mos maiorum. Не будет ни казней, ни тюремного заключения – это чуждо римскому духу. Но я увеличу срок ссылок и сделаю абсолютно невозможным для ссыльных забрать с собой деньги.
– Хочешь получить идеальную республику Платона, Цезарь? – насмешливо спросил Пизон, более всех оскорбленный.
– Вовсе нет, – добродушно возразил Цезарь. – Моя цель – справедливая и практичная Римская республика. Возьмем, например, насилие. Организовывать уличные банды и шайки станет намного труднее, ибо я собираюсь отменить все клубы и общины, кроме тех, что не представляют угрозы, – это еврейские синагоги, торговые и профессиональные гильдии и похоронные конторы, конечно. Коллегии перекрестков, где могут регулярно собираться смутьяны, будут ликвидированы. Вынужденные сами оплачивать свою выпивку, люди задумаются, стоит ли пить.
– Я слышал, – сказал Филипп, очень богатый землевладелец, – что ты планируешь отменить латифундии.
– Спасибо, что напомнил, Луций Филипп, – сказал Цезарь, широко улыбаясь. – Нет, латифундии не будут ликвидированы, если государство не купит их для солдат. Однако в будущем ни одному владельцу латифундий не будет разрешено использовать исключительно рабский труд. Одна треть рабочих должна быть набрана из свободных людей. Это поможет и безработным сельским беднякам, и местным торговцам.
– Это смешно! – рявкнул Филипп, смуглое лицо его налилось краской. – Ты собираешься ввести законы, которые регулируют все! Человек скоро должен будет просить разрешения пернуть! Ты, Цезарь, намеренно лишаешь Рим сословия первого класса. Откуда у тебя эти бредовые идеи? Помочь сельским беднякам! Ну и ну! У человека есть права, и одно из них – право заниматься своими делами и управлять своими предприятиями так, как ему хочется! Почему я должен платить жалованье рабочим, когда я могу купить дешевых рабов и вообще не платить им?
– На рабов тоже нужно тратиться, Филипп. Разве ты не понимаешь, что ты вынужден покупать их? Потом ты должен построить эргастулы, где они будут жить, покупать еду, чтобы кормить их. Ты должен нанимать вдвое больше людей, чтобы они следили за рабами, которые не очень хотят трудиться. Если бы ты знал арифметику или имел агентов, умеющих сложить два и два, ты скоро понял бы, что нанимать свободных людей дешевле. Ты не должен покупать свободных людей, строить для них жилье, кормить их. Они каждый вечер уходят домой и едят овощи со своих огородов, потому что у них есть жены и дети, которые выращивают все для них.
– Чепуха! – проворчал Филипп, успокаиваясь.
– И что, никаких законов, регулирующих расходы? – спросил Пизон.
– Очень много, – тут же ответил Цезарь. – Прежде всего это касается предметов роскоши. Например, пока я не запрещу воздвигать дорогие надгробные памятники, человек, который заказывает такой памятник, будет обязан заплатить вдвое. И мастеру, и в казну.
Он посмотрел на Лепида, который не проронил пока что ни слова, и поднял бровь.
– Младший консул, еще одно, и ты сможешь распустить собрание. Дебатов не будет!
Он опять повернулся к сенаторам и сообщил им, что намерен привести календарь в соответствие с сезонами, вследствие чего этот год увеличится до четырехсот пятидесяти дней. Мерцедоний закончился, но к последнему дню декабря будет добавлен дополнительный шестидесятисемидневный период. И первый день нового года, когда он наступит, окажется точно там, где ему следует быть, – в конце первой трети зимы.
– Не знаю, как и назвать тебя, Цезарь, – объявил Пизон, дрожа всем телом от гнева. – Ты… ты… придурок!
С видом оскорбленной невинности Антоний ждал, когда они останутся с Цезарем один на один.
– Что ты имел в виду, Цезарь, когда стал плести эту чушь об убийстве? Ты даже не дал мне возможности защититься, тут же заговорив о Республике и о днях ее славы! – Он вызывающе придвинулся к Цезарю. – Сначала ты унижаешь меня публично, а потом, уже в сенате, обвиняешь в попытке лишить тебя жизни! Это неправда! Спроси у любого, с кем я пил в ту ночь. Мы все были в таверне Мурция!
Цезарь перевел взгляд на Луция Тиллия Цимбра, спускавшегося с верхнего левого яруса. За ним шел раб, неся стул. Какой интересный человек! Кладезь полезной информации.
– Уходи, Антоний, – устало попросил он. – Я ведь сказал, что не хочу больше все это ворошить. Просто твое неудачное покушение на мою жизнь явилось отличным предлогом дать понять сенату, что от меня не так-то просто избавиться. Ты, как я понимаю, в финансовой яме. И глубже, чем всегда?
– Я женюсь на Фульвии и к тому же вскоре получу свою долю в галльских трофеях. Зачем мне убивать тебя?
– Один вопрос, Антоний. Как ты узнал, в какую ночь было совершено покушение, если ты к этому не причастен? Я ведь не называл даты. Конечно, ты пытался убить меня! В гневе, как объяснил Варрон. А теперь уходи.
– Антоний приводит меня в отчаяние, – сказал подошедший Луций Цезарь.
