– А что такое?
– Фульвия должна родить, и я хочу быть с ней.
Децим Брут захохотал:
– Антоний! Ты наконец-то под каблуком! Сколько у тебя детей?
– Только одна законная дочь, и та идиотка. Дети от Фадии умерли вместе с ней во время того ужасного мора. Но я не считаю это потерей, особенно с такой матерью, как она. А ребенок Фульвии – это совсем другое. Этот всегда сможет сказать, что он правнук Гая Гракха.
– А если родится девочка?
– Фульвия говорит, что носит мальчика, она знает.
– Два мальчика и две девочки от Клодия, мальчик от Куриона. Ты прав, она знает.
Домициева дорога спускалась к широкой долине реки Пад, к Плаценции, столице Италийской Галлии и резиденции наместника Гая Вибия Пансы, одного из самых преданных клиентов Цезаря. Он сменил Брута и, когда тот и Кассий прибыли в Плаценцию, с радостью приветствовал их.
– Дорогой Брут, ты проделал блестящую работу, – тепло сказал он. – Мне осталось только следовать твоим эдиктам. Приехали встретить Цезаря?
– Скоро тебя потеснят квартиранты, – сказал Брут, несколько удивленный такой похвалой. – Гай Кассий и я остановимся в гостинице Тигеллия.
– Ничего подобного! Нет, нет и нет! Я не хочу ничего слышать! Я получил сообщение от Цезаря, что у нас задержатся только Квинт Педий, Кальвин и трое контуберналов. Ну, разумеется, и он сам. Децим Брут и Гай Требоний поедут прямиком в Рим, как и все остальные.
– Тогда благодарим за приглашение, Панса, – живо отреагировал Кассий.
– Я надеюсь, – сказал он Бруту, когда они заняли четыре комнаты, – что мы здесь пробудем недолго. Этот Панса чересчур утомителен.
– Гм, – рассеянно произнес Брут.
Он думал о Порции, по которой очень скучал. Не говоря уже о мучительном чувстве вины. Он ведь не сказал ей, куда едет.
Ждать пришлось недолго. Цезарь приехал на другой день, как раз к обеду. Излишне властный, по мнению Кассия, но его радость была вполне искренней.
Семеро возлежали на ложах: Цезарь, Кальвин, Квинт Педий, Панса, Брут, Кассий и Гай Октавий. По традиции жена Пансы Фуфия Калена не могла следовать за мужем в провинцию, поэтому никто не встревал со своей болтовней в серьезную вдумчивую мужскую беседу.
– А где Квинт Фабий Максим? – спросил Панса Цезаря.
– Поехал с Антонием дальше. Он очень хорошо поработал в Испании, его ждет триумф. Квинта Педия – тоже.
Кассий сжал губы. Идея торжественно отмечать победу римлян над римлянами его поразила. Там не было даже общеиспанского мятежа! Да и серьезного сопротивления. Далеко не вся Дальняя Испания ополчилась на Цезаря, а Ближняя вообще не принимала участия в этой войне.
– А ты сам будешь отмечать триумф? – спросил Панса.
– Естественно, – ответил Цезарь, загадочно усмехаясь.
«Он даже не пытается завуалировать факт, что римляне били римлян, – подумал Кассий. – Что же это будут тогда за триумфы! Интересно, сохранил ли он голову Гнея Помпея, чтобы продемонстрировать ее на параде?»
Воцарилось молчание. Все сосредоточились на еде. Кассий был не единственным, кому не понравилась идея торжеств по поводу разгрома своих же сограждан.
– Ты что-нибудь написал еще, Брут? – спросил Цезарь.
Брут поднял на Цезаря печальные карие глаза, оторвавшись от мыслей о Порции.
– Да, – ответил он, – три трактата.
– Три?
– Да, мне нравится одновременно работать над несколькими вещами. К счастью, – продолжил он, прежде чем разум подал ему сигнал тревоги, – рукописи находились в Тускуле и не погибли в огне.
– В огне?
Брут залился краской, закусил губу:
– Э-э-э, да. В моем римском кабинете случился пожар. Все мои книги и бумаги сгорели.
– Edepol! И дом сгорел?
– Нет, дом остался цел. Наш управляющий действовал очень быстро.
– Эпафродит. Да, ценный слуга, как я помню. Значит, ты говоришь, что все твои книги и бумаги уничтожены? Они что же, были раскиданы по полу, по столам? – спросил Цезарь, разжевывая орехи.
– Да, – ответил Брут, приходя в еще большее замешательство.
По выражению глаз Цезаря Кассий отлично понял, что тот заподозрил неладное, а может, и догадался, что произошло. Но Брут был слишком мелкой мышкой для такой большой кошки, поэтому тему великодушно сменили.
– Расскажи нам о своих работах.
– Один трактат о добродетели, второй – о смиренном терпении и третий – о долге, – перечислил Брут, приходя в себя.
– Что ты можешь сказать о добродетели, Брут?
– Что одной добродетели достаточно для счастливой жизни. Если человек по-настоящему добродетелен, Цезарь, тогда ни бедность, ни болезнь, ни ссылка не смогут лишить его счастья.
– Да что ты?! Поразительное утверждение, особенно если принять во внимание твой огромный жизненный опыт. Впрочем, это аргумент стоика, который должен понравиться Порции. Мои искренние поздравления с браком, – серьезно добавил Цезарь.
– О, благодарю.
– А разве смиренное терпение можно счесть добродетелью? – спросил Цезарь и сам ответил: – Вовсе нет!
Кальвин засмеялся:
– Ответ Цезаря.
– Ответ мужчины, – послышался голос с дальнего ложа. – Терпение – это действительно добродетель, но смирение – это сугубо женское качество, – объявил Октавий.
