Макаров. — Нет, нет. Я с Саблером ни слова не говорил, я к нему не обращался.
Председатель. — Вы говорите, что переписка ваша носила совершенно личный характер. Не писал ли вам Андроников писем в связи с государственными делами?
Макаров. — Я этого не припомню. Но он всегда носился с разными государственными делами в своих разговорах. Может быть, он что-нибудь и написал, но несомненно ответа не получил от меня.
Председатель. — Какое у него было общественное положение?
Макаров. — Никакого. Чиновник особых поручений пятого или шестого класса при министерстве внутренних дел, потом пятого класса — при обер-прокуроре св. Синода. Он на меня лично производил впечатление человека, занимающегося какими-то делами или, вернее, проведением каких-то дел. Но каких дел? Так как я в эти дела не вникал и он ко мне не обращался, то я не могу сказать. Думается мне, что для поднятия своего авторитета, необходимого при такого рода деятельности, он и похвалялся тем, что может пойти то к одному, то к другому министру.
Председатель. — Но указание ваше на то, что он был чиновником особых поручений сперва при министерстве внутренних дел, потом при обер-прокуроре — это есть ответ на вопрос, чего он не делал, ибо по этим должностям ему делать ничего не приходилось. Позвольте считать ответом на вопрос, что он делал, ваше указание на то, что он занимался проведением каких-то дел.
Макаров. — Это мое предположение, потому что утверждать это я мог бы, лишь зная дела, которые он вел. Но он ко мне ни с чем не обращался, единственное дело, которое я знал, это — о каких-то орошаемых землях или о чем-то в этом роде, в Туркестане, где он получил какие-то земли от эмира Бухарского. Это мне известно, но только это. А чем он еще занимался, я не знаю и ничего не знал.
Председатель. — Был он с вами в переписке, когда вы были членом гос. совета, — в переписке по государственным вопросам?
Макаров. — Трудно сказать. Я могу удостоверить только, что я не находился с ним в переписке, а что он посылал мне какие-нибудь письма — это я затрудняюсь отрицать. Может быть, он посылал мне письма со своими соображениями по государственным вопросам, — это меня не интересовало.
Председатель. — Я должен вас спросить в интересах справедливости: вы ушли из министерства юстиции вследствие того, что представили бывшему государю ваши соображения о невозможности прекратить без суда дело Манасевича-Мануйлова?
Макаров. — Тут был целый ряд причин. Во-первых, я считаю, что мое положение к Распутину, совершенно мною не скрываемое, вызывало неудовольствие по отношению ко мне государыни императрицы. Вступая в министерство юстиции, я чувствовал, что, вероятно, недолго останусь, потому что это неудовольствие было и раньше, когда я был министром внутренних дел. Затем, к этому присоединился ряд ходатайств, — повидимому, исходивших от Распутина, как это чувствовалось, — о помиловании по разным делам. Некоторые из этих ходатайств поддерживались письмами ко мне по поручению ее величества. Дела эти были не такими, которые вызывали возможность помилования. Мною составлялись доклады в отрицательном смысле. Это, конечно, вновь создавало почву для неудовольствий. Засим, независимо от этого, я получил два высочайших повеления, которые по существу не исполнил: о прекращении дела Сухомлинова и о прекращении дела Манасевича-Мануйлова. При таких условиях оставаться министром юстиции не приходилось.
Председатель. — Пожалуйста, расскажите сжато, при каких обстоятельствах вы получили распоряжение о прекращении дела Сухомлинова.
Макаров. — Я получил высочайшую телеграмму.
Председатель. — Когда?
Макаров. — Она пришла на другой день после назначения Трепова председателем совета министров. Числа не помню, — кажется, в начале ноября. Это я помню потому, что я получил в этот день телеграмму от Трепова и догадался, что он назначен председателем совета министров. Он хотел меня видеть, просил меня к нему заехать; я заехал, поднес ему телеграмму и говорю: «Вот для вашего первого дебюта какого рода высочайшее повеление я получил». Мы по этому поводу беседовали, и решено было, что этого исполнить нельзя и что нужно принять все меры к тому, чтобы дело Сухомлинова не было прекращено. Мы согласились на том, что, так как он и я предполагали скоро ехать в Ставку со всеподданнейшим докладом, то он пошлет телеграмму государю о том, чтобы разрешено было не исполнять этого высочайшего повеления впредь до нашего совместного доклада. Такая телеграмма была написана и послана. Засим мы поехали туда 14 ноября, и там Трепов заготовил письменный доклад, который находится в министерстве юстиции. По этому докладу высочайшее повеление было оставлено без исполнения. Докладывал об этом Трепов, докладывал об этом и я.
Председатель. — В каких выражениях была составлена та телеграмма, которую вы получили?
