locus consularis – по правую руку от себя, а между ним и собой поместил своего внучатого племянника Гая Октавия. Его благосклонность к мальчику была замечена всеми, некоторые удивленно подняли брови, но…
Желание выделить молодого Гая Октавия появилось спонтанно, когда Цезарь с удивлением увидел среди гостей юношу, очень корректно и ненавязчиво державшегося в тени, в отличие от своего отчима. Тот, откровенно радуясь, что его пригласили, шумно приветствовал всех. А, вот и еще один не похожий на других! Конечно, Цезарь хорошо помнил Октавия. Два с половиной года назад он разговаривал с ним, когда останавливался на вилле Филиппа в Мизенах.
Сколько же ему теперь лет? Шестнадцать, наверное, хотя на нем все еще детская тога с пурпурной каймой и детский медальон-булла на обруче вокруг шеи. Да, ему определенно шестнадцать, потому что наследник Октавия-старшего появился на свет в год консульства Цицерона. Октавий весьма шумно отмечал это радостное событие в самый разгар смуты, замысленной Катилиной, в конце сентября, когда сенат ждал новостей из мятежной Этрурии, а непокорный Катилина продолжал отрицать свою вину. Хорошо! Видимо, мать и отчим молодого Октавия решили отметить его совершеннолетие в декабре, в праздник Ювенты, богини юности, когда многие римские юноши получают toga virilis, простую белую тогу римского гражданина. Некоторые богатые и влиятельные родители, впрочем, разрешают своим сыновьям приурочивать этот обряд ко дню их рождения, но молодому Гаю Октавию не разрешили. Его не балуют. Хорошо!
Он поразительно красив, так и тянет назвать его гермафродитом. Густые, слегка вьющиеся, блестящие золотистые волосы, скрывающие уши – единственный его изъян. Они не очень большие, но оттопыриваются, как ручки кувшина. Умна та мать, что не развивает тщеславия в сыне. Мальчик не держится как красавчик. Чистая смуглая кожа, хороший рот, твердый подбородок, в меру длинный нос, плавно приподнятый на конце, высокие скулы, овальное лицо, темные брови, ресницы и замечательные глаза, широко расставленные, очень большие и светло-серые, без зеленоватого оттенка. Загадочные, но не такие, как у Суллы или Цезаря. Не холодные, не пугающие. Их взгляд скорее теплый. «И при этом, – думал Цезарь, – они ничего не выдают. Осторожные глаза. Кто сказал мне это в Мизенах? Или я сам так решил?»
Было видно, что высоким Октавий не станет, но и низкорослым его никто не сочтет. Худощав, но икры сильные. Хорошо! Значит, родители не дают ему засиживаться. Но грудная клетка невелика, что делает его узкоплечим. Кожа под поразительными глазами голубая от утомления.
«Где я видел этот взгляд раньше? Я помню, что видел, но это было давно. Хапд-эфане. Я должен спросить у Хапд-эфане. О, эти волосы! Просто копна. Лысина не красит человека с когноменом „Цезарь“, что значит „кудрявый“. Но с такой шевелюрой облысение Октавию не грозит, в этом отношении он пошел в отца. Мы с ним дружили. Встретились при осаде Митилен, позже объединились с Филиппом против мелкой блохи, какой тогда был Бибул. Мне пришлось по душе, когда Октавий женился на моей племяннице. Старинный латинский род, очень, кстати, богатый. Но Октавий рано умер, и Филипп занял в жизни Атии его место. Интересно, что теперь сталось с младшими военными трибунами, служившими под началом Лукулла? Взять хоть Филиппа. Кто бы мог подумать, что он сделается таким?»
– Что ты задумал, Гай? – прошептал Луций, когда Цезарь усаживал юношу.
Ему не ответили. Цезарь был слишком занят: он следил, чтобы Атия, устраивавшаяся напротив, уселась удобнее, потом переключил внимание на Кальпурнию. Как бы та не ошиблась и не усадила Марцию слишком близко к Пизону! Тот уже хмурил густые черные брови. Неужели это застолье будет испорчено? Соседство с женой Катона не очень приятный нюанс! Пара манипуляций со стульями – и Марция сидит рядом с Атией, Кальпурния тоже. А Пизон уже хмурит брови на Присциллу, супругу Матия, красивую глупышку Помпею Суллу и свою Рутилию. У этой восемнадцатилетней Рутилии, заметил Цезарь, довольно кислый вид. Вся их семья такова. Рыжеватые волосы, веснушчатая кожа, зубы выдаются вперед. Живот округлился. В конце концов, должен же Пизон получить сына!
– Когда ты думаешь ехать в Африку? – спросил Ватиний.
– Как только соберу достаточно кораблей.
– Я буду легатом в этой кампании?
– Нет, Ватиний, – ответил Цезарь, поморщившись при виде рыбы и протягивая руку за хлебом. – Ты останешься консулом в Риме.
Разговоры стихли. Глаза всех присутствующих устремились к Цезарю, потом к Публию Ватинию, который сидел, словно аршин проглотив и потеряв дар речи.
Он был клиентом Цезаря, этот тщедушный человек с больными ногами и большой шишкой на лбу, которая помешала ему когда-то стать авгуром. Его остроумие, веселый нрав и ум привлекали к нему всех, кто общался с ним на Форуме, в сенате, в судах. К тому же, несмотря на физические недостатки, Ватиний доказал, что он не только способный политик, но и отважный солдат. Посланный, чтобы помочь Габинию при осаде Салоны в Иллирии, он со своим легатом Квинтом Корнифицием не только взял город, но пошел дальше и сокрушил все иллирийские племена, не дав им соединиться с Буребистой и племенами бассейна Данубия, что явилось бы для Рима и Цезаря куда большей неприятностью, чем Фарнак.
