В последнее время статус Нарбона повысился. Цезарь создал новую провинцию, Нарбонскую Галлию, которая протянулась от западного берега Родана до Пиренеев и от Нашего моря до Атлантического океана, где Дураний и Гарумна сливались возле галльской крепости Бурдигала. Таким образом, в нее вошли земли вольков-тектосагов и аквитанов. Как и положено, в ставшем столицей Нарбоне возвели красивую наместническую резиденцию, где должны были остановиться Цезарь и его штат. Там уже поселился храбрый и исполнительный легат Авл Гирций.
Марк Антоний спал в доме Луция Цезаря лишь одну ночь, а потом Гирций пригласил его во дворец. В доме Луция Цезаря остались только Гай Требоний, Децим Брут и Базил. Это порадовало Требония, облегчило его задачу. Настало время прозондировать некоторых людей на предмет преждевременного ухода Цезаря в иной мир.
Он начал с Децима Юния Брута Альбина, продолжив разговор, завязавшийся в таверне Мурция.
– Мы получим шанс принять участие в выборах, о которых ты говорил, Децим, только если Цезарь будет отстранен от власти над Римом, – сказал он, когда они прогуливались по молу.
– Я знаю, Требоний.
– А как, по-твоему, мы сможем добиться отставки Цезаря?
– Есть лишь один способ – убить его.
– Когда-то, – грустно сказал Требоний, глядя на корабль, стоявший на рейде, – Цезарь обвинил Гибриду, дядю Антония, в жестоком обращении с греками или с кем там еще. Это вызвало небольшое волнение в Риме, поскольку Цезарь связан с Антониями родственными узами, но великий человек – в те дни он, правда, не был так уж велик – сказал, что его поступок не нарушает принципов семейственности, ибо его связь с Антониями не кровная, а по браку.
– Я помню это дело. Гибрида обратился за защитой к трибунам и остановил слушание, но Цезарь представил его таким монстром, что ему все равно пришлось отправиться в ссылку, – сказал Децим. – Моя связь с Юлиями кровная, но очень дальняя – через некую Попиллию, мать отца Катула Цезаря.
– Полагаешь, такое дальнее родство не помешает тебе присоединиться к группе, замышляющей убить Цезаря?
– Не помешает, – уверенно ответил Децим Брут.
Он продолжал идти, морща нос. Пахло рыбой, водорослями, кораблями.
– Однако, Требоний, зачем тебе нужны сподвижники?
– Потому что я не намерен жертвовать своей жизнью и карьерой, – честно признался Требоний. – Я хочу, чтобы в этом предприятии участвовало достаточное число важных людей. Пусть это будет подвиг патриотизма, за который сенат не решится кого-либо наказать.
– Значит, ты не думаешь сделать это в Нарбоне?
– В Нарбоне я просто хочу испытать некоторых, но только после того, как послушаю и понаблюдаю. А тебя я спрашиваю здесь и сейчас, потому что двоим легче и наблюдать, и слушать.
– Потолкуй с Базилом, и нас будет трое.
– Я думал о нем. Ты полагаешь, он присоединится?
– Незамедлительно. – Децим Брут скривил рот, но не из-за бьющих в нос запахов. – Это еще один Гибрида. Он пытает рабов. Я слышал, что об этом прознал Цезарь и что его карьера повисла на волоске. Вместо обещанного повышения Цезарь его отстранит от дел, если уже не отстранил.
Требоний нахмурился:
– Эта история не пойдет нам на пользу.
– О ней знают очень немногие. А в сенаторском стаде он важен.
И это было правдой. Луций Минуций Базил, пиценский землевладелец, всегда заявлял, что его родословие восходит к дням Цинцинната, хотя доказательств у него не имелось. Однако это голословное утверждение было благосклонно воспринято первым классом, и его честолюбие воспарило. Назначенный Цезарем претором на этот год, он уже мечтал о консульстве, пока не узнал, что Цезарю донесли о его тайном пороке и даже представили раба после пыток. Получив короткое письмо, в котором сообщалось, что никаких продвижений ему не видать, Базил из сторонника Цезаря превратился в ярого его врага. Прослужить четыре года в Галлии одним из легатов командующего и оказаться не у дел – это больше чем потрясение. Он приехал в Нарбон, чтобы оправдаться, но надежда была эфемерной.
Когда Требоний и Децим Брут прощупали его, он согласился войти в клуб «Убей Цезаря», как Децим с радостью и даже с ликованием нарек их группу.
Трое. Кто еще?
Луций Стай Мурк приехал в Нарбон, уверенный в себе, ибо знал, что Цезарь его ценит за эффективные действия на море, где он с успехом командовал флотом. Он встал на сторону Цезаря по очень веской причине. Мурк был уверен в том, кто победит, и хотел быть с победителем. Загвоздка заключалась в том, что сам Цезарь ему сильно не нравился, да и Цезарь, похоже, симпатий к нему не питал. Поэтому милости Цезаря в его отношении не обещали длиться долго, особенно теперь, когда в обозримом будущем не предвиделось мало-мальски стоящих морских сражений. Он побывал в преторах и жаждал стать консулом, однако хорошо сознавал, что при двух консулах в год и при множестве претендентов на этот пост шансов у него почти нет.
Базил посоветовал подключить и его, но было решено не говорить с ним в Нарбоне, да и со всеми прочими тоже. В Нарбоне надо только наметить кандидатуры, и все.
