– Пошли за врачом Клеанфом, – приказал он слуге, – и позови ко мне Бута.
Агент пришел подозрительно быстро. Катон с иронией взглянул на него, понимая, что по крайней мере треть Утики уже знает, что префект потребовал вернуть ему меч.
– Бут, иди в гавань и проследи за погрузкой.
Бут ушел. Проходя к двери, он остановился и прошептал Статиллу:
– Он не думает о самоубийстве, ибо слишком озабочен происходящим. Вам все показалось.
Домашние повеселели, и Статилл, который уже хотел призвать Луция Гратидия, передумал. Катон не поблагодарит его за то, что он пришлет к нему центуриона с уговорами!
Когда пришел врач Клеанф, Катон протянул правую руку:
– Она сломана. Зафиксируй ее чем-нибудь, чтобы я мог ею пользоваться.
Пока Клеанф бился над этой трудной задачей, возвратился Бут. Он сообщил Катону, что гроза раскидала корабли и беглецы не знают, что делать.
– Бедолаги! – пожалел их Катон. – Возвратись на рассвете со свежими новостями, Бут.
Клеанф деликатно кашлянул:
– Я сделал все, что мог, господин, но разреши остаться в твоем доме. Мне сказали, что управляющий Прогнант до сих пор без сознания.
– Ах да! Челюсть этого малого… как его там?.. тверда как камень. Это об нее я сломал руку, ужасная неприятность. Да, иди и осмотри его, если нужно.
Он не спал, когда Бут сообщил ему на рассвете, что обстановка в порту нормализовалась. Катон лег на кровать.
– Закрой дверь, – сказал он уходившему Буту.
Как только дверь закрылась, он взял меч, прислоненный к изножью кровати, и попытался воткнуть его в грудь под ребро, слева от грудины. Но сломанная рука отказалась подчиниться, даже когда он сорвал с нее все повязки. В конце концов он просто воткнул лезвие в живот как можно выше и стал двигать его из стороны в сторону, чтобы увеличить дыру в брюшной полости. Пока он стонал и резал, стараясь освободить свою чистую и незапятнанную душу, предательское тело вдруг перестало подчиняться ему и резко дернулось. Катон скатился с кровати, счеты упали на гонг с громким гулом.
Прибежали домашние, впереди всех сын Катона. Они нашли Катона на полу в луже крови. Выпавшие внутренности лежали рядом дымящимися кучками, серые невидящие глаза были широко открыты.
С Катоном-младшим случилась истерика, но Статилл, слишком потрясенный, чтобы плакать, увидел, что глаза Катона моргнули.
– Он жив! Он еще жив! Клеанф, он жив!
Врач уже стоял на коленях возле Катона. Он посмотрел на Статилла и рявкнул:
– Помоги же мне, идиот!
Вместе они собрали внутренности Катона и вернули на место. Клеанф, ругаясь, запихивал их в живот, перетряхивая, пока они не разложились как нужно и он смог соединить края раны. Потом он взял кривую иглу, чистые нитки и туго зашил ужасный разрез отдельными стежками, но близко друг к другу. Десятки стежков.
– Он сильный, он может выжить, – сказал врач, отступив, чтобы посмотреть на результат своей работы. – Все зависит от того, сколько крови он потерял. Мы должны благодарить Асклепия, что он без сознания.
Катон очнулся. После состояния покоя наступила ужасная агония. Раздался страшный вопль, словно взрыв. Не крик, не стон. Его глаза открылись, он увидел много людей вокруг, лицо сына, отвратительное от слез и соплей. Статилл скулил, как собака, врач Клеанф с мокрыми руками отвернулся от таза с водой, кучка рабов, плачущий ребенок, голосящие женщины.
– Ты будешь жить, Марк Катон! – радостно крикнул Клеанф. – Мы спасли тебя!
Взгляд Катона прояснился. Он посмотрел вниз, на пропитанное кровью полотенце, лежащее у него на животе. Левой рукой он судорожно отодвинул полотенце и увидел раздувшийся живот, разрезанный неровно поперек, а теперь аккуратно зашитый, словно на нем пытались вышить какой-то узор.
– Моя душа! – пронзительно крикнул он и собрал все силы, все частички себя, которые всегда боролись, боролись, боролись независимо от того, каков будет результат.
Руки потянулись к швам. Они стали рвать их с отчаянной силой, пока рана опять не открылась, а потом принялись вытаскивать блестящие перламутровые внутренности и отбрасывать в сторону.
Никто не двинулся, чтобы остановить его. Словно парализованные, его сын, его друг и его врач смотрели, как он разрушает себя по частям, раздирая рот в немом крике. Вдруг тело его выгнулось в ужасной судороге. В серых глазах, все еще открытых, видна была смерть. Радужки скрылись за расширившимися черными зрачками. Наконец появилось слабое золотое сияние, патина смерти. Душа Катона покинула тело.
Жители Утики сожгли его на следующий день на огромном погребальном костре с ладаном, миррой, нардом, корицей и иерихонским бальзамом. Тело завернули в тирский пурпур и расшитую золотом ткань.
Марку Порцию Катону, презиравшему помпезность, это не пришлось бы по вкусу.
У него не было времени, чтобы подготовиться к смерти, но он сделал, что мог. Оставил письма бедному разоренному сыну, Статиллу и Цезарю. Оставил некоторые суммы денег для Луция Гратидия и управляющего Прогнанта, все еще не пришедшего в сознание. И ни слова Марции, своей жене.
