– Да.
– На вдохе или на выдохе?
Цезарь сделал несколько глубоких вдохов.
– На выдохе, определенно.
– Да, мне они известны. Когда нет ветра и сухо, зимой и летом, больной чувствует себя хорошо, если его не беспокоит какая-нибудь неприятность и он не волнуется. Но когда воздух полон пыльцы, или пыли, или вокруг слишком влажно, больному становится трудно дышать. Если он продолжает находиться в такой обстановке, у него начинаются хрипы, он кашляет до рвоты, почти задыхается. Иногда умирает.
– У моего дяди Секста была такая болезнь. И он умер, но явно от воспаления легких после переохлаждения. Наш семейный врач, как я помню, называл это одышкой, – сказал Цезарь.
– Нет, это не одышка. Одышка скорее постоянная борьба за дыхание, а не приступы, – твердо сказал Хапд-эфане.
– Эти приступы неодышки могут быть наследственными?
– О да. Греки зовут их астмой.
– Как лучше всего лечить ее, Хапд-эфане?
– Конечно не так, как лечат ее греки, Цезарь! Они прописывают кровопускание, слабительное, горячие припарки, настойку гидромеля с иссопом и пастилки из гальбана и сосновой смолы. Последние два средства могут немного помочь, признаю. Но египетским врачам известно, что астматики очень чувствительные люди. Они принимают близко к сердцу то, на что другие и внимания не обратят. Мы лечим приступы парами серы, но прежде всего мы стараемся предотвращать эти приступы. Советуем больному избегать дышать пылью, не бывать там, где есть солома или сухая трава, держаться подальше от шерсти или меха, пыльцы цветов и морских испарений, – перечислил Хапд-эфане.
– Это на всю жизнь?
– Во многих случаях да, Цезарь, но не всегда. Дети иногда выздоравливают. Гармоничная домашняя обстановка и общее спокойствие помогают.
– Благодарю, Хапд-эфане.
Его тревога по поводу состояния здоровья Гая Октавия рассеялась, хотя возникали проблемы. Мальчика нельзя подпускать к мулам и лошадям. Да, их избегал и дядя Секст! И военные тренировки практически невозможны, а ведь для мужчины, желающего стать консулом, они абсолютно необходимы. Правда, Брут обошелся без них! Но его род слишком влиятелен, богат славными предками, а его состояние столь велико, что ни один коллега или кто-либо равный ему не решится неделикатно намекнуть, что у него напрочь отсутствует боевой дух. А у Октавия нет знаменитых предков со стороны отца, и Юлий он лишь по женской линии, что, естественно, не отражается в его имени. Бедняжка! Его путь к консульству будет трудным, может быть, непреодолимым. Если он доживет до той поры.
Цезарь поднялся, заходил по комнате, испытывая горькое разочарование. Казалось, не было шанса сделать Гая Октавия своим наследником. Остается Марк Антоний – какая ужасная перспектива!
Луций Марций Филипп прислал приглашение отобедать в его просторном доме на Палатине: «…чтобы отпраздновать твое возвращение в Рим!» Очень вежливая записка.
Проклиная потерю времени, но зная, что семейная этика требует принять приглашение, Цезарь и Кальпурния в девятом часу прибыли к Филиппу и с удивлением обнаружили, что оказались единственными гостями. Имея столовую, способную вместить шесть пиршественных лож, Филипп обычно созывал много гостей. Но не сегодня. Тревожный знак. Цезарь скинул тогу, убедился, что редкие волосы аккуратно лежат (он отращивал их на затылке, зачесывал на лоб и в торжественных случаях прижимал венком), после чего отдал себя заботам слуги. Тот принес таз с водой, чтобы омыть гостю ноги. Естественно, ему предоставили locus consularis, почетное место на ложе Филиппа. Сам Филипп устроился между ним и молодым Гаем Октавием. Старший сын его почему-то отсутствовал. Может быть, именно потому Цезарь и почувствовал тревогу? Неужели Филипп разводится со своей женой из-за ее шашней с собственным пасынком? Нет-нет, конечно нет! Такие новости не сообщают за обедом в присутствии жены. Марция, кстати, тоже отсутствует. Только Атия и ее дочь Октавия присоединились к Кальпурнии, заняв три стула напротив единственного стола, придвинутого к ложу.
Кальпурния выглядит просто великолепно. Платье цвета лазурита прекрасно гармонирует с ее глазами. У рукавов новый фасон: от плеча до кисти разрез, скрепленный в нескольких местах маленькими драгоценными камнями. Атия в чем-то светло-лиловом, удачно подчеркивающем ее красоту, а юная барышня выбрала бледно-розовый цвет. Ох, как она походит на брата! Та же копна вьющихся золотистых волос, тот же овал лица, высокие скулы, нос, чуть вздернутый на конце. Только глаза другие – чистый аквамарин.
Когда Цезарь улыбнулся Октавии, она улыбнулась в ответ, продемонстрировав великолепные зубы и ямочку на правой щеке. Их взгляды встретились, и у Цезаря перехватило дыхание. Тетя Юлия! Ласковая, спокойная, она смотрела на него, обдавая теплом его душу. «Вторая Юлия! Я подарю этой девочке флакон любимых духов моей тетки и, когда она ими надушится, порадуюсь еще раз. Эта малышка будет покорять всех, кто встретится ей, она просто перл, и бесценный». Он перевел взгляд на юношу и увидел в его глазах безграничное восхищение. О, он обожает свою сестру!
