тояние, кстати довольно большое. Ну разумеется, на женщине бедной я не женюсь, дорогой Брут. Но после Теренции я не женюсь и на женщине, которая сама управляет своими деньгами. Так что ни одна Помпея Магна мне, по всей видимости, не подходит. Между нами, мы, римляне, слишком много даем воли женщинам.
И еще развод в рядах Туллиев Цицеронов. Моя дорогая Туллия разорвала свой союз с этим бешеным кабаном Долабеллой. Я потребовал, чтобы он возвратил все мои выплаты в счет ее приданого, что полагается сделать, когда при разводе жена – пострадавшая сторона. К моему удивлению, Долабелла согласился! Я думаю, он пытается вновь добиться расположения Цезаря, поэтому и обещал вернуть деньги. Цезарь не любит, когда с женщинами обращаются плохо. Взять хотя бы его сочувственное отношение к Антонии Гибриде. Но пойдем дальше. Туллия вдруг сообщает мне, что ждет ребенка от Долабеллы! О, что творится с этими женщинами? Туллия теперь в глубокой депрессии. Она, кажется, не хочет рожать, но винит во всем меня! Говорит, это я заставил ее развестись. Я повержен. Сдаюсь.
Без сомнения, Гай Кассий уже написал тебе, что он возвращается из провинции Азия. Я догадываюсь, что между ним и Ватией Исаврийским нет ничего общего, кроме жен, твоих сестер. Ватия предан Цезарю, поэтому у него ничего нельзя выведать. Из того, что Кассий писал мне, я понял, что как наместник Ватия очень строг. Он так хитро урегулировал налоги в провинции Азия, что их нельзя будет увеличить еще несколько лет. А это делает невозможным для публиканов или любых других предприимчивых римлян обогатиться хоть на сестерций на территории от горы Аман до Пропонтиды. Я спрашиваю тебя, Брут, для чего тогда Риму провинции, если не для того, чтобы дать возможность его гражданам добавить в свой кошелек несколько монет? Похоже, Цезарь считает, что это Рим должен содержать занятые им области, а не наоборот, как должно быть!
Гай Требоний приехал в Рим из Дальней Испании. Беднягу оттуда прогнали Лабиен и оба Помпея. Но он вроде бы не внакладе. Ему там приходилось трудно после печально известного правления Квинта Кассия. Говорят, это был сущий Гай Веррес. А три республиканца высадились в тех краях без помех, к всеобщей радости, и с легкостью набрали войско. Гней Помпей, поставив на якорь свой флот в водах, омывающих Балеарские острова, обосновался в Кордубе и ведет себя как наместник. Лабиен – военачальник при нем.
Интересно, что сделает Цезарь?
– Я думаю, Цезарь уедет в Испанию, как только покончит с законотворчеством, – сказала Кальпурния Порции и Марции.
Глаза Порции блеснули, лицо озарилось надеждой.
– На этот раз все пойдет по-другому! – вскричала она, с силой ударив кулаком по ладони. – С каждым днем волнение в легионах Цезаря усиливается, а со времен Квинта Сертория испанцы воюют не хуже нас. Вот увидите, Испания станет для Цезаря крахом. Я молюсь только об этом!
– Хватит, Порция, – остановила ее Марция, встретившись взглядом с помрачневшей Кальпурнией. – Не забывайся.
– Ну и что? – резко ответила Порция, схватив Кальпурнию за руку. – Кальпурния не рассердится. Почему это должно ее волновать? Цезарь проводит все свое время на той стороне Тибра. С другой!
«Она права, – подумала Кальпурния. – Он остается в Государственном доме только накануне собраний сената, которые начинаются на рассвете. Остальное время он там, с ней. Я ревную, а я это ненавижу. И ее ненавижу, но его я люблю».
– Царица, – спокойно сказала она, – очень сведуща в вопросах государственного управления. Он говорит, что они обсуждают законы и политические проблемы. Вряд ли у них остается время на что-то еще.
– Ты хочешь сказать, что он имеет наглость говорить о ней с тобой? Со своей законной женой? – изумилась Порция.
– Да, и довольно часто. Вот почему я не очень-то беспокоюсь. Цезарь нисколько не изменился ко мне. Я его жена. В лучшем случае она его любовница. Хотя, – с легкой завистью добавила Кальпурния, – я очень хотела бы увидеть мальчика.
– Отец говорит, он красивый, – сказала Марция и нахмурилась. – Любопытно, что сын Атии, Октавий, ненавидит царицу и отказывается верить, что этот ребенок от Цезаря, хотя мой отец утверждает, что мальчик очень похож на него. Октавий называет ее царицей зверей из-за ее богов, у которых звериные головы.
– Октавий просто ревнует, – сказала Порция.
Кальпурния очень удивилась:
– Ревнует? Но почему?
– Я не знаю, но мой Луций знаком с ним по тренировкам на Марсовом поле. Он говорит, что Октавий не делает из этого секрета.
– Я не знала, что Октавий и Луций Бибул – друзья, – сказала Марция.
– Они ровесники, им по семнадцать лет, а Луций один из немногих, кто не высмеивает Октавия, когда тот приходит на тренировки.
– А почему кто-то должен высмеивать его? – вновь удивилась Кальпурния.
– Потому что у него астма. Мой отец, – продолжала Порция, преобразившись при одной мысли о своем знаменитом родителе, – говорил, что Октавия нельзя винить. Он уже наказан богами. И мой Луций согласен с ним.
