Соколов. — Меня интересует область приговоров по политическим делам: какого рода жалобы вы вспоминаете? Откуда они шли в этой области и какого были содержания? Не указывалось ли в них, что сенат, своими сенатскими решениями и разъяснениями (относящимися к началу вашей деятельности, как министра), мешает судам осуществлять требования политического момента, в смысле ли кары или в смысле доказательств?
Щегловитов. — Нет, я таких не вспоминаю.
Соколов. — Вы сейчас упоминали о жалобах на толкование сенатом 159 статьи. А не поступали ли в начале вашей деятельности, как министра, жалобы от старших председателей судебных палат, что сенат своими решениями в области толкования 126, 102 и 129 ст.ст. уголовного уложения также препятствует осуществлять требования политического момента?
Щегловитов. — Нет, так я не могу сказать…
Соколов. — Не можете ли вы нам удостоверить, что именно в том отделении кассационного департамента сената, который просматривал все эти статьи, за вашу бытность все сенаторы переменились? Так что через несколько лет вашей деятельности все до одного сенаторы были назначены уже вами?
Щегловитов. — Вот в том отделении, 4-м?
Соколов. — Сенатор Бахтиаров[*] назначен вами, сенатор Гредингер, Глищинский… А на-ряду с этим, все — до одного — сенаторы, назначенные при прежних министрах, ушли из этого отделения…
Щегловитов. — Мне кажется, что это случилось естественно, уже в силу обстоятельств…
Соколов. — В силу чего же это случилось?
Щегловитов. — Мне казалось, в силу того, что 4-е отделение, очень тяжелое по свойству своей работы… Я, как бывший обер-прокурор, могу вам доложить, что всегда считалось самым тяжелым то отделение, куда дела поступали из палат с сословными представителями.
Председатель. — В то время, когда вы были обер-прокурором — до 1904 года, были мотивированные приговоры?
Щегловитов. — Я в отношении одного сенатора могу безусловно удостоверить. Это — Фененко, с которым я был связан близкими, дружескими отношениями. Он был в 4-м отделении, а я в 4-м отделении работал, как товарищ обер-прокурора. Я знаю, что он должен перейти в, так называемое, акцизное отделение, первое — для того, чтобы получить некоторое облегчение…
Соколов. — Могу я понять ваше разъяснение в таком смысле, что все сенаторы 4-го отделения ушли по собственному желанию и без вашего желания заменить их другими сенаторами, которые бы больше отвечали вашим взглядам?
Щегловитов. — В эти вопросы я, по крайней мере, никогда не вмешивался. Всегда сенаторы устанавливают между собою взаимное распределение себя по департаментам.
Соколов. — Но за время вашего министерства двое из директоров вашего министерства: Глищинский и Храбро-Василевский, были назначены сенаторами по вашему личному выбору?…
Щегловитов. — Выбор принадлежал мне, но в какое отделение они попадают, это совершенно от меня не зависело, и в этот вопрос я не вмешивался…
Соколов. — И сенатор Бахтиаров[*] был сделан сенатором из членов палаты по вашему выбору?
Щегловитов. — Да.
Соколов. — Такой переход из членов палаты в сенаторы есть обычное явление или экстраординарное, — ведь здесь минуются все иерархические ступени?
Щегловитов. — Это случаи, конечно, экстраординарные… Но и в прошлом я могу указать такой же случай относительно очень уважаемого сенатора П. К. Геракова.
Соколов. — Не была ли вызвана экстраординарная мера особой деятельностью члена палаты Бахтиарова[*] в петербургской судебной палате?
Щегловитов. — Это было усиленное ходатайство старшего председателя Крашенинникова, который рекомендовал его, указывая, что лицо это заслуживает исключительного, так сказать, служебного поощрения.
Соколов. — Так что председатель палаты Крашенинников, подведомственный по своей деятельности сенату, мог влиять на состав своих кассационных судей?…
Щегловитов. — Во всяком случае, ходатайствовал…
Соколов. — И ходатайство это было вами удовлетворено.
Председатель. — Скажите, проведение, по отношению к сенату, вот этих начал, о которых вы говорили, — не приводило ли в иных случаях к замедлению в постановке дел — в тех видах, чтобы за это время произошли или были произведены некоторые перемены в составе того самого присутствия, которому предстояло решить определенное дело?
Щегловитов. — От меня же не зависело задерживать постановку дел! От меня зависело только внесение, например, общих вопросов для разъяснения…
Председатель. — Да, но ведь обер-прокурор стоит в подчиненном отношении к генерал-прокурору с одной стороны, а с другой — канцелярия сената находилась до самого последнего времени в распоряжении обер-прокурора.
