Цезарь говорил медленно, отчетливо выговаривая слова ледяным тоном.
Антоний вскочил, сжав кулаки:
– О, как я ненавижу твой сарказм! Не трать зря свое красноречие, Цезарь! Просто скажи, что ты хочешь сказать, и все! И я смогу вернуться к своей работе. Попытаюсь утихомирить твои легионы! Потому что обстановка там нездоровая! Солдаты недовольны, возбуждены и близки к мятежу! – кричал он с хитрым блеском в глазах.
Ловкий ход. Он должен отвлечь старика, очень чувствительного к настроению в легионах.
Старик не отвлекся.
– Сядь, грубиян неотесанный! Закрой рот или я отрежу тебе яйца здесь и сейчас! И не думай, что я не смогу это сделать! Вообразил себя воином, да? Ездишь на красивом коне в бутафорских доспехах? А в бою тебя что-то не видно! Ты никогда не шел в первых рядах! Ты не боец, а сопляк. Я в любой миг могу обезоружить тебя и изрубить в мелкий фарш!
Цезарь определенно вышел из себя. Антоний, потрясенный до глубины души, сделал глубокий вдох. Как он мог забыть о его крутом нраве?
– И ты еще смеешь дерзить мне? Задумайся, кто ты есть? Я создал тебя, я вытащил тебя из нищеты и безвестия. Но я же могу и низвергнуть тебя туда, откуда ты вышел. Да, ты мой родич, но я с большой легкостью найду тебе замену среди дюжины более расторопных и умных людей! Где твое благоразумие, где здравый смысл? Очевидно, я просил слишком о многом! Ты – мясник и дурак, и твое безрассудство осложняет до бесконечности стоящие передо мной задачи. Я принужден устранять последствия твоей жестокости! Я, неуклонно проводивший политику милосердия в отношении наших сограждан с того самого момента, как перешел Рубикон! И как прикажешь теперь назвать эту резню? Неужели Цезарь не может надеяться, что его заместитель станет вести себя как цивилизованный, образованный человек! Как ты думаешь, что скажет Катон, когда услышит об этой бойне? Или Цицерон? Ты – злой дух, который задушил мое милосердие, и я не поблагодарю тебя за это!
Начальник конницы поднял руки, сдаваясь:
– Ладно, ладно! Я совершил ошибку! Прости, прости!
– Раскаяние запоздало, Антоний. Было по меньшей мере полсотни способов справиться с беспорядками, ограничившись одной-двумя жертвами. Почему ты не вооружил десятый легион щитами и палками, как сделал Гай Марий, когда урезонивал значительно бóльшую орду Сатурнина? Тебе не пришло в голову, что, приказав десятому убивать, ты переложил на них часть своей вины? Как я объясню такое солдатам, не говоря уже о гражданском населении? – В ледяных глазах плескалось отвращение. – Я никогда тебе этого не забуду и никогда тебя не прощу. Более того, твой проступок явственно говорит мне, что тебе нравится власть и ты используешь ее так, что это становится опасно не только для государства, но и для меня.
– Я разжалован? – спросил Антоний, приподнимаясь с кресла. – Ты закончил?
– Нет, ты не разжалован, и я не закончил. Опусти свою задницу на место, – сказал Цезарь с гадливостью. – Куда делось серебро из казны?
– Ах, это!
– Да, это.
– Я взял его, чтобы заплатить легионам, но еще не успел отчеканить монеты, – ответил Антоний, пожимая плечами.
– Значит, оно в храме Юноны Монеты?
– Хм… нет.
– Где же оно?
– В моем доме. Я думал, так будет безопаснее.
– В твоем доме. Ты имеешь в виду дом Помпея Магна?
– Ну да.
– Почему ты решил, что можешь переехать туда?
– Мне понадобилось жилье попросторнее, а дом Магна все равно пустовал.
– Я понимаю, почему ты выбрал его. У тебя такой же вульгарный вкус, как у Магна. Но будь добр, возвратись в свой дом, Антоний. Как только я найду время, дом Магна будет выставлен на аукцион вместе с остальным его имуществом, а также имуществом тех, кто не получит прощения после кампании в провинции Африка. Вся выручка от продаж пойдет государству. Ни моим родичам, ни подставным лицам на эти торги лучше не соваться. У меня на службе я не потерплю Хрисогонов. Уничтожу на месте, без суда и без Цицерона. Даже и не пытайся украсть что-то у Рима. А серебро верни в казну. Теперь можешь идти.
Он выждал, когда Антоний дойдет до двери, и заговорил опять:
– Кстати, сколько мы должны легионам?
Антоний растерялся:
– Не знаю, Цезарь.
– Не знаешь, а серебро взял. Причем все серебро. Послушай, начальник конницы, я очень советую тебе убедить армейских счетоводов прислать свои книги ко мне в Рим. Тебе ведь было велено доставить солдат в Италию, поместить в лагерь и аккуратно им платить. Им вообще хоть что-нибудь заплатили?
– Я не знаю, – повторил Антоний и в мгновение ока исчез.
– Почему ты сразу не погнал его с должности, Гай? – спросил дядя Антония, заглянувший к Цезарю отобедать.
– Я очень хотел. Но, Луций, это не так просто.
Во взгляде Луция беспокойство уступило место грусти.
– Объясни.