Угощение было в высшей степени изысканным, включая и знаменитый десерт – сливки, взбитые с медом и яйцами. Их доставляли галопом с самой высокой италийской горы в бочонке, засыпанном снегом и солью. Брат и сестра с удовольствием черпали ложками холодное, тающее на глазах лакомство, равно как и Кальпурния, и Филипп. Цезарь отказался, и Атия тоже.
– Яйца со сливками – я просто не хочу рисковать, дядя Гай, – нервно засмеялась она. – Вот, попробуй клубнику.
– Для Филиппа время года не имеет значения, – вежливо сказал Цезарь, мучимый недобрым предчувствием. Он откинулся на валик ложа и насмешливо взглянул на Филиппа, вскинув светлую бровь. – Для такого обеда должна быть какая-то причина. Просвети меня.
– Как было сказано в моей записке, мне просто хочется отпраздновать твое возвращение в Рим. Но признаюсь, есть еще кое-что, – спокойно ответил Филипп.
Цезарь оживился:
– Поскольку мой внучатый племянник лишь восемь месяцев назад стал совершеннолетним, это не может касаться его. Видимо, дело в моей внучатой племяннице. Она что, помолвлена?
– Да, – ответил Филипп.
– А где же будущий муж?
– В Этрурии, в своих поместьях.
– Можно узнать его имя?
– Гай Клавдий Марцелл, – не задумываясь, сообщил Филипп.
– Младший.
– Ну конечно младший, не старший. Ведь старший все еще за границей, поскольку он не прощен.
– А младший, значит, прощен?
– Раз он не воевал против тебя и оставался в Италии, почему ему нужно прощение? – раздраженно спросил Филипп.
– Потому что он был старшим консулом, когда я перешел Рубикон, и не попытался убедить Помпея Магна и boni договориться со мной.
– Да ладно, Цезарь, ты же знаешь, что он был болен! Лентул Крус выполнял всю работу, хотя, как у младшего консула, у него не было фасций на январь. Сразу после клятвы Марцелл-младший слег в постель и оставался в ней несколько месяцев. Никто из врачей не мог определить, чем он болеет, так что я лично считаю это уловкой, способом избежать недовольства его воинственных братьев, родного и двоюродного.
– Ты хочешь сказать, что он трус?
– Нет, не трус! О, Цезарь, иногда ты слишком пристрастен! Марцелл-младший просто осторожный человек, сумевший в свое время понять, что тебя нельзя победить. Это вовсе не позор – хитрить со своими менее проницательными родичами, – сказал Филипп, состроив гримасу. – Родня порой доставляет нам множество неудобств. Посмотри на меня, с моей матушкой Паллой и сводным братцем, пытавшимся убить собственного отца! Не говоря уже о моем отце, который постоянно хитрил и лавировал. Вот почему я стал эпикурейцем и придерживаюсь нейтралитета в политике. И посмотри на себя, с твоим Марком Антонием!
Филипп нахмурился, сжал кулаки, потом с усилием расслабился.
– После Фарсала Марцелл-младший поправился и, с тех пор как ты уехал в Африку, исправно посещал сенат. Даже Антоний ничего не имел против. А Лепид только приветствовал это.
Выражение лица Цезаря осталось прежним, взгляд не потеплел.
– Тебе нравится предстоящий союз, Октавия? – спросил он, глядя на нее и вспоминая, что тетушка Юлия выходила за Гая Мария из чувства долга, хотя жених и вызывал симпатию.
Октавия вздрогнула.
– Да, нравится, дядя Гай.
– Ты сама настояла на этом союзе?
– Я не имею права на чем-то настаивать, – сказала она, бледнея.
– Ты знакома с этим сорокапятилетним мужчиной?
– Да, дядя Гай.
– И ты хочешь быть его женой?
– Да, дядя Гай.
– Есть ли кто-то, за кого ты охотнее вышла бы замуж?
– Нет, дядя Гай, – прошептала она.
– Ты говоришь мне правду?
Она подняла на него огромные испуганные глаза. Ее лицо стало пепельно-белым.
– Да, дядя Гай.
– В таком случае, – сказал Цезарь, кладя на стол ягоды, – мои поздравления, Октавия. Однако, как великий понтифик, я запрещаю брак по обряду confarreatio. Церемония будет обычной, и ты сохранишь за собой право распоряжаться приданым.
Бледная, как и ее дочь, Атия поднялась – на редкость неуклюже.
– Кальпурния, пойдем, я покажу тебе приданое Октавии.
Три женщины, опустив головы, быстро покинули комнату.
Цезарь спокойно обратился к Филиппу:
– Это очень странный союз, друг мой. Ты хочешь выдать внучатую племянницу Цезаря за одного из его врагов. Что дает тебе право поступить так?
– У меня есть все права, – ответил Филипп с горящими глазами. – Я – paterfamilias. Не ты. Когда Марцелл-младший пришел ко мне с предложением, я посчитал его лучшим из вариантов.
– Твой статус paterfamilias спорный. По закону за нее отвечает брат. Теперь он совершеннолетний. Ты говорил с ее братом?
– Да, – процедил сквозь зубы Филипп. – Говорил.
– И что ты ответил, Октавий?
Октавий поднялся с ложа и пересел на стул напротив Цезаря, чтобы смотреть ему в глаза.
– Я тщательно обдумал предложение, дядя Гай, и посоветовал отчиму согласиться.