Оказалось, не станет. Цезарь объявил имена будущих консулов. Сам он хочет стать старшим консулом с Марком Антонием в качестве младшего коллеги. А после Цезаря старшим консулом будет Публий Корнелий Долабелла.
– О нет, только не это! – заорал Антоний, вскакивая. – Подчиняться Долабелле? Да я лучше умру!
– Посмотрим, как пройдут выборы, Антоний, – сказал Цезарь совершенно спокойно. – Если выборщики пожелают поставить тебя выше Долабеллы, так и будет. В противном случае тебе придется смириться.
Долабелла, красивый мужчина, схожий с Антонием статью, демонстративно заложил руки за голову и самодовольно усмехнулся. Как и Антоний, он знал, что его подвиги в Риме было намного труднее доказать, чем действия человека, который убил восемьсот римских граждан на Форуме, используя вооруженное войско.
– Твои деяния еще догонят тебя, Антоний, – сказал он и принялся что-то насвистывать.
– Этому не бывать! – произнес Антоний сквозь зубы.
Кассий внимательно слушал. Он был готов принять чью угодно сторону, но только не сторону Марка Антония, этой себялюбивой скотины! По крайней мере, в действиях Цезаря есть смысл! Долабелла корыстен и порой ведет себя как дурак, но за последний год он заметно вырос и не позволит Антонию запугать себя, это уж точно. Вероятно, Рим выживет. Кроме того, звезда Кассия все еще разгоралась. Ему шепнули, что его вскоре введут в коллегию авгуров – большая честь.
Брут слушал с растущей надеждой. И потом сказал Цицерону, как обычно отсутствовавшему на заседании, что новые назначения заставили его посмотреть на вещи по-иному. Похоже, Цезарь все же намерен восстановить Республику.
– Иногда, Брут, – резко отреагировал Цицерон, – ты несешь совершенную чушь! Только потому, что Цезарь сделал тебя городским претором, ты вдруг стал думать, что он просто чудо. Так вот, он не чудо. Он – язва!
Так получилось, что после этого собрания сената на Цезаря посыпалось еще больше почестей. Многие из них обсуждались раньше и даже были узаконены сенаторскими декретами, но ничего не было сделано, чтобы провести их в жизнь. Теперь все изменилось. Статую Цезаря спешно ваяли, чтобы поставить в храме Квирина с табличкой, на которой будет написано: «НЕПОБЕДИМОМУ БОГУ». Цезаря на том собрании не было, а Антоний сказал, что эти слова относятся не к Цезарю, а к Квирину. Тогда же решили выделить деньги на новую его статую из слоновой кости, чтобы возить ее в колеснице во время всех городских шествий. Еще одну статую сочли необходимым установить рядом со статуями царей Рима, возле основателя Республики Луция Юния Брута. И дворец Цезаря на Квиринале тоже не был забыт. На что на что, а на это строительство деньги моментально нашлись. И на храмовый фронтон тоже.
При возрастающей парфянской угрозе Цезарю стало некогда наведываться в сенат, а в начале декабря он и вовсе уехал в Кампанию – организовывать раздачу земельных участков ветеранам. Антоний с Требонием немедленно воспользовались ситуацией, но поступили хитро и сделали так, что их предложения вносили сенаторы, не пользовавшиеся влиянием. А предложения были такие: месяц квинтилий в честь Юлия переименовать в июль, создать тридцать шестую трибу римских граждан и назвать ее трибой Юлия, а еще основать третью, тоже Юлиеву, коллегию жрецов бога Луперка. Поскольку Марк Антоний уже является жрецом, его и назначить главой коллегии. Построить храм Милосердия Цезаря и того же Марка Антония сделать главным служителем нового культа. На играх Цезарь должен сидеть на курульном кресле из золота и с золотым венком на голове, усыпанным драгоценными камнями. Его статую из слоновой кости будут носить на религиозных шествиях, причем на таких же мягких подушках, что и богов. Все эти декреты следует записать золотыми буквами на таблицах из чистого серебра, чтобы показать, что Цезарь наполнил до краев казну Рима.
– Я протестую! – крикнул Кассий, когда Требоний, как консул с фасциями, предложил голосовать по всем этим предложениям. – Повторяю: я протестую! Цезарь не бог, а вы ведете себя так, словно он бог! Может быть, он для того и уехал в Кампанию, чтобы не присутствовать здесь и не ставить себя в неловкое положение, притворно смущаясь и возражая. Похоже, так все и обстоит! Вычеркни эти святотатственные предложения, консул!
– Если ты возражаешь, Кассий, тогда встань слева от курульного возвышения, – ответил Требоний.
Кипя от злости, Кассий встал слева, с традиционно проигрывающей стороны. Так все и вышло. Только немногие встали с ним рядом, в том числе Брут, Луций Цезарь, Луций Пизон, Кальвин и Филипп. Но почти все сенаторы во главе с Антонием встали справа.
– Не думаю, что мое преторство стоит того, чтобы голосовать за почести, воздаваемые лишь богу, – сказал за обедом Кассий Бруту, Порции и Тертулле.
– Я тоже так думаю! – звенящим голосом воскликнула Порция.
– Кассий, дай Цезарю время. Пожалуйста! – попросил Брут. – Я не верю, что все это организовал он сам. Правда не верю. Думаю, он ужаснется, узнав.