Вскоре список потенциальных членов новоиспеченного клуба пополнился, но, к сожалению, лишь заднескамеечниками, не пользующимися большим влиянием. Это были Децим Туруллий, братья Цецилий Метелл и Цецилий Буколиан, братья Публий и Гай Сервилии Каски. И еще очень рассерженный Цезенний Лентон, тот, что обезглавил Гнея Помпея.
На третий день квинтилия Цезарь наконец прибыл в Нарбон в сопровождении остатка десятого легиона и чуть более многочисленного пятого, «Жаворонка».
«Да, – подумал Марк Антоний, – выглядит он прекрасно».
– Мой дорогой Антоний, – сердечно приветствовал его Цезарь, целуя в щеку. – Рад видеть тебя. И Авла Гирция, разумеется.
Антоний не слышал, что Цезарь говорил ему далее. Он увидел хрупкую фигуру, появившуюся из двуколки. Молодой Гай Октавий? Да, это он! Но как же он изменился! На деле Антоний никогда не обращал внимания на своего троюродного брата, сбросив его со счетов как будущего утешителя педерастов, который станет позором семьи. Но парень, хотя по-прежнему красивый и утонченный, теперь излучал спокойную уверенность, говорящую о том, что он вполне освоился с ролью контубернала.
Цезарь с улыбкой повернулся к Октавию и выдвинул его вперед:
– Как видишь, тут почти вся семья. Нам только недоставало тебя, Марк Антоний. – Цезарь обнял Октавия за плечи и слегка сжал. – Гай, пойди посмотри, где меня поселили.
Октавий спокойно улыбнулся Антонию и пошел выполнять поручение.
– Цезарь, я здесь, чтобы извиниться и просить прощения.
– Принимаю первое и дарую второе, Антоний.
Тут подошли остальные, от Квинта Педия до молодого Луция Пинария, еще одного внучатого племянника Цезаря. А также Квинт Фабий Максим, Кальвин, Мессала Руф и Поллион.
– Я лучше поселюсь отдельно, – сказал Антоний Гирцию, сосчитав всех. – Устроюсь в доме дяди.
– Нет нужды, – добродушно сказал Цезарь. – Мы поместим Агриппу, Пинария и Октавия где-нибудь в гардеробной.
– Агриппу? – переспросил Антоний.
– Вон он, – показал Цезарь. – Ты видел когда-нибудь в своей жизни более перспективного воина, Антоний?
– Похож на Квинта Сертория, так же уверен в себе.
– Я тоже это заметил. Он контубернал Педия, но я возьму его в свой штат, когда пойду на Восток. И одного из военных трибунов Педия, Сальвидиена Руфа. Он командовал кавалерийской атакой при Мунде и справился с этим блестяще.
– Приятно знать, что Рим все еще поставляет хороших бойцов.
– Не Рим, Антоний, – Италия! Думай шире!
– В Нарбоне еще шестьдесят два сенатора, которые приехали поклониться, – сказал Антоний, входя с Цезарем в дом. – Большинство из них – твои назначенцы-заднескамеечники, но здесь и Требоний, и Децим Брут, и Базил, и Стай Мурк.
Он остановился, насмешливо скривил губы.
– Кажется, ты в восторге от этого молодого saltatrix tonsa Октавия, – вдруг сказал он.
– Внешность обманчива, Антоний. Октавий далеко не продажная танцовщица. У него больше политической проницательности в мизинце, чем во всем твоем теле. Он сопровождал меня везде после Мунды, и я не помню, чтобы какой-нибудь юноша радовал меня больше. Правда, он болен и непригоден для воинской службы, но на его плечах очень умная голова. Жаль, что его имя – Октавий.
Антоний встревожился. И весь напрягся.
– Думаешь переименовать его в Юлия Цезаря? – спросил он.
– Увы, нет. Я ведь сказал, что он болен. Серьезно болен и до старости не доживет, – спокойно ответил Цезарь.
Появился Октавий.
– Вверх по лестнице, комнаты справа в конце коридора, Цезарь, – сказал он. – Если я тебе больше не нужен, то мне хотелось бы посмотреть, где поселились Пинарий с Агриппой. Могу я остановиться там же?
– Я так и планировал. Пройдись по Нарбону, будь осмотрителен, не попадай в неприятности. У тебя отпуск.
В больших красивых серых глазах вспыхнуло обожание, потом парень кивнул и исчез.
– Он думает, что солнце светит из твоей задницы, – сказал Антоний.
– Очень приятно знать, что хоть кто-то так думает, Антоний. Особенно если это член моей семьи.
– Спорим, Педий не сядет срать, пока ты не позволишь.
– А как у тебя обстоят дела со стулом, Антоний?
– Относись ко мне хорошо, Цезарь, и я буду хорошо к тебе относиться.
– Я принял твои извинения, но ты пока еще на заметке, неплохо бы тебе помнить об этом. Ты заплатил долги?
– Нет, – угрюмо признался Антоний, – но я сумел заткнуть дыры и рты. Как только у Фульвии наберутся наличные, ростовщики получат еще. А окончательно я рассчитаюсь из своей доли в парфянских трофеях.
Они дошли до покоев Цезаря, где Хапд-эфане чистил какие-то фрукты. Антоний с отвращением оглядел египетского врача.
– У меня на тебя другие планы, – сказал Цезарь, забрасывая в рот персик.
Антоний встал как вкопанный и в немой ярости уставился на родича:
– О нет! Только не это! Не жди, что я снова вместо тебя буду торчать в Риме пять лет. Потому что я откажусь! Я хочу участвовать в приличной кампании с приличными трофеями!