Дойдя почти до порога и пропуская вперед своих ликторов, Цезарь повернулся, чтобы еще раз взглянуть на пышущий роскошью зал с великолепным, но безвкусно подобранным мрамором. Типичная для заказчика гамма. Зато его статуя, воздвигнутая в глубине подиума, где заседали курульные магистраты, была хороша. Помпей Великий стоял в тоге из белого мрамора с пурпурной и тоже мраморной вставкой. Его лицо, кисти, правое предплечье и икры были покрыты краской, идеально совпадающей с цветом его кожи. Даже веснушки были нанесены. Яркие золотистые волосы искрились, голубые глаза излучали энергию, он казался живым.
– Очень похож, – сказал Луций, проследив за взглядом родича. – Надеюсь, ты не будешь соревноваться с Магном и не поставишь свою статую позади курульных магистратов в твоей новой курии?
– Неплохая идея, если вдуматься, Луций. Я бы мог отсутствовать еще, скажем, лет десять, но каждый раз на очередном заседании она напоминала бы сенаторам, что я вернусь.
Они вышли на улицу, прогулялись по колоннаде и выбрались на дорогу, ведущую в город.
– Я хочу спросить тебя кое о чем, Луций. Как молодой Гай Октавий справился со своей ролью городского префекта?
– А ты его сам не спрашивал, Гай?
– Он не упоминал, а я, признаюсь, забыл поинтересоваться.
– Не волнуйся, все хорошо. Будучи всего лишь городским префектом, он занял палатку претора и вел себя скромно и одновременно уверенно, что произвело хорошее впечатление. Разобрался с парой довольно запутанных ситуаций весьма хладнокровно, как ветеран. Задавал правильные вопросы, вынес верный вердикт. Он очень способный.
– Ты знаешь, что у него астма?
Луций остановился.
– Edepol! Нет, я не знал.
– Дилемма, не так ли?
– О да.
– И все же я думаю, что это должен быть он, Луций.
– Есть еще время. – Луций обнял кузена за плечи, слегка сжал. – Не забывай о своем знаменитом везении, Цезарь. Что бы ты ни решил, удача пребудет с тобой.
2
Клеопатра прибыла в Рим в сентябре, в конце первого рыночного интервала. Из Остии она ехала в занавешенном паланкине, впереди и позади которого двигалась огромная процессия слуг, включая отряд царской охраны в замысловатых и тяжелых пехотных доспехах, зато верхом на снежно-белых конях с пурпурной сбруей. Ее сын, немного приболевший и опекаемый няньками, находился в другом паланкине, а в третьем паланкине пребывал ее муж, тринадцатилетний царь Птолемей Четырнадцатый. Все три паланкина были задрапированы парчой, драгоценные камни в резной позолоте сверкали на ярком солнце. Начало лета, чудесный день. Плюмажи из страусовых перьев с золотым напылением величественно колыхались над углами покрытых черепицей крыш. Каждый паланкин несли восемь сильных мужчин с иссиня-черной кожей, в парчовых юбках и широких золотых ожерельях. Шли они босиком. Аполлодор покачивался в кресле-носилках под балдахином во главе колонны: в правой руке длинный золотой посох, на голове парчовая шапка, руки унизаны перстнями, вокруг шеи и на плечах золотая (символ высокого положения) цепь. Слуги – все! – в дорогих одеяниях, даже самые незначительные из них. Царице Египта хотелось произвести впечатление.
Они выехали на рассвете в сопровождении большого количества жителей Остии. Когда Остия осталась позади, одних провожающих сменили другие. Любой, кто случайно оказывался близ Остийской дороги в то утро, предпочитал поглазеть на царский поезд, чем заниматься своими делами. Ликтор Корнелий, посланный в качестве сопровождающего, встретил процессию в одной миле от Сервиевой стены. Он отнесся к своей обязанности с благоговейным страхом, граничащим с ужасом: «Ох, что я всем понарасскажу, вернувшись в коллегию ликторов!» Близился полдень, и Аполлодор смотрел с облегчением на видневшиеся вдали крепостные валы. Но Корнелий повел египтян вокруг Авентина к причалам римского порта, и там они остановились. Евнух нахмурился. Почему они не входят в город, почему ее величество находится в столь жалком месте?
– Здесь мы переправимся через реку, – объяснил Корнелий.
– Переправимся? Но ведь город справа от нас!
– Мы не будем входить в город, – очень вежливо сказал Корнелий. – Дворец царицы на той стороне Тибра, возле Яникула, а в этом месте хорошая переправа. Пристани есть как тут, так и там.
– Почему дворец царицы не в городе?
– Это невозможно, – ответил Корнелий. – Иноземным правителям нельзя входить в город, потому что это значило бы пересечь священный померий и сложить с себя все имперские полномочия.
– Померий? – переспросил Аполлодор.
– Невидимую границу города. В ее пределах никто не имеет власти, кроме диктатора.
К этому времени вокруг них собралась половина обитателей порта. Прибежали конюхи, мясники, пастухи с Овечьего поля. Корнелий жалел, что не взял еще ликторов, чтобы держать зевак на расстоянии от всего этого цирка! Простой люд Рима так и считал – к ним прибыл цирк. Замечательно, неожиданно, в разгар рабочего дня. К счастью для египтян, к пристани уже подплывала череда барж. Паланкины и кресла-носилки быстро перенесли на первую из них, а орда слуг заполонила другие. Царская стража садилась последней, спешившись и успокаивая нервничавших коней.