Кассий с удивлением перевел взгляд со смущенного Брута на парня. Его так и подмывало отбрить женоподобного, самоуверенного юнца, возомнившего себя непререкаемым авторитетом в столь непростом философском вопросе, но он снова сдержался. Его опять остановило выражение лица Цезаря. «О боги, наш властитель любуется этим смазливым мальчишкой! Более того, он одобряет его суждение!»
Унесли остатки последнего блюда. Остались вино и вода. Какой любопытный обед, пронизанный скрытым напряжением! Кассию трудно было определить, кто являлся источником этого напряжения. Сначала, конечно, он грешил на самого Цезаря, но чем дольше длился обед, тем больше он склонялся к тому, что причиной был молодой Гай Октавий, находившийся, очевидно, в прекрасных отношениях со своим двоюродным дедом. Все, что он говорил, принималось со вниманием, словно он был старшим легатом, а не простым контуберналом. И прислушивался к нему не один только Цезарь. Кальвин и Педий ловили каждое слово юнца. При всем том Кассий не мог назвать этого юношу дерзким, грубым, развязным или даже тщеславным. Почти все время он скромно держался в тени, предпочитая не вмешиваться в разговор старших, а сосредоточенно слушать. Комментарии срывались с его языка лишь иногда, и каждый раз словно бы ненароком. Неожиданные, точные, иногда мудрые. Произносились они всегда тихо, но твердо. «А ты, Гай Октавий, очень непрост», – подумал Кассий.
– А теперь о деле, – сказал Цезарь так неожиданно, что Кассий вздрогнул, выныривая из своих размышлений.
– О деле? – удивился Панса.
– Да, но не о твоей провинции, Панса, так что расслабься. Марк Брут, Гай Кассий, на следующий год нужны будут преторы, – сказал Цезарь. – Брут, я предлагаю тебе стать городским претором. А тебе, Кассий, я предлагаю должность претора по делам иноземцев. Вы согласны?
– Да, конечно! – воскликнул Брут, просияв.
– Да, я согласен, – более сдержанно ответил Кассий.
– Я считаю, что должность городского претора вполне отвечает твоим способностям, Брут. С твоей дотошностью ты составишь разумные эдикты и будешь их придерживаться.
Он повернулся к Кассию:
– А у тебя, Кассий, большой опыт общения с негражданами, ты много путешествовал и способен схватывать все на лету. Поэтому ты будешь praetor peregrinus.
«Ах! – подумал Кассий, откидываясь на ложе. – Стоило совершить эту поездку. Значит, Долабелла думает, что получит Сирию, да?»
Брут был в восторге. «Городской претор! Мечта, а не работа! О, Порция поймет, я знаю, она поймет!»
«Они похожи на котов в море сливок», – подумал Октавий.
7
После Плаценции Цезарь ехал один. Даже Гаю Октавию он сказал, чтобы тот добирался до Рима сам. Таким образом, небольшой поезд двуколок отправился по дороге Эмилия Скавра к побережью, а по Аврелиевой дороге через Этрурию двинулись Цезарь с секретарями, его слуги и Хапд-эфане.
Была вторая половина секстилия, оставалось около семи месяцев до отъезда в Сирию и до славной войны. Надо успеть сделать все необходимое как для Рима, так и для Италии, а потом начать приготовления к пятилетней кампании. Составить пятнадцать легионов пехоты, набрать десять тысяч конников, германских, галльских и галатийских. Гай Рабирий Постум опять выполняет обязанности praefectus fabrum, а надежный старый погонщик мулов Публий Вентидий занят вербовкой. В этой кампании совсем не будет сырых новобранцев. К счастью, после повальной демобилизации прошел уже год, тихий, спокойный. Ровно столько обычно выдерживает на гражданке еще не уставший от ратных дел ветеран. Поэтому процент вновь записавшихся в армию будет высок. Под наблюдением Вентидия их тщательно отберут и рассортируют. Лучшие из них составят шесть отборных легионов, а остальные войдут в еще девять легионов, но уже средней руки. Затем артиллерия. Сто единиц на легион, не считая всякой мелочи. А также техники и опытная нестроевая обслуга…
Время в пути текло незаметно. Оно проходило в диктовках сменяющимся секретарям. Все требовало внимания: армия, Рим, Италия, важные и неотложные строительные работы – от прокладки канала через Коринфский перешеек до реконструкции порта в Остии. А еще надо осушить Помптинские болота, построить новые акведуки и отвести Тибр так, чтобы Марсово и Ватиканское поле оказались на том же берегу, что и Рим. В Италии также нет пока дороги Юлия Цезаря, ее надо проложить между Римом и Фирмом Пиценским, чтобы самые труднодоступные участки Апеннин перестали быть таковыми…
И непременно заставить этих ужасных чиновников, ведающих распределением земельных наделов, шевелиться, чтобы осевшие в Италии ветераны не дожидались годами земли. Он издал закон, запрещавший им в течение двадцати лет продавать свои участки, чтобы защитить этих детей от происков жадных жен, всяких ловкачей, пройдох, обирал и земельных спекулянтов. Что там провозглашал в Плаценции Брут? Он так мало знал о человеческой природе (смиренное терпение, вот уж действительно!), что и впрямь поверил, будто Цезарь наложил запрет на продажу выделенной ветеранам земли, дабы те не потратили выручку на потаскух и хмельное. Вот какое представление имеет Брут о нравах, царящих в низших классах. Брут, который ничего не знает о нищете, болезнях или ссылке, но почему-то считает, что они не могут разрушить счастье! Весь Палатин должен бы вырасти среди нищеты, как вырос Цезарь. Не в нищете сам, как Сулла, но видя страдания, которые она причиняет, и множество отравленных ею жизней…