Когда Цезарь на Двупалом, гнедой круп которого покрывал тщательно уложенный алый палудамент, въехал на главную площадь, прах был уже собран, а костер представлял собой груду черных углей, окруженную молча смотревшими на нее людьми.
– Что это? – спросил Цезарь, покрываясь мурашками.
– Погребальный костер Марка Порция Катона Утического! – пронзительно крикнул Статилл.
Глаза стали холодными, жуткими, нечеловеческими. С каменным лицом Цезарь спешился. Плащ красивыми складками ниспадал с его плеч. Да, решили жители Утики, так и должен выглядеть победитель.
– Где его дом? – спросил он Статилла.
Тот повел его к дому.
– Его сын здесь? – спросил Цезарь.
Кальвин вошел вслед за ним.
– Да, Цезарь, но он сражен горем.
– Самоубийство, конечно. Расскажи мне.
– А что говорить? – спросил Статилл, пожимая плечами. – Ты же знаешь Марка Катона, Цезарь. Он ни за что не подчинился бы тирану, даже и милосердному.
Он полез в рукав своей черной туники и вытащил тонкий свиток.
– Это оставлено для тебя.
Цезарь взял свиток, проверил печать – колпак свободы со словами «М ПОРЦ КАТОН» вокруг него. Ни единого намека на борьбу, которую Катон вел против тирании, как он ее понимал. Подчеркнуто лишь, что его прабабка была дочерью рабыни.
Я отказываюсь быть обязанным своей жизнью тирану, человеку, который издевается над законом, прощая других людей, словно закон дает ему право быть их господином. Закон этого права ему не дает.
Кальвин сгорал от желания прочесть письмо. Он уже отчаялся получить этот шанс. Сильные, длинные тонкие пальцы смяли записку, отбросили. Цезарь посмотрел на них так, словно они принадлежали кому-то другому, и издал звук, не похожий ни на рычание, ни на вздох.
– Я не хотел, чтобы ты умер, Катон, как ты не захотел сохранить для меня свою жизнь, – сказал он резко.
Вошел молодой Катон, едва переставляя ноги, поддерживаемый двумя слугами.
– Разве ты не мог убедить своего отца подождать хотя бы до моего приезда, чтобы поговорить со мной?
– Ты знаешь Катона намного лучше, чем я, Цезарь, – ответил молодой человек. – Он умер, как и жил, – очень трудно.
– Что ты будешь делать теперь, когда твой отец мертв? Ты знаешь, что все его имущество конфисковано.
– Попрошу у тебя прощения и буду как-то продолжать жить. Я не похож на отца.
– Ты прощен, как и твой отец, будь он жив.
– Можно попросить тебя об одолжении, Цезарь?
– Да, конечно.
– Пусть Статилл вернется в Италию вместе со мной? Отец оставил ему немного денег, чтобы он мог добраться до Марка Брута, который примет его.
– Марк Брут в Италийской Галлии. Статилл может присоединиться к нему.
Так-то вот. Цезарь резко повернулся и вышел. Кальвин за ним – после того как поднял записку и разгладил. Архивная ценность.
Оказавшись на улице, Цезарь отбросил мрачное настроение, словно его не было и в помине.
– Ничего другого я от Катона и не ожидал, – сказал он. – Самый непримиримый мой враг, он всегда ставил меня в тупик.
– Абсолютный фанатик. Подозреваю, что от рождения. Он никогда не понимал разницы между жизнью и философией.
Цезарь засмеялся:
– Разницы? Нет, дорогой мой Кальвин, не разницы, нет. Катон никогда не понимал жизни. Философия была его способом справиться с тем, чего он не мог понять. Философия направляла его. То, что он решил стать стоиком, соответствовало его натуре. Очищение через самоотречение.
– Бедная Марция! Ужасный удар.
– Подлинным ужасом была ее любовь к Катону, который совсем не желал, чтобы его кто-то любил.
3
Из высшего командования республиканцев только Тит Лабиен, оба Помпея и наместник Аттий Вар достигли Испании.
Причина – Публий Ситтий, работавший на Бокха и Богуда, царей обеих Мавретаний. Узнав о победе Цезаря и падении Тапса, он тут же послал свой флот патрулировать море, а сам вторгся в Нумидию с суши.
Метелл Сципион и Луций Манлий Торкват плыли вдоль африканского побережья. Гней и Секст решили уйти в открытое море и запастись провиантом на Балеарских островах. Лабиен примкнул к ним, во-первых, не доверяя Метеллу Сципиону, а во-вторых, ненавидя его.
Флот Публия Ситтия встретился с жмущимися к побережью судами и атаковал их с таким напором, что исход был предрешен. Подобно Катону, Метелл Сципион и Торкват решили, что лучше покончить с собой, чем унижаться перед врагом.
Нумидийская легкая конница не могла противостоять Ситтию, который смял ее и безжалостно прошелся по царству Юбы.
Марк Петрей и царь Юба побежали в столицу Юбы Цирту, но нашли ворота запертыми. Жители Цирты в страхе перед гневом Цезаря не пустили их в город. Оба укрылись на вилле Юбы, невдалеке от Цирты, и там решились на поединок – самый благородный способ уйти из жизни. Результат был неизбежен: Юба был намного моложе и сильнее Петрея, постаревшего и поседевшего на службе у Помпея Великого. Петрей погиб. Но когда Юба попытался нанести себе смертельный удар, оказалось, что у него слишком короткие руки. Раб подержал меч, и Юба проткнул себя им.