фане, что Октавий чувствует себя в безопасности рядом с двоюродным дедом. Пока Цезарь – часть мира Октавия, он будет хорошо себя чувствовать даже во время восточной кампании.
Но наследник Цезаря вступит в права после смерти Цезаря, когда того не будет рядом. А смерть, думал Цезарь, уже не за горами, если Катбад, верховный друид галлов, был прав. Он предсказал, что Цезарь не доживет до глубокой старости и умрет в расцвете сил. А Цезарю уже пятьдесят пять, и «цвести» ему оставалось от силы лет десять…
Он закрыл глаза и попытался представить их лица.
Децим Брут, такой светловолосый, словно бы блеклый. Но, приглядевшись, обнаруживаешь холодные умные глаза и волевой, сильный рот человека, с которым нельзя не считаться. Против лишь то, что его мать слыла fellatrix. Да, все Семпронии Тудитаны известны распутством, и о Дециме Бруте он тоже слыхал кое-что.
У Гая Октавия лицо Александра. Немного женственное, изящное. Слишком длинные для мужчины волосы, которые он отрастил, чтобы прикрыть торчащие уши. Но глаза проницательные, рот с подбородком сильные, волевые. Против него только астма.
Цезарь, Цезарь, решай же, решай!
Что говорил Луций? Что-то дельное. Вроде того, что удача Цезаря накрепко связана с самим Цезарем, что она – это все, во что Цезарю надо верить.
– Пусть решит жребий! – сказал он по-гречески второй раз в жизни.
Первый раз он произнес эти слова, когда переходил Рубикон.
Цезарь придвинул к себе лист бумаги, обмакнул тростниковое перо в чернильницу и стал писать.
VIIIПадение титанаОктябрь 45 г. – конец марта 44 г. до Р. Х
1
Перед тем как отправиться в Государственный дом, чтобы заняться приготовлениями к своему триумфу за победу над Дальней Испанией, Цезарь выехал из города повидать Клеопатру, которая была вне себя от радости.
– Моя дорогая девочка, я уделял тебе мало внимания! – сказал он ей сочувственно после ночи любви, опять не давшей ей шанса зачать сестру или брата для Цезариона.
В ее глазах блеснул испуг.
– Неужели я так много жаловалась в письмах? – спросила она с волнением. – Я старалась не беспокоить тебя.
– Ты меня вовсе не беспокоила, – сказал он, целуя ей руку. – Ты же знаешь, у меня есть другие источники информации помимо твоих писем. Тебя тут неплохо поддерживали.
– Сервилия? – тут же спросила она.
– Сервилия, – подтвердил он.
– Ты не сердишься, что я подружилась с ней?
– А почему я должен сердиться? – Его лицо осветила улыбка. – Это очень умный поступок с твоей стороны.
– Я думаю, она полюбила меня.
– Только не это. Она никого не любит. Но ты нравишься ей, и она определенно за то, чтобы меня больше интересовали иноземные царицы, чем римлянки.
– Например, царица Мавретании Эвноя? – серьезно спросила она.
Цезарь расхохотался:
– Как я люблю эти сплетни! Интересно, каким образом я мог бы с ней переспать? Я даже не доехал до Гадеса, не говоря уже о том, чтобы пересечь пролив и погостить у Богуда.
– Вообще-то, я сама так подумала. – Она нахмурилась, взяла его за руку. – Цезарь, я тут все пытаюсь кое-что выяснить для себя.
– Что же?
– Ты очень скрытный человек, и это касается многих сторон жизни. Я никак не могу уловить, когда извергается твое семя, когда у тебя наступает… patratio. – Она выглядела смущенной, но решительной. – Я родила Цезариона, а потому уверена, что ты способен зачать ребенка, но было бы хорошо, если бы я знала когда.
– Это, моя дорогая, – протянул он, – дало бы тебе слишком много власти.
– Опять твое вечное недоверие! – вскричала она.
Разговор мог закончиться ссорой, но Цезарион спас день. Он вбежал, широко раскинув ручонки:
– Tata!
Цезарь схватил сына, подбросил вверх под довольный визг. Поцеловал, прижал к груди.
– Мать, он растет быстрее, чем сорняк.
– Ты прав. Я ничего не вижу в нем от себя, за что неустанно благодарю Исиду.
– Но мне очень нравится, как ты выглядишь, фараон, и я люблю тебя, даже при всей своей скрытности, – сказал Цезарь с лукавой усмешкой.
Вздохнув, она решила переменить тему:
– Когда ты планируешь пойти на парфян?
– Tata, можно я пойду с тобой твоим контуберналом?
– Не в этот раз, сынок. Твоя обязанность – защищать маму. – Он погладил ребенка по спине, глядя на Клеопатру. – В следующем году, через три дня после Мартовских ид. В любом случае пора тебе подумать о возвращении домой, в Александрию.
– В Александрии нам будет даже проще встречаться, – сказала она.
– Конечно.
– Но я останусь здесь, пока ты не уедешь. Давай отметим начало твоего полугодичного пребывания в Риме. Я уже немного освоилась тут и даже сошлась кое с кем помимо Сервилии. Планы такие, – с радостным простодушием продолжала она. – Сначала Филострат прочтет свое сочинение, потом мы послушаем твоего любимого певца Марка Тигеллия Гермогена. Ну скажи, что мы сможем устроить праздник!
– С удовольствием.
Все еще держа на руках Цезариона, он прогулялся по колоннаде и оглядел причудливо сформированный сад, восхитительное творение Гая Матия.
