Тапс был взят. Пристыженные мягкостью наказания за бунтарство и презрительным отношением Цезаря, ветераны дрались с рвением, какое, возможно, не проявляли за всю свою долгую службу. Особенно яростно бился десятый. К концу дня тела десяти тысяч убитых республиканцев устлали поле сражения, и с организованным сопротивлением в провинции Африка было покончено. Самым большим разочарованием для Цезаря явилось отсутствие среди пленных известных всем лиц, таких как Метелл Сципион, Лабиен, Афраний, Петрей, Секст Помпей, наместник Аттий Вар, Фавст Сулла и Луций Манлий Торкват. Все сбежали, и царь Юба тоже.
– Я очень боюсь, что это продолжится где-нибудь в другом месте, – позже сказал Цезарю Кальвин. – В Испании, может быть.
– Если так, то я поеду в Испанию, – мрачно ответил Цезарь. – Республиканцы должны потерпеть полный крах, Кальвин, иначе Рим вернется к boni и к mos maiorum.
– Тогда ты прежде всего должен избавиться от Катона.
– Нет, если ты под этим подразумеваешь убийство. Я не хочу ничьей смерти, и более всего – смерти Катона. Остальные могут понять, что ошиблись, но Катон – никогда. Почему? Потому что той части мозга, которая отвечает за понимание, у него просто нет. И все же он должен жить и войти в мой сенат, как диковинный экспонат.
– Он не согласится играть эту роль.
– А он и не будет ничего знать о ней, – уверил Цезарь. – Я разработаю ряд поведенческих норм для сената и для комиций. Например, никакого забалтывания, лимит времени на выступления. И никаких бездоказательных обвинений в адрес коллег.
– Значит, мы идем на Утику?
– Идем на Утику.
2
Курьер от Метелла Сципиона принес в Утику известие о поражении, на несколько часов опередив беглецов с поля битвы. Рангом выше младших военных трибунов среди них не было никого.
Записка Метелла Сципиона гласила:
Луций Торкват, Секст Помпей и я присоединимся к флоту Гнея Помпея в Гадрумете. Мы еще не знаем, куда направимся после, но это будет не Утика, если только ты, Марк Катон, не попросишь нас об обратном. Если ты сможешь набрать достаточно людей, чтобы оказать сопротивление Цезарю, тогда мы сразимся вместе с тобой.
– Но армия Цезаря бунтует, – глухо сказал Катон своему сыну. – Я был уверен, что мы побьем его.
Младший Катон не ответил. Что тут можно сказать?
Написав Метеллу Сципиону, чтобы тот не думал об Утике, Катон весь остаток дня провел в одиночестве. На рассвете нового дня он взял Луция Гратидия и отправился посмотреть на беглецов из Тапса, которые собрались в старом воинском лагере вне городских стен.
– Нас достаточно, чтобы дать Цезарю еще одно сражение, – сказал он их старшему командиру, младшему легату Марку Эппию. – У меня есть пять тысяч хорошо натренированных молодых горожан, которые очень хотят влиться в ваши ряды. Я снова вооружу вас.
Эппий покачал головой:
– Нет, Марк Катон, с нас хватит. – Он вздрогнул и поднял руку, словно заслоняясь от сглаза. – Цезарь непобедим, мы теперь это знаем. Мы взяли в плен Тития, одного из центурионов десятого легиона, и сам Квинт Метелл Сципион допросил его. Титий сообщил, что девятый, десятый и четырнадцатый легионы дважды поднимали мятеж с тех пор, как оставили Италию. Но когда Цезарь послал их в бой, они дрались за него, как герои.
– Что случилось с этим центурионом Титием?
– Его казнили.
«Вот почему, – подумал Катон, – мне не надо было ставить Метелла Сципиона главнокомандующим, хотя бы и номинальным. Или Лабиена. Цезарь простил бы храброго пленного центуриона, как все нормальные люди».
– Я советую вам всем направиться в гавань Утики и сесть на корабли, которые там ждут, – сказал он спокойно. – Они принадлежат Гнею Помпею, а он, я думаю, собирается плыть на запад, к Балеарским островам и в Испанию. Впрочем, я уверен, что он не будет настаивать, чтобы вы сопровождали его. Захотите вернуться в Италию – скажите ему, вот и все.
Он и Луций Гратидий вернулись в Утику.
Вчерашняя паника утихла, но Утика приостановила производство оружия. Триста самых известных ее жителей ожидали Катона на рыночной площади, чтобы он, как префект, сказал, чего хочет от них. Они искренне любили его, как и почти все горожане, за справедливость, внимание к каждой жалобе и неиссякаемый оптимизм.
– Нет, – сказал непривычно тихо Катон, – я больше не могу навязывать вам свою волю. Вы должны сами решить, сопротивляться Цезарю или просить у него прощения. В первом случае вас осадят и Утику постигнет судьба Карфагена, Нуманции, Аварика и Алезии. Цезарь умеет брать города. Он в этом смысле превосходит даже Сципиона Эмилиана. В результате Утика будет разрушена и многих из вас убьют. Конечно, Цезарь наложит огромный штраф, но вы богаты и сможете заплатить его. Просите прощения.
– Марк Катон, освободив наших рабов и пополнив ими армию, мы могли бы выдержать осаду, – сказал кто-то из старейшин.
