Смиттен. — Вы утверждаете, что вы видели Распутина один раз, когда были обер-прокурором 1 департамента?
Добровольский. — Думаю, что это было в 1914 году.
Смиттен. — А квартиру Распутина вы никогда не посещали?
Добровольский. — Я не хотел об этом говорить, потому что я не хотел называть лицо, которое, может быть, мне не следовало бы называть. Я думаю, по вопросу, который вы мне раньше ставили, — не участвовал ли кто-нибудь в моем назначении, думаю, что не ошибусь, если скажу, что делались попытки меня связать, так сказать, до известной степени, и вот, что меня на это наводит.
Смиттен. — Что значит связать?
Добровольский. — То-есть к известной компании, к Распутину меня притянуть, как-нибудь дать мне понять, что благодаря им, что ли, я достиг известного положения, чтобы этим иметь возможность меня использовать. Я сейчас скажу. Я думаю, что это было в ноябре или в начале декабря, мне говорит, однажды, Протопопов: «Вам бы нужно поехать к императрице». Я спрашиваю: «Почему?» — «Да так, — говорит, — нужно поехать». Я на это говорю, что в прежнее время я бывал у императрицы очень часто и даже своих детей возил к ней, но с 1911 года она перестала принимать и поехать к ней уже не было никакой возможности. Я мог только представляться по случаю какого-нибудь назначения или получения награды. Однажды мне звонит по телефону дама, которую я светски немножко знал и которая имеет известное положение. Ее близких я знаю. Я очень стесняюсь; может быть, можно ее не называть.
Председатель. — Я думаю, наши вопросы не вызываются любопытством. Мы хотим исследовать некоторые действия, и мне казалось бы, что вам не надлежало бы ставить эти вопросы, потому что есть интересы более важные, чем имя какой-то дамы.
Добровольский. — Звонила мне г-жа Головина, племянница графини Палей.[*]
Председатель. — Та, которая близка к Распутину?
Добровольский. — Да. Так вот, звонит она мне по телефону и говорит: «Вам бы следовало поехать к императрице». Почему Головина? Почему мне поехать к императрице? Я ей говорю то же самое, что и Протопопову.
Председатель. — Вскоре после Протопопова вам звонила Головина?
Добровольский. — Несколько дней прошло. Я думаю, это было около 10 декабря, одним словом, после 6 декабря. Я не помню, когда уехал государь, но это было после его отъезда. Я ей говорю, что это невозможно, что если бы императрице было желательно, она могла бы мне назначить прием. Затем, на следующий день или через день, мне опять звонит по телефону Головина и говорит: «Ваша поездка в Царское безусловно необходима, кто-то из ваших врагов сделал вам крупную гадость, и государю доложили о вас что-то нехорошее. Это может вам повредить, вам нужно непременно видеть императрицу». Я спрашиваю: «Почему, что такое могли обо мне доложить?».
Председатель. — По какому поводу вдруг государю сообщили какую-то гадость?
Добровольский. — Другого ничего не было, кроме того, что государь сказал, что я назначен членом государственного совета.
Председатель. — Когда это было?
Добровольский. — 26 ноября, в день Георгиевского праздника.
Председатель. — В связи с тем, что он видел вашу деятельность по Георгиевскому комитету?
Добровольский. — Я думаю, не только это. Я не знаю, в каких выражениях говорил Михаил Александрович, но я в объяснении писал о том, что Михаил Александрович предложил это сам.
Председатель. — Вы меня простите, но в ваших объяснениях есть некоторая неполнота. Вы даете показания, например, об обстоятельствах назначения вас на пост управляющего министерством юстиции, и нам хотелось бы, чтобы вы по собственной инициативе сказали, что вы знаете, а вы сперва ждете, знаем мы или нет.
Добровольский. — Я только относительно Головиной стеснялся сказать.
Смиттен. — Нет, например, относительно Распутина.
Добровольский. — Это было в связи, поэтому, я не мог тоже сказать. Я заявляю честью, что я никогда ни с кем, кроме государя, о моем назначении разговоров не имел. Клянусь моей жизнью и всем. Если кто-нибудь мог подсказать там, мог принять участие, — так этого я знать не могу и за это отвечать не могу. Но со мной у них разговора об этом не было. Это я положительно утверждаю. Во всей этой истории я усмотрел как бы желание притянуть меня к этой компании. Мне говорят такую вещь, — с чем это может быть связано? Мне это в голову не приходило. Меня это ошарашило.
Председатель. — Вас ошарашил разговор с кем?
Добровольский. — С Головиной. Представьте себе, что про вас за спиной скажут и вы даже не имеете возможности оправдаться. Что мне «непременно нужно видеться». Это было утром, числа я не помню, около 10 декабря. Мне было сказано: «Я сейчас высылаю вам автомобиль, приезжайте». Мне дается адрес Распутина: Гороховая, не помню номер. «Я вас встречу». Я был в большом затруднении. С одной стороны — ехать к Распутину, с другой стороны — допустить возможность распустить про меня гадость. В конце концов решил поехать. Приезжаю туда. Меня Головина встретила.