Щегловитов. — Совершенно верно, но назначение делалось независимо от обер-прокурора кассационного департамента.
Председатель. — Я говорю не о кассационном департаменте: я имею в виду дисциплинарные проступки членов судебного ведомства.
Щегловитов. — Чтобы тут создавалось…
Председатель. — Чтобы тут создавалась некоторая медленность, некоторое откладывание — в том предположении, что состав департамента изменится, или даже в том предположении, что за известный промежуток времени можно будет изменить этот состав… Я иллюстрирую это положение одним частным случаем. Вы не помните случая со Скарятиным, членом виленской судебной палаты?
Щегловитов. — Это дело задержано…
Председатель. — Или отложено, — скажем.
Щегловитов. — Оно отлагалось высшим дисциплинарным присутствием, а не министром юстиции и прямо post factum докладывалось министру.
Председатель. — Может быть, один из господ сенаторов будет добр напомнить обстоятельства дела.
Завадский. — Насколько мне известно, бывшему члену виленской палаты Скарятину стало известно, что предыдущий состав дисциплинарного суда высказался в большинстве за него, а потом, к 1-му января, оказался другой состав, который в большинстве высказался против него. Таким образом, рубеж года дал другой исход делу.
Щегловитов. — Я здесь никакого влияния не имел…
Завадский. — Мы именно об этом и ставим вопрос.
Щегловитов. — Я? — Нет…
Председатель. — Еще несколько отдельных случаев. Вы помните случай сенатора С. В. Иванова, в связи с подписанием протеста против смертной казни?
Щегловитов. — Это я помню.
Председатель. — Какие были ваши действия в этом случае? Ваше участие к чему сводилось?
Щегловитов. — К представлению всеподданнейшего доклада.
Председатель. — Который клонился к тому, чтобы…
Щегловитов. — Чтобы было предоставлено сенатору С. В. Иванову дать объяснение по поводу этого факта. Высочайшее соизволение на это последовало, но затем сенатор Иванов дал объяснения, которые были признаны неуважительными, и вот последовало то высочайшее повеление, которое перед допросом вы изволили огласить.
Председатель. — Значит, вы были инициатором этого дела или, во всяком случае, лицом, которое возбудило, так сказать, этот вопрос в двух всеподданнейших докладах. Скажите, на каком законе основывалось это ходатайство перед высочайшей властью об истребовании объяснений от сенатора?
Щегловитов. — Это — вот как. Я помню, было заседание совета министров, где впервые я увидел это воззвание (против смертной казни). Это было председателем совета министров предоставлено нам всем… И там, между прочим, оказался в числе лиц, подписавших, Иванов, с отметкой — «сенатор». Это привлекло общее внимание: каким образом лицо подчеркивает свое звание сенатора в воззвании, которое, собственно говоря, вовсе с сенаторским званием никакого соотношения иметь не могло? Вот тут высказывались разные мнения о том, как надлежало поступить… И, в конце концов, восторжествовало то мнение, которое сводилось к тому, что я, как генерал-прокурор, обязан донести об этом случае государю и испросить указаний.
Председатель. — Но с какой точки зрения? Что инкриминировалось сенатору Иванову?
Щегловитов. — Инкриминировалось то обстоятельство, что он в воззвании, которое свидетельствовало об определенном отношении к смертной казни, выделил свое сенаторское звание. В суждениях по вопросу о смертной казни, конечно, каждый волен думать все, что ему угодно, и точно так же в воззваниях, если считает нужным подписывать, никто не стеснен; но вот именно подчеркивание своего сенаторского звания это, так сказать, придавало уже совершенно иной характер этому воззванию…
Председатель. — То, что вы сейчас говорите, вы говорите не как законник: я бы сказал, что то, что вы сейчас сказали, есть рассуждение обывателя. Но меня интересует вопрос: почему всякий волен подписывать, а сенатор Иванов не волен? И почему сенатор Иванов не волен высказывать свое отношение к смертной казни?
Щегловитов. — Он волен его подписывать, как Иванов.
Председатель. — А почему не волен, как сенатор Иванов?
Щегловитов. — Потому что он не призван к составлению этого воззвания, как сенатор.
Председатель. — Это что же, превышение власти?
Щегловитов. — Во всяком случае, поступок, не соответствующий сенаторскому званию.
Председатель. — Т.-е. поступок предосудительный?
Щегловитов. — Во всяком случае, поступок, который не входит в круг предметов, на который, собственно, призываются сенаторы в своей деятельности. — Вот с какой точки зрения…
Председатель. — Тем не менее, С. В. Иванов, когда подписывал эту бумагу, был сенатором Ивановым, значит, это звание ему было присуще. Почему он не мог подписаться «сенатор Иванов»? С какой точки зрения не мог?