– Это против морали и закона, – твердо ответил Катон. – Ни одно правительство не имеет права приказать человеку освободить своих рабов.
– А если их освободят добровольно? – спросил кто-то другой.
– Тогда я допустил бы это. Но я настоятельно прошу вас не сопротивляться. Обсудите это между собой, а потом позовите меня.
Они с Гратидием отошли в сторону и сели на каменную ограду фонтана, где к ним присоединился младший Катон.
– Отец, они будут сражаться?
– Надеюсь, не будут.
– А я надеюсь, что будут, – сказал Гратидий, едва не плача. – Если они решат сдаться, я останусь ни с чем. Мне ненавистна сама мысль о покорном подчинении Цезарю!
Катон не ответил. Он не сводил глаз со спорящих горожан.
Решение приняли быстро: Утика попросит прощения.
– Верьте мне, – сказал Катон, – это лучший выход из положения. Хотя я и не люблю Цезаря больше, чем все вы, вместе взятые, он милосердный человек. Он был милосердным с самого начала этого печального предприятия. Никто из вас не пострадает, никто не лишится имущества.
Некоторые из трехсот старейшин все же решили бежать. Катон обещал организовать для них транспорт из кораблей, принадлежавших республиканцам.
– Вот и все, – вздохнув, сказал он, входя с Гратидием и своим сыном в столовую.
Вошел Статилл, чем-то напуганный.
– Налей мне вина, – велел Катон своему управляющему Прогнанту.
Присутствующие застыли, удивленно глядя на хозяина дома, который взял в руки глиняный кубок.
– Я исполнил свой обет, почему бы не выпить? – спросил он, отпил немного, и его чуть не вырвало. – Удивительно! Мне разонравилось вино!
– Марк Катон, у меня новости, – сказал Статилл.
В это мгновение внесли еду: свежий хлеб, масло, жареную курицу, салаты и сыры, поздние фрукты.
– Тебя не было все утро, Статилл, – сказал Катон, вгрызаясь в куриную ножку. – Как вкусно! И что же так напугало тебя?
– Конница Юбы грабит окрестности Утики.
– Другого я и не ожидал. А теперь сядь и поешь.
На следующий день пришло сообщение, что Цезарь быстро приближается и что Юба ушел к Нумидии. Катон наблюдал из окна, как депутация от трехсот старейшин выезжает из города для переговоров с победителем, затем посмотрел на гавань. Там суетились беглецы и солдаты, спешащие сесть на корабли.
– Сегодня вечером мы устроим пирушку. Только втроем, я думаю. Гратидий хороший человек, но ему не нравится философия.
Он сказал это так весело, что Катон-младший и Статилл в изумлении переглянулись. Неужели он действительно радуется тому, что выполнил свою миссию? Что же тогда он будет делать? Сдастся Цезарю? Нет, это немыслимо. И все же он не приказывает паковать свои немногие вещи и книги, не пытается обеспечить себе место на корабле.
В благоустроенном доме префекта, фасад которого выходил на главную площадь, имелась просторная ванная комната. Днем Катон приказал наполнить ванну и долго лежал в ней, с наслаждением смывая с себя походную грязь. К тому времени, как он вышел из ванной комнаты, в столовой все было готово. Двое гостей уже возлежали на ложах. Катон-младший – на правом, Статилл – на левом. Среднее ложе пока пустовало, там должен был возлечь сам Катон. Когда он вошел, Катон-младший и Статилл уставились на него, открыв рты. Длинные волосы и борода исчезли. На вошедшем была сенаторская туника с вертикальной широкой пурпурной каймой.
Он выглядел великолепно, словно бы сбросив несколько лет, хотя волосы его больше не отливали золотом. Зато они были аккуратно причесаны, как когда-то. Многомесячное воздержание от возлияний вернуло его серым глазам прежний блеск, не осталось никаких следов пьяного помутнения.
– Как я голоден! – воскликнул он, занимая свое место на lectus medius. – Прогнант, неси еду!
Невозможно было грустить, слишком уж заразительной была веселость Катона. Прогнант принес великолепное красное вино, Катон попробовал его, похвалил и время от времени прикладывался к своему кубку.
Когда на столе осталось только вино, два сорта сыра и виноград, а все слуги, кроме Прогнанта, ушли, Катон облокотился на валик и глубоко вздохнул с удовлетворением.
– Мне не хватает Афинодора Кордилиона, – сказал он, – но ты должен заменить его, Марк. Что Зенон считал реальным?
«О, я снова в школе!» – подумал Катон-младший и ответил автоматически:
– Материальные вещи. Вещи, которые телесны.
– Мое ложе телесно?
– Да, конечно.
– Бог – телесен?
– Да, конечно.
– Считал ли Зенон душу телесной?
– Да, конечно.
– Что появилось прежде всех телесных вещей?
– Огонь.
– А после огня?
– Воздух, вода и земля.
– Что должно случиться с воздухом, водой и землей?
– В конце цикла они должны стать огнем.
– Душа – это огонь?
– Зенон так считал, но Панетий не соглашался.
– У кого еще, помимо Зенона с Панетием, мы можем найти рассуждения о душе?
Катон-младший стал вспоминать, посмотрел на Статилла, не получил подсказки и вновь с растущим испугом уставился на Катона.