предложениям Долабеллы. Тот, используя тактику Публия Клодия, пытается запугать их. Организовал уличные банды, добавил к ним несколько бывших гладиаторов и стал терроризировать Форум. Но это не действует на Поллиона и Требеллия. Они продолжают налагать вето.
– А что Марк Антоний, мой заместитель? – спросил Цезарь.
– Антоний – дикарь, Гай. Ленивый, ненасытный, с дурными манерами, распущенный и много пьет.
– Я знаком с его нравами, Луций. Но я полагал, что, отрезвев на войне, он забудет о прежних привычках.
– Он не забудет о них никогда! – резко возразил Луций. – Как только в Риме начались беспорядки, ему сразу вздумалось, как он выразился, «проверить обстановку в Италии». Во время этой проверки его сопровождали паланкины с любовницами, повозки с вином, колесница, запряженная четырьмя львицами, а еще карлики, мимы, фокусники и танцоры. Плюс оркестр фракийских дудочников и барабанщиков. Ни дать ни взять Дионис!
– Дурак! Я ведь предупреждал его, – тихо проговорил Цезарь.
– Если ты и предупреждал, то он не обратил внимания. В марте пришла депеша из Капуи, что в легионах, стоящих там, начались волнения. Антоний со своим цирком поехал туда и торчит там уже полгода, ведет какие-то переговоры. А беспорядки в Риме тем временем невиданно разрослись. До такой степени, что Поллион и Требеллий послали Публия Суллу и Валерия Мессалу к тебе… ты их, кстати, не видел?
– Нет. Продолжай, Луций.
– Ситуация все ухудшалась, а потому два рыночных интервала назад сенат принял