– Прежде всего, ошибся я сам, оказав Антонию доверие. Но выпустить его из-под контроля сейчас было бы еще большей ошибкой, – сказал Цезарь, сосредоточенно жуя стебель сельдерея. – Подумай, Луций. Почти год Антоний управлял всей Италией и был единственным командиром находящихся в ней легионов. С ними он проводил бóльшую часть своего времени, особенно с марта. Я был далеко, а он внимательно следил, чтобы ни один мой человек не подобрался к войскам. Есть свидетельства, что солдатам вообще не платили, так что к настоящему времени мы задолжали им года за два. Антоний сделал вид, что ничего не знает, но восемнадцать тысяч талантов серебра взял из казны и унес в дом Магна. Якобы для последующей чеканки монет в храме Юноны Монеты. Но в храме этого серебра до сих пор нет.
– У меня сердце заходится, Гай. Продолжай.
– У нас под рукой нет счетов, но я неплохо считаю в уме. Пятнадцать легионов умножаем на пять тысяч солдат, берем по тысяче на человека в год – это будет около семидесяти пяти миллионов сестерциев, или три тысячи талантов серебра. Прибавим еще, скажем, триста талантов на нестроевых, удвоим эту цифру и получим наш долг за два года. Шесть тысяч шестьсот талантов серебра. А Антоний взял восемнадцать тысяч.
– Он жил на широкую ногу, – вздохнув, сказал Луций. – Я знаю, что он не платит аренду за резиденции Помпея. Но ужасные доспехи, которые он носит, стоят целое состояние. Плюс доспехи германцев. Плюс вино, женщины, антураж. Мой племянник, я думаю, погряз в долгах и, как только услышал, что ты в Италии, залез в казну.
– Он должен был залезть в нее еще год назад.
– Ты думаешь, он обрабатывает легионы, не платя им и виня в этом тебя? – спросил Луций.
– Несомненно. Если бы он был столь же дисциплинирован, как Децим Брут, или столь же амбициозен, как Гай Кассий, мы оказались бы в полном дерьме. У нашего Антония великие идеи, но нет метода.
– Он интриган, но планировать наперед не умеет.
– Вот именно.
Толстый кусок белого козьего сыра выглядел аппетитно. Цезарь насадил его на другой стебель сельдерея.
– Когда ты намерен начать кампанию, Гай?
– Я узнаю это у моих легионов, – ответил Цезарь.
Вдруг по его лицу пробежала судорога. Он положил сыр и схватился за грудь.
– Гай! С тобой все в порядке?
«Как сказать ему, самому преданному из друзей, что болит вовсе не тело? Только не мои легионы! О Юпитер Всеблагой Всесильный, только не мои легионы! Два года назад мне и в голову бы ничего подобного не пришло. Но мне преподал урок мой девятый. И теперь я не доверяю никому, даже десятому. Цезарь не доверяет теперь никому, даже десятому».
– Просто спазм в желудке, Луций.
– Тогда, если можешь, объясни.
– Остаток этого года я буду маневрировать. Сначала Рим, потом легионы. Я отчеканю шесть тысяч талантов, чтобы им заплатить, но платить сейчас не буду. Я хочу знать, что говорил им Антоний, а этого я не узнаю, пока они сами не скажут. Поехав в Капую, я мог бы все пресечь уже завтра. Но это было бы преждевременным: нарыв должен созреть. И лучший способ добиться этого – держаться от легионов подальше.
Цезарь взял стебель сельдерея и снова принялся за еду.
– Антоний заплыл очень далеко, под ним большая глубина. И взгляд его устремлен на прыгающий в волнах кусок пробки, сулящий спасение. Он не вполне представляет, в какой форме придет к нему это спасение, но он плывет, прилагая все силы. Может быть, он надеется, что я умру. С человеком ведь всякое случается. Или уеду в провинцию Африка со всем войском, вновь оставив его пастись на привольных лугах. Он – человек Фортуны, он хватается за любой шанс, но сам подстилку себе не готовит. Перед тем как ударить, я хочу, чтобы он заплыл еще дальше, и мне надо в точности знать, что он делал и что говорил моим людям. Необходимость вернуть серебро будет теперь его тяготить, заставляя еще больше напрягаться, чтобы доплыть до куска пробки. Но там буду ждать я. Честно говоря, Луций, я надеюсь, что он продержится на плаву еще месяца три. Мне нужно поставить на ноги Рим, а уж потом я примусь за него и за легионы.
– Но, Гай, он ведет себя как изменник!
Цезарь подался вперед, похлопал Луция по руке:
– Не волнуйся, в нашей семье никого не будут судить за измену. Я не стану его вытаскивать, но головы не лишу. – Он хихикнул. – Вернее, обеих голов. В конце концов, бóльшую часть времени за него думает член.
2
Когда обезображенный болезнью, растерявший всю свою знаменитую красоту Сулла вернулся с Востока во второй раз, он был назначен диктатором Рима. (Он сам это организовал, только предпочитал об этом молчать.)
Несколько рыночных интервалов он, казалось, ничего не предпринимал. Но от некоторых внимательных глаз не укрылось, что по городу расхаживает сердитый маленький старичок, закутанный в плащ. Его видели и у Квиринальских ворот, и у Капенских, и у цирка Фламиния, и у Земляного вала. Это был Сулла, который бродил по узким переулкам и широким улицам, чтобы понять, в чем нуждается Рим, разоренный двадцатью годами внешних и внутренних войн.
Теперь диктатором Рима был Цезарь. Более молодой и все еще статный, он тоже ходил по городу, по узким переулкам и широким улицам, от Квиринальских ворот до Капенских, от цирка Фламиния до Земляного вала. Чтобы понять, в чем нуждается Рим, разоренный пятьюдесятью пятью годами внешних и внутренних войн.