– Бедный мальчик. Я и не знала, – сказала Кальпурния.
– Я живу в этом доме, я знаю, – мрачно сказала Марция. – Иногда случаются такие приступы, что Атия боится его потерять.
– Я все равно не понимаю, почему он должен ревновать к Клеопатре! – сказала Кальпурния.
– Потому что она украла у него Цезаря, – ответила Марция. – Цезарь проводил с ним много времени, пока не появилась царица. Теперь он о нем совершенно забыл.
– Мой отец, – протрубила Порция, – осуждал ревность. Говорил, что она лишает душевного покоя.
– Я не думаю, что мы очень уж ревнивы, но никто из нас не может похвастать душевным покоем, – сказала Марция.
Кальпурния подхватила с пола котенка и поцеловала его лоснящуюся маленькую головку.
– У меня такое чувство, – сказала она, прижавшись щекой к круглому меховому животику, – что царица Клеопатра тоже не знает покоя.
Ее догадка была близка к истине. Узнав, что Цезарь уезжает в Испанию, чтобы подавить там восстание республиканцев, Клеопатра не на шутку встревожилась.
– Но я не могу жить тут без тебя! Я запрещаю тебе покидать меня!
– Я посоветовал бы тебе вернуться домой, но осенью и зимой море между Италией и Александрией слишком бурное, – сказал Цезарь, стараясь сохранять ровный тон. – Потерпи, любовь моя. Кампания будет недолгой.
– Я слышала, что у республиканцев тринадцать легионов.
– Думаю, так оно и есть.
– А ты распустил всех солдат, оставив себе только два.
– Пятый, «Жаворонок», и десятый. Но Рабирий Постум, который опять согласился быть моим praefectus fabrum, набирает рекрутов в Италийской Галлии. Многим парням там уже надоело бездельничать, и они вновь готовы служить. У меня будет восемь легионов, достаточно, чтобы побить Лабиена, – сказал Цезарь, наклонился и с удовольствием поцеловал ее.
Но она продолжала сердиться. Надо менять тему.
– Ты просмотрела результаты переписи? – спросил он.
– Просмотрела. Она превосходно проведена, – ответила Клеопатра, отвлекаясь. – Когда я возвращусь в Египет, то проведу такую же перепись. Меня поражает, как тебе удалось заставить тысячи человек ходить от дома к дому.
– Люди любят совать нос в чужие дела. Их только надо научить, как ладить с теми, кому не нравятся расспросы.
– Твоя гениальность потрясает меня. Ты делаешь все так здорово, так быстро. Нам за тобой не угнаться.
– Продолжай делать мне комплименты, и я лопну от гордости, – беспечно сказал он и нахмурился. – По крайней мере, твои комплименты искренние. Ты знаешь, что́ эти идиоты воздвигли в портике Юпитера Всеблагого Всесильного?
Она знала и вполне одобряла. Хотя Клеопатра уже достаточно хорошо изучила Цезаря, чтобы понимать, почему это так рассердило его. Сенат и восемнадцать старших центурий решили заказать золотую скульптуру: Цезарь в колеснице, запряженной четверкой коней, а под ним – земной шар. Еще одна почесть вопреки его воле.
– Передо мной дилемма, – говорил он ей какое-то время назад. – Если запретить им это, я буду выглядеть неблагодарным, скупым, а если разрешить, все сочтут, что я тщеславен и высокомерен. Я сказал им, что эта конструкция, с моей точки зрения, ужасна, но они сделали вид, что не услышали, и продолжают свое.
«Ужасную конструкцию» он не видел до момента торжественного совлечения с нее ткани. Скульптор Аркесилай постарался. Кони были великолепны. Приятно удивленный, Цезарь медленно обошел вокруг скульптуры и увидел пластинку, прикрепленную к переднему борту колесницы. Надпись, сделанная на греческом, повторяла надпись под его статуей на рыночной площади в Эфесе: «НОСИТЕЛЬ БОЖЕСТВЕННОГО НАЧАЛА» и все остальное.
– Снимите эту мерзость! – рявкнул он.
Никто не двинулся с места.
У одного из сенаторов на поясе висел кинжал. Цезарь схватил его и вонзил в золото. Еще немного усилий – и пластинка отскочила.
– Никогда, никогда больше не говорите так обо мне! – крикнул он и отошел, разъяренный до такой степени, что отброшенную пластинку быстро смяли, превратив в металлический шар.
Поэтому в ответ Клеопатра примирительно сказала:
– Да, я знаю об этом. Мне жаль, что ты оскорблен.
– Я не хочу быть царем Рима, и я не хочу быть богом! – проворчал он.
– Но ты – бог, – просто сказала она.
– Нет, я не бог! Я смертный человек, Клеопатра, и меня ждет судьба всех смертных! Я умру! Слышишь? Умру! А боги не умирают. Если бы меня сделали богом после моей смерти, все было бы по-другому. Я спал бы себе вечным сном, не ведая, что я – бог. Но, живой и смертный, я быть таковым не могу. Да и зачем мне быть царем Рима? – сердито добавил он. – Как диктатор я и так волен делать все, что хочу.
– Он как бык в загородке, которого дразнит и мучает толпа сорванцов, чувствующих себя в безопасности, – сказала Сервилия Гаю Кассию. – О, как я рада! И Понтий Аквила доволен.
– Как поживает твой преданный любовник? – мило поинтересовался Кассий.