– Они нарочно позорят его, – сказала Тертулла, которую не покидало двойственное чувство: гордость, что она – дочь Цезаря, и боль, что он так ее и не признал, хотя бы неофициально.
– Конечно, все это сделано с его ведома! – крикнула Порция, метнув на Брута сердитый взгляд.
– Нет, любовь моя, ты не права, – настаивал Брут. – Предложения выдвинуты людьми, которые пытаются подлизаться к нему, а сенат утвердил их, полагая, что Цезарь все это одобрит. Но есть два важных момента. Во-первых, в этом явно замешан Марк Антоний, и во-вторых, те, кто выдвигал предложения, дождались момента, когда сделалось ясно, что Цезарь наверняка не заглянет в сенат.
То, что Цезарь не сразу узнал о скандальных декретах, объяснялось просто. Объем работы, его занимавшей, был так велик, что он отложил их в сторону, не читая. Он раздражал Клеопатру тем, что и во время устроенного ею приема что-то просматривал и почти ничего не ел.
– Ты слишком много работаешь! – выговаривала она ему. – Хапд-эфане жаловался мне, что ты не хочешь пить свой сироп лишь потому, что он сделан не из фруктового сока. Цезарь, даже если это тебе не нравится, ты должен пить сироп! Или ты хочешь, чтобы у тебя случился приступ на глазах у всех?
– Со мной все будет хорошо, – ответил он машинально, глядя в свои бумаги.
Она вырвала у него лист и поднесла к его носу бокал.
– Пей! – приказала она.
Правитель мира покорно подчинился, но потом вновь уткнулся в бумаги и поднял голову только тогда, когда Марк Тигеллий Гермоген, аккомпанируя себе на лире, принялся исполнять песни, сочиненные им на слова греческой поэтессы Сапфо.
– Музыка – это единственное, что может отвлечь его от работы, – прошептала Клеопатра Луцию Цезарю.
Луций Цезарь сжал ее руку:
– По крайней мере, хоть что-то его отвлекает.
Почести множились. Младший брат Марка Антония Луций, ставший плебейским трибуном десятого декабря, отличился, предложив плебейскому собранию дать Цезарю право рекомендовать половину кандидатов на все выборы, кроме консульских, и право назначать всех магистратов, включая консулов, пока он находится на Востоке. Предложение было принято на первой же сходке, что было незаконно, но одобрено Требонием.
– Для Цезаря все законно, – заявил он.
Цицерон, которому позже рассказали об этом, нашел, что подобное утверждение в устах преданного сторонника Цезаря звучит несколько странно.
В середине декабря Цезарь назвал имена тех, кто должен был занять консульские посты через год: Авл Гирций и Гай Вибий Панса. После них консулами станут Децим Юний Брут и Луций Мунаций Планк. Ни один из них не поддержит Антония.
Затем сенат назначил Цезаря диктатором в четвертый раз, хотя его третий срок еще не закончился.
Плебейский трибун Луций Кассий, очевидно, плохо разбирался в законах. Он потребовал, чтобы плебейское собрание постановило разрешить Цезарю жаловать звание патриция. Это было абсурдным, поскольку патрициат не имел ничего общего с плебсом. Цезарь, правда, пожаловал звание патриция, но только одному человеку – своему контуберналу и внучатому племяннику Гаю Октавию, занятому приготовлениями к походу. «Да, теперь ты патриций, но твое военное звание осталось прежним», – резко сказал ему Филипп. Октавий спокойно отнесся к замечанию, его больше волновало, как упросить мать не нагружать его предметами роскоши, которые, как он теперь знал, дают повод считать его неженкой.
В первый день января новые консулы и преторы без каких-либо помех приступили к своим обязанностям. Ночное небо не предвещало ничего из ряда вон выходящего, жертвенных белых быков предварительно одурманили, и праздник на Капитолии, в храме Юпитера Всеблагого Всесильного, прошел хорошо. Теперь младший консул Марк Антоний повсюду расхаживал с важным видом, игнорируя Долабеллу, который ухмылялся, держась в стороне и зная, кто возьмет верх, когда Цезарь уедет.
Одной из обязанностей старшего консула в первый день года было определение даты латинского праздника Юпитера Латиария, проводимого на горе Альбан. Обычно его отмечали в марте, как раз перед началом сезона кампаний, но Цезарь, который хотел сам провести церемонию, объявил, что праздник пройдет в Январские ноны.
Юлии были наследственными жрецами Альбы Лонги, города более древнего, чем Рим. А старший консул из рода Юлиев имел право во время праздника надевать регалии царя Альбы Лонги. Конечно, сама Альба Лонга канула в небытие с тех пор, как молодой Рим сровнял ее с землей и ничего на том месте не построил. Но она была основана Юлом, сыном Энея и Юлии, и его прямые потомки оставались царями этого города и одновременно верховными жрецами.
Чтобы проверить состояние царского облачения, Цезарь открыл душистый кедровый сундук, осмотрел мантию и не нашел никаких изъянов. Последний раз он надевал ее пятнадцать лет назад, в свое первое консульство. Будучи очень рослым, он тогда был вынужден заказать новую пару высоких ярко-алых башмаков. Надо примерить, подумал он и обулся. Прохаживаясь в них, он заметил, что боль, которую он ощущал в ногах в последнее вре