— Животное как раз под твой вес, Антоний, и стоит той цены, которую просит хозяин. Я знаю, что у тебя миллионные долги, но консулу нужен приличный государственный конь. Получше твоего прежнего, который состарился и должен быть списан. Не забывай, что за государственных лошадей платит казна.
Антоний заглотил приманку. Он очень обрадовался, увидев животное, высокое и сильное, но не казавшееся битюгом, а светло-серые и темно-серые яблоки совсем его покорили. Сделку совершили, он и Требоний вернулись в город.
— Я хочу поговорить с тобой, — сказал Требоний, — но не хочу, чтобы ты отвечал мне сейчас. Только послушай. Мне, пожалуй, не стоит напоминать, что моя жизнь окажется в твоих руках, как только я начну этот разговор. Однако согласишься ты со мной или нет, я не хочу верить, что ты выболтаешь все Цезарю. Конечно, ты знаешь, о чем пойдет речь. Об убийстве Цезаря. Уже несколько человек убеждены, что это просто необходимо сделать, если мы хотим видеть наш Рим свободным. Но нам нельзя торопиться, потому что мы должны казаться первому классу борцами за справедливость, истинными патриотами, оказывающими Риму большую услугу.
Он замолчал. Мимо прошли два сенатора.
— Клятву, которую ты дал Фульвии, нельзя нарушать, поэтому я не прошу тебя вступить в клуб «Убей Цезаря». Это Децим придумал название. В шутку или всерьез, но у стен имеются уши. Я только прошу тебя помочь нам так, чтобы не уронить себя в глазах Фульвии. А именно: прими такой вид, чтобы всем казалось, что Цезарь уже пристраивает на голову диадему. Кое-кто с давних пор поговаривает об этом, но их болтовня выглядит как злонамеренные происки заклятых его врагов. Так что этот слух не производит впечатления на таких людей, как Флавий Гемицилл или Аттик, чье мнение очень ценится в деловых и коммерческих римских кругах. Иное дело, если о царских амбициях Цезаря проронит словечко кто-нибудь из его близких. Тогда версия всем покажется очень правдоподобной. Во всяком случае, так думает Децим.
Мимо прошли еще два сенатора и услышали, как Требоний с Антонием увлеченно обсуждают стати приобретенного кем-то из них коня.
— Сейчас ходят слухи, что в следующем году ты будешь консулом, — снова заговорил Требоний, — и что, когда Цезарь пойдет на парфян, ты останешься в Риме, чтобы править до конца года, а затем вместе с Ватинием развязать войну в Дакии. Не спрашивай меня, откуда я это знаю, просто прими как факт. Я думаю, ты не в таком восторге от этого плана, как полагает Цезарь, и я понимаю, почему это так. Кампания в Дакии не обещает больших трофеев. Там нет Атватука со всеми сокровищами германцев и нет хранилищ друидов, битком набитых жертвенным золотом. Тебе придется выпытывать у дикарей, где расположены их могильники, а ты ведь не Лабиен. Что касается продажи рабов, кто будет их покупать? Самый большой рынок — это царство парфян, а зачем им рабы, когда на них наседает Цезарь? Но если Цезарь умрет, все изменится, да?
Антоний остановился и наклонился, чтобы завязать шнурок ботинка. Пальцы дрожат, отметил Требоний. Да, семена падают на благодатную почву.
— Во всяком случае, как консул, выбранный на остаток этого года, и действующий консул на следующий год, ты в отличном положении. Ты можешь сделать что-нибудь могущее заставить даже умных людей задуматься, а не хочет ли Цезарь и впрямь стать Цезарем Рексом. Вроде бы в храме Квирина намечают поставить статую Цезаря, а вдруг сенат проголосует за то, чтобы соорудить для нее на Квиринале отдельный дворец? Рядом с храмом Квирина, да еще с храмовым фронтоном на нем? Что, если введут культ Цезаря Милосердного? Не будет ли это уже походить на культ божества? Если бы ты был жрецом, люди тебе поверили бы, не так ли?
Требоний остановился, перевел дыхание и продолжил:
— У меня много идей по этому поводу, но я уверен, ты можешь многое придумать и сам. Нам надо устроить все так, чтобы казалось, будто Цезарь никогда не снимет с себя полномочий, никогда не откажется от власти и что конечная цель его — стать земным богом. Первый шаг к этому — стать царем. То и другое отлично объединяется. Видишь ли, никто из членов нашего клуба вовсе не хочет, чтобы его судили как perduellio, пусть наказанием будет лишь порка. Мы хотим выглядеть героями. Но для этого требуется создать настроение у первого класса — это единственный имеющий для нас значение класс. Все, кто пониже, уже считают Цезаря и богом, и царем, и им нравится это, потому что они любят его. Он дает им работу, возможности, пропитание. Не всели равно тогда, сколько будет он править и как? Все равно. Даже второму классу. Единственное, что нам надо сделать, — это повернуть первый класс против Цезаря Рекса.
Они подходили к дому Луция Цезаря.
— Не говори ни слова, Антоний. Твоим ответом будут действия. Больше ничего нам не надо.
Требоний кивнул, улыбнулся, словно они только что вели ничего незначащий разговор, и вошел в дом. Марк Антоний пошел дальше, ко дворцу губернатора. Он тоже улыбался.
Когда на следующий день, на рассвете, огромная кавалькада покидала Нарбон, Цезарь пригласил Антония к себе в двуколку. Это не означало, что Гай Октавий впал в немилость. Он сел в другую двуколку, присоединившись к Дециму Бруту.