Макаров. — Я затрудняюсь сказать, но подлинник вы найдете в министерстве юстиции. Второе высочайшее повеление было о прекращении дела Манасевича-Мануйлова. На это я написал всеподданнейшую докладную записку о том, что я прошу не приводить в исполнение этого высочайшего повеления впредь до моего личного доклада. Ответа на эту всеподданнейшую записку я не получил. Затем, по приезде государя сюда, я был уволен, так и не получив ответа.
Председатель. — Скажите, где находится эта записка, которую бы написали?
Макаров. — Тоже в министерстве юстиции.
Председатель. — По поводу невозможности исполнить?
Макаров. — Я не говорил о невозможности, я говорил о том, что прошу разрешения не исполнять впредь до моего доклада.
Председатель. — Я говорю про дело Манасевича-Мануйлова.
Макаров. — Да, я так и написал, что дело это отложено и что я прошу разрешить мне представить мои соображения.
Председатель. — В бытность вашу министром юстиции были такие дела, прекращения которых добивались до суда и по которым вы делали бы доклады бывшему императору в положительном смысле, т.-е. в смысле прекращения этих дел до суда?
Макаров. — Нет. Что касается дела Манасевича-Мануйлова, то в переписке министерства юстиции вы найдете письмо графа Ростовцева,[*] который пишет мне, что государыня императрица выразила желание или повеление о том, чтобы это дело было направлено к прекращению по 277 статье. На это я ответил, что считаю это незаконным.
Председатель. — Скажите, пожалуйста, какие наиболее рельефные случаи в отношении законопроектов были проводимы в бытность вашу министром юстиции по 87 статье?
Макаров. — По 87 статье?… Их не так много. Это был вопрос квартирный, затем о конфискации имуществ при обвинении в государственной измене, потом целый ряд законов об ограничении землевладения иностранных подданных, немецких выходцев, с дополнительными разъяснениями.
Председатель. — Это наиболее главные?
Макаров. — Да.
Родичев. — Выборы в Государственную Думу в 1912 году производились во время вашего министерства. Тут был план кампании вмешательства в выборы, который несомненно составлен заранее. Он составлен под вашим руководством?
Макаров. — Собственно, прямого вмешательства в выборы я не уполномочивал производить.
Родичев. — Но ведь вы сделали предположение, что будет известная кандидатура. Были сделаны предположения о том, что известное количество мест будет предоставлено духовенству?
Макаров. — Нет.
Родичев. — Вы этого не сделали. Но план кампании существовал во всяком случае?
Макаров. — Я скажу откровенно: план кампании был самый общий; план кампании сводился к тому, чтобы выбирать тех, кто сильнее в данной местности. Может быть с успехом проведен всякий от октябристов и правее. Вот что я должен с полной откровенностью сказать. Там, где октябристы достаточно сильны, — они и шли; где они были слабее, — шли националисты.
Родичев. — При помощи каких средств?
Макаров. — При помощи участия духовенства, должен сознаться.
Родичев. — А при помощи назначения выборов не в воскресные дни? При помощи вызова для объяснения чиновников?
Макаров. — Этого я не касался. Это уже губернаторы злоупотребляли, так сказать.
Родичев. — А скажите: злоупотребляя, эти губернаторы могли рассчитывать на снисходительное отношение министерства? На то, что министерство закроет глаза на эти злоупотребления?
Макаров. — Не скажу, что всегда. Потому что некоторые из тех действий, которые так предпринимались, — потом, когда многое выяснилось (ведь из Петрограда не видишь, что делается в Нижнем Новгороде или других губерниях), — конечно, вызывали осуждение.
Родичев. — Они вызывали осуждение. Но вам известно, что среди губернаторов, да и не среди губернаторов только, а вообще среди избирателей, составилось убеждение, что статья закона, карающая за злоупотребления по выборам, не будет действовать?
Макаров. — Я не знаю, на каком основании. Может быть, и создалось такое убеждение, но мне это неизвестно.
Родичев. — Скажите, вы следили в качестве министра внутренних дел за общественным мнением по этому вопросу или не следили?
Макаров. — Я следил. Но могу одно сказать, что, с моей стороны, никогда никаких намеков на то, чтобы эта статья прекратила свое действие, не было и быть не могло.
Родичев. — Скажите, пожалуйста, не было ли среди губернаторов убеждения в том, что участие в выборах, в оборудовании выборов в желательном для правительства смысле есть залог успеха по службе, и наоборот?
Макаров. — Может быть. Я этого не отрицаю.
Родичев. — Как же вы относились к этому общественному мнению? Содействовали ли вы образованию его или, наоборот, воздерживались от вмешательства в выборы, — противодействовали этому?