– Ты действительно пытался убить Цезаря, Антоний? – вдруг спросил он.
Антоний удивленно посмотрел на Требония.
– Хм… Да, действительно, – ответил он, пожимая плечами.
– Что заставило тебя на это пойти? – спросил заинтригованный Требоний.
Антоний усмехнулся:
– Деньги, что же еще? Я был с Попликолой, Котилой и Цимбром. Один из них – я забыл кто – напомнил мне, что я наследник Цезаря, поэтому мне показалось хорошей идеей не мешкая завладеть его деньгами. Но ничего не получилось, старик поставил стражу вокруг Государственного дома, и я не смог проникнуть внутрь. Я хочу знать, кто меня выдал, потому что без этого не обошлось. Цезарь сказал в сенате, что меня видели, но я-то знаю, что меня никто не видел. Я думаю, это Попликола.
– Цезарь твой близкий родственник, – сказал Децим Брут.
– Это я знаю! В тот момент я об этом не думал, но Фульвия выпытала у меня эту историю после того, как о ней узнал сенат. И заставила пообещать, что я никогда больше не подниму на него руку. – Он поморщился. – Она принудила меня поклясться моим пращуром Геркулесом.
– Цезарь и мой родственник, – задумчиво сказал Децим Брут, – но я не клялся.
Лицо Гая Требония было от природы угрюмым. Печальные серые глаза уставились на Антония.
– Вопрос в том, – сказал он, – обязывает ли тебя твоя клятва сделаться Попликолой и выболтать Цезарю, что его собираются убить, если ты об этом узнаешь?
Воцарилось молчание. Пораженный, Антоний уставился на Требония. Децим Брут тоже.
– Я не болтун, Требоний. Особенно в серьезных делах.
– Я и не думаю, что ты болтун. Просто хотел убедиться, – сказал Требоний.
Децим стукнул рукой по столу.
– Этот разговор никуда нас не приведет, так что советую сменить тему, – сказал он.
– На какую? – спросил Требоний.
– В данный момент по той или иной причине Цезарь невысокого мнения о каждом из нас. В этом году он сделал меня претором, но ему было все равно, кем меня назначить. Так почему же он не взял меня с собой в Дальнюю Испанию? Я бы командовал легионами лучше, чем такой чурбан, как Квинт Педий! Но я проштрафился перед Цезарем. Вместо того чтобы похлопать меня по плечу за то, что я подавил восстание белловаков, он сказал, что я поступил с ними слишком жестоко. – Его невыразительное лицо исказилось. – Нравится нам это или нет, мы полностью зависим от благосклонности великого человека, и у меня есть все основания об этом не забывать. Я хочу сделаться консулом, а по его милости или нет, мне не важно. Ты, Требоний, тоже не прочь сесть в курульное кресло. Да и тебе, Антоний, надо бы основательно повилять перед ним хвостом, если ты надеешься чего-то достигнуть.
– К чему ты все это говоришь? – нетерпеливо спросил Антоний.
– К тому, что мы не можем сидеть в Риме и ждать, как три сучки во время течки, – сказал Децим, вновь по привычке растягивая слова. – Мы должны встретить его на пути к дому, и чем скорее, тем лучше. Здесь столько льстецов кинется лизать ему зад, что нас он и не услышит. А ведь с нами он провел много лет, он знает, какие мы командиры. Всем известно, что он намерен идти на парфян. И нам надо подсуетиться, чтобы занять в этой кампании посты старших легатов. После Азии, Африки и Испании у него появились десятки ребят, тоже способных командовать, от Кальвина до Фабия Максима. В некоторой степени мы уже бывшие его друзья. После Галлии прошли годы. Поэтому мы должны прибыть к нему и напомнить, что мы гораздо лучше смыслим в войне, чем тот же Кальвин или Фабий Максим.
Его жадно слушали.
– Я получил хороший куш после Галлии, – продолжал Децим Брут, – но после парфян я стал бы богаче Помпея Магна в его лучшие годы. Как и у тебя, Антоний, у меня очень дорогие привычки. А поскольку верх дурных манер убивать родичей, нам нужно найти другой источник существования, помимо чьих-либо завещаний. Я не знаю, что вы решите, но я уезжаю из Рима, чтобы пораньше встретиться с ним.
– Я поеду с тобой, – тут же сказал Антоний.
– И я, – сказал Требоний, удовлетворенно откидываясь назад.
Главную тему закрыли раньше, но реакция двух родичей Цезаря не разочаровала его. Требоний, внезапно решивший, что Цезарю следует умереть, не вполне понимал, откуда взялась эта мысль. Скорее всего, всплыла из глубин подсознания. Из того пласта, где возникали намерения не самого благородного свойства. Но на деле все было проще. Эту мысль породила исконная ненависть. Ненависть человека, у которого ничего нет, к человеку, у которого есть все.
5
Когда Брут вернулся наконец из Италийской Галлии, его настроение показалось Сервилии довольно странным. То, что ему очень понравилась порученная Цезарем работа, было очевидно. Но присущая Бруту рассеянность настолько возросла, что он просто не замечал придирок и язвительных слов матери. Стрелы летели мимо.
Самое поразительное изменение произошло с его кожей. Она так очистилась, что он теперь чисто брился. Остались лишь оспины, следы отвратительного недуга, который мучил его почти четверть века. И прекрасно. В будущем году ему, как и Гаю Кассию, стукнет сорок, и он сможет пройти в преторы. Ну, не пройти, так выдвинуть свою кандидатуру. А дальше – как решит Цезарь.
