– У тебя будет кампания, Антоний, но не со мной, – сказал Цезарь, не повышая голоса. – В следующем году ты станешь консулом, после чего отправишься в Македонию с шестью хорошими легионами. Ватиний останется в Иллирии, и вы оба развернете кампанию против даков. Я не хочу, чтобы в мое отсутствие Риму угрожал царь Буребиста. Ты и Ватиний должны пройти от рек Сав и Драв до Эвксинского моря. И твоя доля в трофеях будет равна доле командующего, а не легата.
– Но это меньше парфянской доли, – проворчал Антоний.
– Если судить по мелким кампаниям предыдущих наместников Македонии, то да, – сказал, еле сдерживая себя, Цезарь. – Но обещаю, что после этой кампании ты будешь богат как Крез. Дакию и берега Данубия населяют очень богатые племена. У них много золота.
– Но мне придется делить его с Ватинием, – сказал Антоний.
– А парфянские трофеи тебе пришлось бы делить с двадцатью другими участниками кампании равного с тобой ранга. Кстати, ты не забыл, что командующему отходит вся выручка от продажи рабов? Ты знаешь, сколько я получил за галльских невольников? Тридцать тысяч талантов! – Цезарь насмешливо посмотрел на него. – Ты, Антоний, яркий пример римского недоучки, который в детстве отлынивал от домашних заданий, а в математике был вообще полный ноль. К тому же ты от рождения ненасытен.
Цезарь оставался в Нарбоне два рыночных интервала, учреждая новую провинцию Нарбонская Галлия и наделяя большими участками плодородной земли немногих выживших солдат десятого легиона. Пятый, «Жаворонок», пойдет с ним на восток и осядет в долине Родана, на такой же хорошей земле. Бесценный для Галлии дар. Солдаты женятся на галльских женщинах и смешают кровь двух великих воинственных народов.
– Он всегда держался по-царски, – сказал Гай Требоний Дециму Бруту, глядя, как Цезарь идет сквозь ряды раболепствующих сенаторов, – а сейчас превосходит себя. Цезарь Рекс! Если мы убедим всех влиятельных римлян, что он собирается стать царем Рима, нам ничего не сделают, Децим. Рим никогда не наказывал цареубийц.
– Распространением этого слуха должен заняться авторитетный и близкий Цезарю человек, – задумчиво сказал Децим. – Кто-то вроде Антония, который, я слышал, станет одним из консулов в следующем году. Я знаю, Антоний сам не убьет, но подозреваю, что он не осудит убийцу. Может быть, даже придаст убийству вид благородного деяния.
– Может быть, – улыбнулся Требоний. – Мне спросить у него?
Поскольку Антоний прилагал огромные усилия, чтобы оставаться трезвым и приносить Цезарю хоть какую-то пользу, трудно было застать его одного. Но в последний вечер перед отъездом Требонию удалось пригласить Антония посмотреть на очень красивого коня.
– Животное как раз под твой вес, Антоний, и стоит той цены, которую просит хозяин. Я знаю, что у тебя миллионные долги, но консулу нужен приличный государственный конь. Получше твоего прежнего, который состарился и должен быть списан. Не забывай, что за государственных лошадей платит казна.
Антоний заглотил приманку. Он очень обрадовался, увидев животное, высокое и сильное, но не казавшееся тяжеловозом, а светло-серые и темно-серые яблоки окончательно его покорили. Покупка состоялась, он и Требоний вернулись в город.
– Я хочу поговорить с тобой, – сказал Требоний, – но не отвечай мне сейчас. Только послушай. Полагаю, не стоит напоминать, что моя жизнь окажется в твоих руках, как только я начну этот разговор. Но каким бы ни был твой ответ, мне не хочется верить, что ты выболтаешь все Цезарю. Конечно, ты знаешь, о чем пойдет речь. Об убийстве. Уже несколько человек убеждены, что это необходимо сделать, если мы желаем видеть наш Рим свободным. Но торопиться нельзя, потому что мы должны казаться первому классу борцами за справедливость, истинными патриотами, оказывающими Риму большую услугу.
Он замолчал. Мимо прошли два сенатора.
– Клятву, которую ты дал Фульвии, нельзя нарушать, поэтому я не прошу тебя вступить в клуб «Убей Цезаря». Это Децим придумал название. В шутку или всерьез, но у стен имеются уши. Я только прошу тебя помочь нам, не уронив себя в глазах Фульвии. А именно: пусти слух, что Цезарь уже примеряет диадему. Кое-кто с давних пор поговаривает об этом, но их болтовня выглядит как злонамеренные происки заклятых его врагов. Так что этот слух не производит впечатления на таких людей, как Флавий Гемицилл или Аттик, чье мнение очень ценится в деловых и коммерческих римских кругах. Иное дело, если о царских амбициях Цезаря проронит словечко кто-нибудь из его ближайшего окружения. Тогда это покажется всем весьма правдоподобным. Во всяком случае, так думает Децим.
Мимо прошли еще два сенатора и услышали, как Требоний с Антонием увлеченно обсуждают достоинства приобретенного кем-то из них коня.