– Консульство непродолжительное, Ватиний, – продолжал Цезарь. – Только двухмесячное, до конца года. При других обстоятельствах я бы на это не пошел, но есть причины, почему мне нужны два действующих консула уже в этом году.
– Цезарь, я был бы счастлив стать консулом и на два рыночных интервала, – наконец проговорил Ватиний. – Будут выборы? Или ты сам назначишь меня? С кем еще, кстати?
– С Квинтом Фуфием Каленом, – сказал Цезарь. – О да, выборы будут. Вовсе не желая огорчить некоторых сенаторов, я все же надеюсь одержать верх.
– Эти выборы пройдут в стиле Суллы или ты разрешишь баллотироваться и другим? – спросил Пизон, мрачнея.
– Да пусть хоть пол-Рима баллотируется, Пизон. Я… э-э-э… назову, кого я хочу, а решать будут центурии.
Никто не прокомментировал этого заявления. При нынешней ситуации и после недавней замечательной речи всадники восемнадцати старших центурий будут счастливы выбрать даже тингитанскую обезьяну, если Цезарь ее назовет.
– Почему тебе так необходимо иметь действующих консулов в конце года, когда ты сам здесь присутствуешь, Цезарь? – спросил Ватия Исаврийский.
Цезарь предпочел сменить тему.
– Гай Матий, можно тебя попросить кое о чем? – спросил он.
– О чем угодно, Гай, ты же знаешь, – ответил Матий, человек спокойный и неамбициозный.
Благодаря старой дружбе с Цезарем дела его процветали. Чего же еще можно было желать?
– Я знаю, что агент царицы Клеопатры Аммоний приходил к тебе и получил землю у Яникула для возведения там дворца рядом с моим садом. Не можешь ли ты заняться устройством и ее сада? Я уверен, что потом царица подарит свой дворец Риму.
Матий очень хорошо понимал, что она так и поступит. Недвижимость была записана на имя Цезаря, как он приказал.
– Я рад буду помочь, Цезарь.
– Царица так же красива, как Фульвия? – спросила Помпея Сулла, твердо знавшая, что сама она краше вдовы Куриона стократ.
– Нет, – ответил Цезарь тоном, не располагающим к дальнейшим вопросам, и повернулся к Филиппу. – Твой младший сын хорошо себя проявил.
– Я рад, что он понравился тебе, Цезарь.
– Следующие год-два я намерен управлять Киликией как частью провинции Азия. Если ты не возражаешь, Филипп, я хотел бы оставить его в Тарсе. Пропретором, замещающим наместника.
– Отлично! – просиял Филипп.
Цезарь взглянул на старшего сына Филиппа, которому было уже за тридцать. Очень красивый и, по слухам, такой же одаренный, как Квинт, он никогда не покидал Рима, упуская свои возможности, хотя в отличие от отца и не был изнеженным эпикурейцем. Причина столь странного поведения открылась вдруг Цезарю и даже в какой-то мере шокировала его. Луций не отрывал от своей мачехи голодного взгляда, исполненного беззаветной любви. Но взгляд этот оставался незамеченным, ибо любовь была также и безответной. Атия сидела спокойно, время от времени улыбаясь мужу, как улыбаются женщины, когда они абсолютно довольны замужеством. Хм. Подводные течения в семье Филиппа. С Атии Цезарь перевел взгляд на Октавия-младшего, который не проронил пока что ни слова. Не из застенчивости, а просто зная свое место. Он смотрел на сводного брата с пониманием, но без сочувствия или одобрения, – ситуация явно не нравилась ему.
– Кто будет управлять провинцией Азия и Киликией? – многозначительно спросил Пизон.
Он очень хотел эту должность, и во многих отношениях он хороший человек, но…
– Ватия, ты согласен поехать? – спросил Цезарь.
Ватия Исаврийский испугался, потом обрадовался:
– Это честь для меня, Цезарь.
– Хорошо. Тогда собирайся. – Он посмотрел на обиженного Пизона. – Пизон, у меня есть работа и для тебя, но в Риме. Я все еще корплю над проектами законов, облегчающих долговое бремя, но мне не удастся закончить все до отъезда в провинцию Африка. Поскольку законотворчество – твой конек, я хотел бы привлечь тебя к этой работе, чтобы затем оставить все на тебя. – Он помолчал и очень серьезно продолжил: – Одним из самых несправедливых аспектов римской манеры правления является недооценка квалифицированного труда. Почему состояния у нас сколачиваются лишь в провинциях? Это порождает волну злоупотреблений, но я положу им конец. Почему человек не может получать жалованье наместника в Риме, если его работа столь же важна? Я поступлю так: положу тебе жалованье наместника-проконсула за то, что ты превратишь мои сформулированные вчерне предложения в законы.
Это заткнет ему рот!
– Это заткнет ему рот, – прошептал молодой Октавий.
Когда со столов все убрали, оставив только вина и кувшины с водой, женщины удалились наверх, в просторные покои Кальпурнии, чтобы всласть поболтать.
Теперь Цезарь мог сосредоточиться на самом молчаливом и самом молодом своем госте.