— Мы с тобой дальние родственники, молодой Октавий, — сказал Децим Брут, устало вздохнув.
Время, проведенное в Нарбоне, было напряженным, и напряжение еще не спало. Оно будет длиться, пока он не убедится, что Антоний не проболтался.
— Действительно, — весело согласился Октавий.
Этот обмен явился прелюдией к долгому безобидному разговору, который закончился лишь через три дня в Арелате, где Цезарь задержался на один рыночный интервал, чтобы оставить там пятый легион, «Жаворонок». Когда Домициева дорога стала подниматься к Генавскому перевалу, Октавий вернулся в двуколку Цезаря, а Марк Антоний пересел к Дециму Бруту. Нет, он не проболтался. Какое облегчение!
— Уже в немилости? — спросил Децим. — Правда, Антоний, тебе нужен намордник.
Антоний усмехнулся.
— Нет, я лажу с великим человеком. Дело лишь в том, что я слишком великоват, чтобы дать место еще и секретарю. А симпатичный женоподобный маленький гомик много места не занимает. Интересный экземпляр, верно?
— О да, — тут же согласился Децим, — но не в том смысле, в каком ты думаешь. Гай Октавий очень опасен.
— Ты шутишь! Одурел от гадания, проболтаюсь я или нет?
— Нет, Антоний. Все далеко не так. Ты помнишь, что сказал Сулла Аврелии, когда та просила его сохранить Цезарю жизнь? Цезарь был ненамного старше, чем сейчас Октавий. «Хорошо, пусть будет по-твоему! — сказал Сулла. — Я отпущу его. Но предупреждаю! В этом молодом человеке я вижу несколько Мариев!» Так вот, в этом мальчике я вижу множество Мариев.
— У тебя определенно что-то с головой, — сказал Антоний и сменил тему. — Наша следующий пункт — Куларон.
— Что там состоится?
— Собрание воконтиев. Великий человек подарит исконные земли воконтиев им же в честь старого Гнея Помпея Трога.
— Вот в этом я отдаю должное Цезарю, — сказал Децим Брут. — Он никогда не забывает добро. Трог оказывал нам огромную помощь во все годы галльской войны, а воконтии заслужили статус друзей и союзников Рима. После того как Трог встал на сторону Цезаря, они прекратили ужасные набеги на нас. И никогда не вставали на сторону Верцингеторига.
— После Таврасии я поеду быстрее, — сказал Антоний.
— А что такое?
— Фульвия должна родить, и я хочу быть с ней.
Децим Брут захохотал.
— Антоний! Ты наконец-то под каблуком! Сколько у тебя детей?
— Только одна законная дочь, и та идиотка. Дети от Фадии умерли вместе с ней во время того ужасного мора. Но я не считаю это потерей, особенно с такой матерью, как она. А ребенок Фульвии — это совсем другое. Этот всегда сможет сказать, что он правнук Гая Гракха.
— А если родится девочка?
— Фульвия говорит, что носит мальчика, она знает.
— Два мальчика и две девочки от Клодия, мальчик от Куриона. Ты прав, она знает.
Домициева дорога спускалась к широкой долине реки Пад, к Плаценции, столице Италийской Галлии и резиденции губернатора Гая Вибия Пансы, одного из самых преданных клиентов Цезаря. Он сменил Брута и, когда тот и Кассий прибыли в Плаценцию, с радостью приветствовал их.
— Дорогой Брут, ты проделал блестящую работу, — тепло сказал он. — После тебя мне практически ничего не осталось, кроме как следовать твоим эдиктам. Приехали встретить Цезаря, а?
— Да, а это значит, что тебя потеснят квартиранты, — сказал Брут, несколько удивленный такой похвалой. — Гай Кассий и я остановимся в гостинице Тигеллия.
— Ничего подобного! Нет, нет и нет! Я не хочу ничего слышать! Я получил сообщение от Цезаря, что у нас задержатся только Квинт Педий, Кальвин и трое контуберналов. Ну, разумеется, и он сам. Децим Брут и Гай Требоний поедут прямиком в Рим, как и все остальные.
— Тогда благодарим за приглашение, Панса, — живо отреагировал Кассий.
— Я надеюсь, — сказал он Бруту, когда они заняли апартаменты из четырех комнат, — что мы здесь пробудем недолго. Этот Панса чересчур утомителен.
— Гм, — рассеянно произнес Брут.
Он думал о Порции, по которой очень скучал. Не говоря уже о сосущем чувстве вины перед ней. Он ведь не сказал ей, куда едет.
Ждать пришлось недолго. Цезарь приехал на другой день, как раз к обеду. Излишне властный, по мнению Кассия, но его радость была вполне искренней.
Семеро возлежали на ложах: Цезарь, Кальвин, Квинт Педий, Панса, Брут, Кассий и Гай Октавий. По традиции жена Пансы Фуфия Калена не могла следовать за мужем в провинцию, поэтому никто не встревал со своей болтовней в серьезную вдумчивую мужскую беседу.
— А где Квинт Фабий Максим? — спросил Панса Цезаря.
— Поехал с Антонием дальше. Он очень хорошо поработал в Испании, его ждет триумф. Квинта Педия — тоже.
Кассий сжал губы. Идея торжественно отмечать победу римлян над римлянами его поразила. Там не было даже общеиспанского мятежа! Да и частичного тоже. Далеко не вся Дальняя Испания ополчилась на Цезаря, а Ближняя вообще ни в чем не участвовала.