– Сейчас ходят слухи, что в следующем году ты будешь консулом, – снова заговорил Требоний, – и что, когда Цезарь пойдет на парфян, ты останешься в Риме, чтобы править до конца года, а затем вместе с Ватинием развязать войну в Дакии. Не спрашивай меня, откуда я это знаю, просто прими как факт. Я думаю, ты не в таком восторге от этого плана, как полагает Цезарь, и я понимаю почему. Кампания в Дакии не обещает больших трофеев. Там нет Атуатуки со всеми сокровищами германцев и нет сокровищниц друидов, битком набитых жертвенным золотом. Тебе придется выпытывать у дикарей, где находятся захоронения, а ты ведь не Лабиен. Что касается продажи рабов, кто будет их покупать? Самый большой рынок – это Парфия, а зачем им рабы, когда на них наседает Цезарь? Но если Цезарь умрет, все изменится, ведь так?
Антоний остановился и наклонился, чтобы завязать шнурок. Пальцы дрожат, отметил Требоний. Да, семена падают на благодатную почву.
– Во всяком случае, как консул, избранный на остаток этого года, и действующий консул на следующий год, ты в отличном положении. Ты можешь заставить даже умных людей задуматься, а не хочет ли Цезарь и впрямь стать Цезарем Рексом. Поговаривают, что в храме Квирина собираются поставить статую Цезаря, а что, если сенат проголосует за то, чтобы соорудить для нее на Квиринале отдельный дворец? Рядом с храмом Квирина, да еще украсить его храмовым фронтоном? Что, если введут культ Цезаря Милосердного? Не будет ли это походить на культ божества? Если бы ты был фламином, к твоим речам прислушались бы?
Требоний остановился, перевел дыхание и продолжил:
– У меня есть идеи по этому поводу, но, я уверен, ты и сам можешь многое придумать. Надо устроить все так, чтобы казалось, будто Цезарь никогда не снимет с себя полномочий, никогда не откажется от власти и что конечная цель его – стать божеством на земле. Первый шаг к этому – получить царский венец. Видишь ли, никто из членов нашего клуба вовсе не хочет, чтобы его обвинили в perduellio или подвергнуться другому наказанию. Мы хотим выглядеть героями. Но для этого требуется правильным образом настроить первый класс – это единственный имеющий для нас значение класс. Все, кто пониже, уже считают Цезаря и богом, и царем, и им нравится это, потому что они любят его. Он дает им работу, пропитание, открывает новые возможности. Не все ли равно тогда, сколько будет он править и как? Все равно. Даже второму классу. Единственное, что нам надо сделать, – это повернуть первый класс против Цезаря Рекса.
Они подходили к дому Луция Цезаря.
– Не говори ни слова, Антоний. Твоим ответом будут действия. Больше ничего нам не надо.
Требоний кивнул, улыбнулся, словно они только что вели ничего не значащий разговор, и скрылся в доме. Марк Антоний пошел дальше, к дворцу наместника. Он тоже улыбался.
Когда на следующий день, на рассвете, огромная кавалькада покидала Нарбон, Цезарь пригласил Антония к себе в двуколку. Это не означало, что Гай Октавий впал в немилость. Он сел в другую двуколку, присоединившись к Дециму Бруту.
– Мы с тобой дальние родственники, молодой Октавий, – сказал Децим Брут, устало вздохнув.
Время, проведенное в Нарбоне, было напряженным, и напряжение еще не спало. Расслабиться не удастся, пока он не убедится, что Антоний не проболтался.
– Действительно, – весело согласился Октавий.
Этот обмен приветствиями явился прелюдией к долгому безобидному разговору, который закончился лишь через три дня в Арелате, где Цезарь задержался на один рыночный интервал, чтобы оставить там пятый легион, «Жаворонок». Когда Домициева дорога стала подниматься к Генавскому перевалу, Октавий вернулся в двуколку Цезаря, а Марк Антоний пересел к Дециму Бруту. Нет, он не проболтался. Какое облегчение!
– Уже в немилости? – спросил Децим. – Правда, Антоний, тебе нужен намордник.
Антоний усмехнулся:
– Нет, я лажу с великим человеком. Дело лишь в том, что я великоват, чтобы поместился еще и секретарь. А симпатичный маленький гомик много места не занимает. Интересный экземпляр, верно?
– О да, – тут же согласился Децим, – но не в том смысле, в каком ты думаешь. Гай Октавий очень опасен.
– Ты шутишь! Одурел от гадания, проболтаюсь я или нет?
– Нет, Антоний. Все далеко не так. Ты помнишь, что сказал Сулла Аврелии, когда та просила его сохранить Цезарю жизнь? Цезарь был ненамного старше, чем сейчас Октавий. «Хорошо, пусть будет по-твоему! – сказал Сулла. – Я отпущу его. Но предупреждаю! В этом молодом человеке я вижу несколько Мариев!» Так вот, в этом мальчике я вижу множество Мариев.
– У тебя определенно что-то с головой, – сказал Антоний и сменил тему: – Наш следующий пункт – Куларон.
– А что там будет?
– Собрание воконтиев. Великий человек подарит исконные земли воконтиев им же в память о старом Гнее Помпее Троге.
– Вот в этом я отдаю должное Цезарю, – сказал Децим Брут. – Он никогда не забывает добро. Трог оказывал нам огромную помощь во все годы Галльской войны, а воконтии заслужили статус друзей и союзников Рима. После того как Трог встал на сторону Цезаря, они прекратили ужасные набеги на нас. И никогда не поддерживали Верцингеторига.
– После Таврасии я поеду быстрее, – сказал Антоний.