Цезарь! Да, Цезарь, который был теперь бесспорным правителем мира, о чем Луций Понтий Аквила не упускал случая напоминать своей любовнице Сервилии. Будучи плебейским трибуном, Аквила очень злился на свою беспомощность: при диктаторском правлении он не мог наложить вето ни на один закон, предложенный Цезарем. Ему очень хотелось что-то сделать, чтобы продемонстрировать свою ненависть ко всему, за чем стоял Цезарь.
Что касается Гая Кассия, он слонялся по Риму недовольный, ему нечем было заняться. Он все надеялся стать претором, а пока суд да дело, много времени проводил с Цицероном и Филиппом. К большому удивлению римлян, он вдруг отказался от стоицизма и сделался эпикурейцем. Как понимала Сервилия, только ради того, чтобы подразнить Брута, который так разозлился, что стал его избегать. Нелегкое дело, ибо оба часто бывали у Цицерона.
А Сервилия бóльшую часть времени посвящала беседам с царицей Клеопатрой, очень одинокой в своем мраморном мавзолее. Конечно, царица отлично знала, что Сервилия была любовницей Цезаря на протяжении многих лет, но она ясно дала понять, что это не повлияет на их отношения. Она даже склонна была считать этот факт скрепляющим их дружбу. Сервилия это понимала.
– Ты думаешь, он когда-нибудь вернется домой? – спросила Клеопатра в конце мая.
– Я согласна с Цицероном, он обязан вернуться, – уверенно ответила Сервилия. – Если он планирует парфянскую кампанию, сначала ему надо многое сделать в Риме.
– О, Цицерон! – воскликнула Клеопатра с гримасой отвращения. – Я не встречала большего себялюбца и позера, чем он.
– Ему ты тоже не нравишься, – сказала Сервилия.
– Мама! – крикнул Цезарион, впрыгивая в комнату верхом на палке с лошадиной головой. – Филомена говорит, что мне нельзя выходить на улицу!
– Если Филомена говорит, что тебе нельзя выходить на улицу, значит так тому и быть, – сказала Клеопатра.
– Невероятное сходство с Цезарем, – сказала Сервилия, чувствуя комок в горле.
«О, почему это не я родила ему сына? Мой был бы римлянином, с патрициями в любой ветви рода».
Мальчик ускакал, как обычно легко согласившись с материнским вердиктом.
– Внешне – да, – нежно улыбаясь, ответила Клеопатра, – но ты можешь представить Цезаря столь же покорным, даже в таком возрасте?
– Конечно нет. А почему ему нельзя на улицу? Сегодня замечательный день, и он может поиграть на солнышке, солнечные лучи для него очень полезны.
Клеопатра стала серьезной:
– Есть еще причина, по которой я хочу, чтобы его отец поскорее вернулся. Местным жителям удается обмануть моих караульных, и они пробираются во дворец, чтобы причинить вред. У них ножи, и они отрезают ноздри и уши. Пострадали несколько наших детей возраста Цезариона, а также мои служанки.
– Моя дорогая Клеопатра, для чего у тебя стража? Пошли мальчика погулять под охраной, не держи его взаперти!
– Он захочет играть с охраной.
– А почему нет? – удивилась Сервилия.
– Он может играть только с равными.
Сервилия вытянула губы трубочкой:
– Клеопатра, мои предки гораздо знатнее твоих, но даже я не вижу в этом смысла. Скоро он сам научится отличать, кто равен ему, кто не равен, а пока пускай радуется солнцу, воздуху и шумным играм.
– У меня есть другое решение, – упрямо возразила Клеопатра.
– Интересно какое?
– Я собираюсь построить вокруг моего дворца высокую стену.
– Это не удержит местных бродяг.
– Удержит. Каждый cubit территории будет взят под контроль.
Закатив глаза, Сервилия сдалась. Несколько месяцев общения с Клеопатрой показали ей, насколько римские женщины отличаются от восточных. Царица Египта могла править миллионами, но у нее не было ни капли здравого смысла. Первая же встреча продемонстрировала один утешительный факт: что бы Цезарь ни чувствовал к Клеопатре, он не был безумно в нее влюблен. Вероятно, его прельстила возможность произвести на свет царя, отцом которого он будет признан всеми. Цезарь спал с несколькими царицами, но все они были чьими-то женами. А эта принадлежала ему, и только ему. Да, она обладала некоторой привлекательностью и разбиралась в законах и управлении. Но чем дольше Сервилия с ней общалась, тем меньше та ее беспокоила.
А Брут навещал женщину, очень отличавшуюся от Клеопатры. Его первый визит по возвращении в Рим был, естественно, к Порции, которая с большой радостью приветствовала его, но не подставила губы для поцелуя и не сгребла в охапку, отрывая от пола, как бывало раньше. Причина крылась не в угасании чувства. У причины имелось имя – Статилл.
Раньше Статилл часто наезжал к Бруту в Плаценцию, но в конце концов осел в Риме. Появился в доме Бибула и упросил молодого Луция Бибула разрешить у него пожить. Поскольку Луцию не пришло в голову поинтересоваться мнением мачехи, Порция опять оказалась в ловушке. Отошла, как и в доме Катона, на задний план, наблюдая, как вечно пьяный философ назойливо убеждает Луция выпить с ним. Это было несправедливо! И почему она не настояла, чтобы Луция отослали к Гнею Помпею в Испанию? По возрасту он уже мог служить контуберналом, но он так безутешно горевал после смерти Катона, что Порция посчитала неправильным изгонять пасынка из родного гнезда. А когда появился Статилл, пожалела об этом.