Председатель. — Кого вы у Распутина застали, кроме Головиной?
Добровольский. — Девочка какая-то была, дочь, кажется, я не знаю. В тот же день или на другой я получил по телефону приглашение ехать в Царское. Мне был дан адрес: Церковная 4 или 6. Я не знаю, что это такое. Поехал туда.
Смиттен. — Кем был дан адрес?
Добровольский. — Мне говорил скороход его величества. Я приехал туда, сейчас не могу сказать, что это было такое — лазарет или частная квартира. Если частная квартира — то, вероятно, квартира Вырубовой. Я вхожу туда, вижу дама, которую я никогда в глаза не видел. Это была г-жа Вырубова. А сбоку стояла ширмочка. Из-за этой ширмочки встает сестра милосердия, делает шаг в мою сторону, протягивает руку, и я узнаю императрицу. Она принимает меня очень любезно, говорит о разных вещах, о том, что она столько лет меня не видела, расспрашивает меня про семью, — одной из дочерей моих, которая ребенком прекрасно играла на скрипке, она интересовалась. Затем говорит о Михаиле Александровиче, о его жене, и ни одного слова ни о каком деле. Так прошло 15–20 минут, потом она опять протянула руку, и я уехал. Уже выходя от нее, я не мог не сопоставить того, что мне говорили о том, что будто бы мне необходимо ехать, чтобы снять с себя какое-то обвинение и ради этого меня, так сказать, заманили туда. Потом уже, когда наслаивалось дальнейшее, когда ко мне по разным делам и, между прочим, по делу Сухомлинова и Рубинштейна, являлись какие-то сестры милосердия, разные лица и высокопоставленные дамы и все ссылались на императрицу, — у меня сложилось такое впечатление, что меня просто на этом изловили, и второй раз, когда я видел императрицу (по назначении), она ни одного слова со мной не говорила. Я скажу больше. Меня до такой степени это взволновало, что я государя спросил: «Ваше величество, у меня был момент, когда я думал, что какие-то враги меня в чем-то перед вами очернили или обвинили». — «Никогда, ничего подобного.» Результат всего — у меня было впечатление, что меня просто туда заманили для того, чтобы потом на этом сыграть, но увидели с первого шага, что они ошиблись.
Председатель. — Через сколько времени после вашего визита к Распутину вы увидели в квартире Вырубовой бывшую императрицу?
Добровольский. — Теперь трудно сказать. Я думаю, через несколько дней.
Председатель. — К чему сводился ваш разговор с Распутиным в этот раз?
Добровольский. — С ним у меня не было разговора. Он всегда говорил что-то такое…
Председатель. — Но вас вызвали, стало быть, имели к вам какое-нибудь дело?
Добровольский. — Головина была там, и с ней я говорил.
Председатель. — А с Распутиным говорили мало?
Добровольский. — Может быть, он что-нибудь и сказал, но я не помню. Он постоянно отдельные слова бросал, но я положительно удостоверяю, что никакого разговора не было.
Председатель. — Он говорил «ты» или «вы»?
Добровольский. — «Вы».
Смиттен. — Известна вам теперь связь вашего вызова в Царское с назначением министром?
Добровольский. — Я не знаю.
Смиттен. — Вы доложили при свидании императору, когда он вызвал вас для предложения вам поста министра, о том, что были вызваны императрицею и имели с ней беседу?
Добровольский. — У меня не было разговора с ней о моем назначении.
Смиттен. — Так что об этом свидании с императрицею вы государю не сказали?
Добровольский. — Я совершенно искренно вам написал в прошлый раз, что для меня было совершенно неожиданно, когда государь сказал мне о назначении.
Смиттен. — Значит, ни с Головиной, ни с Распутиным о предполагаемом назначении вас министром никаких разговоров не было?
Добровольский. — Не было; больше я никогда в квартире Распутина не был и его не видел.
Смиттен. — В связи с вашим назначением на пост министра юстиции, вам пришлось принять личное участие в судьбе некоего Нахимова. Будьте добры, скажите, какие именно обстоятельства остановили ваше внимание на этом деле?
Добровольский. — Я это дело помню, когда я писал объяснение, я о нем не вспомнил, но потом уже вспомнил, что, сидя в павильоне в думе, прочел в какой-то газете, кажется, в «Известиях Рабочих Депутатов», что мне ставится в обвинение это дело. О нем я скажу по порядку, как было. Ко мне его направил очень близкий человек, Адам Ржевуский, который был начальником Терской области. Нахимов явился ко мне с письмом от него. Имел я, кроме того, письмо, тогда же предъявленное мне или потом полученное, от генерала Шатилова, тоже бывшего управляющего областью.
Смиттен. — Это не бывший помощник наместника на Кавказе?