– Я рад, любовь моя, что ты не построила стену. Это разбило бы Матию сердце.
– Вот странность, – озадаченно сказала она. – Местная чернь весьма нам досаждала. А когда я собралась строить стену, они все исчезли. Я так боялась за нашего сына! Это, наверное, Сервилия сказала тебе, потому что я никому больше не жаловалась, клянусь.
– Да, это она мне сказала. Однако больше бояться некого. Местных переместили. – Он улыбнулся, но не очень-то весело. – Я сослал их во владения Аттика, в Бутрот. Пусть для разнообразия отрезают носы и уши его скоту.
Поскольку Аттик нравился Клеопатре, она испуганно посмотрела на Цезаря:
– А это справедливо?
– В высшей степени, – ответил он. – Они с Цицероном пытались говорить со мной по поводу этой колонии для неимущих. Но жителей дальнего берега Тибра давно погрузили на корабли. Сейчас, конечно, они уже на месте.
– И что ты сказал Аттику?
– Что переселенцы думают, будто останутся в Бутроте, но их перевезут дальше, – сказал Цезарь, взъерошив волосы Цезариона.
– А на самом деле?
– Они останутся в Бутроте. В следующем месяце я пошлю туда еще две тысячи колонистов. Аттику это совсем не понравится.
– Тебя так задел «Катон» Цицерона?
– Очень, – сурово ответил Цезарь.
Испанский триумф провели в пятый день октября. Первому классу это мероприятие не понравилось, остальной Рим был в восторге. Цезарь и не пытался хоть как-то прикрыть то обстоятельство, что он разбил не испанцев, а римлян, хотя празднование обошлось без демонстрации головы Гнея Помпея. Когда он проходил по Нижнему форуму мимо своей новой ростры, все магистраты, сидящие там, встали в честь триумфатора – кроме Луция Понтия Аквилы, который наконец нашел способ выказать свой протест как плебейский трибун. Жест Аквилы очень рассердил Цезаря, как и скудное угощение, поданное в храме Юпитера Всеблагого Всесильного после шествия. В другой, благоприятный день он устроил еще один пир, уже за свой счет, но Понтию Аквиле велели там не появляться. Таким образом Цезарь ясно дал понять, что любовник Сервилии может не рассчитывать на дальнейшее продвижение.
Гай Требоний тут же тайком пришел в дом Аквилы, и клуб «Убей Цезаря» заполучил еще одного члена. Но с него взяли клятву не говорить ни слова Сервилии.
– Я не дурак, Требоний, – сказал Аквила, подняв рыжеватую бровь. – В постели она просто чудо, но Цезаря по-прежнему любит. И пусть.
Присоединились еще несколько человек: Децим Туруллий, которого Цезарь терпеть не мог, братья Цецилий Метелл и Цецилий Буколиан, братья Публий и Гай Сервилии Каски – плебейская ветвь рода Сервилиев, Цезенний Лентон, убийца Гнея Помпея. И – самое интересное – Луций Тиллий Цимбр, претор этого года, вместе с другими преторами – Луцием Минуцием Базилом, Децимом Брутом и Луцием Стаем Мурком.
В октябре в клуб приняли нового члена – Квинта Лигария, которого Цезарь так возненавидел, что запретил ему возвращаться из Африки в Рим, хотя тот умолял о прощении. Под давлением многих влиятельных его друзей Цезарь смягчился и отозвал свое повеление, но Лигарий, с помощью Цицерона успешно снявший с себя в суде обвинение в измене, знал, что карьера его кончена.
Да, группа потенциальных убийц росла, но в ней еще не было по-настоящему влиятельных лиц, пользовавшихся авторитетом у первого класса. Требонию оставалось только ждать удобного момента. И Марк Антоний ничего пока не сделал, чтобы продемонстрировать, будто Цезарь метит в цари и даже выше. Он был слишком рад рождению сына от Фульвии, Марка Антония-младшего, которого опьяненная счастьем пара называла Антиллом.
На следующий день после триумфа Цезарь сложил с себя обязанности консула, но не диктатора, а потому без каких-либо препятствий назначил консулами-суффектами Квинта Фабия Максима и Гая Требония – меньше чем на три месяца, на оставшуюся часть года. Назвав их суффектами, он автоматически ликвидировал необходимость проведения выборов, хватило сенаторского декрета.
Он объявил имена наместников на очередной год. Требоний должен сменить Ватию Исаврийского в провинции Азия, Децим Брут поедет в Италийскую Галлию, другой член клуба «Убей Цезаря», Стай Мурк, сменит в Сирии Антистия Вета, а Тиллий Цимбр будет управлять Вифинией и Понтом. Сильная линия наместнического правления в западных провинциях шла от Поллиона в Дальней Испании через Лепида в Ближней Испании и Нарбонской Галлии к Луцию Мунацию Планку в Длинноволосой Галлии и долине Родана, а заканчивалась Децимом Брутом в Италийской Галлии.
– Однако, – сказал Цезарь сенату, – поскольку я еще не снимаю с себя диктаторских полномочий, мне следует заменить моего начальника конницы Марка Эмилия Лепида, которого ждет должность наместника. Его сменит Гней Домиций Кальвин.
Антония, сидевшего с самодовольным видом в уверенности, что назовут его имя (зря он, что ли, вел себя безупречно, в конце-то концов!), словно окунули в ледяную лохань. Кальвин! Этого человека еще трудней запугать или обхитрить, чем Лепида, и он даже не пытается скрывать свою неприязнь к Марку Антонию. Будь проклят Цезарь! Станет ли хоть чуть-чуть легче?