Председатель. — Вы осведомлялись о речах Малиновского раньше, чем они были произнесены, и по поводу их содержания. Малиновский с вами беседовал?
Виссарионов. — Я вам доложил, что он отступал от того предположения, которое у него было, и произносил далеко не то, что он думал.
Председатель. — Т.-е. не то, что он думал, а то, что вы думали? Он отступал от директив, которые вы ему давали?
Виссарионов. — Которые вырабатывались на этом свидании.
Председатель. — Будем говорить «на этих свиданиях», потому что их было много. В какую сторону он отступал?
Виссарионов. — В более партийную.
Председатель. — Что вы делали, когда ваш сотрудник произносил зажигательные речи с кафедры Государственной Думы?
Виссарионов. — Я докладываю, что я был крайне этим удручен. Я лично не сочувствовал этому.
Председатель. — Как реализовали вы, представители власти, это ваше удручение?
Виссарионов. — Я говорил товарищу министра; другого способа у меня не было. После того доклада, который я сделал после принятия его в агентуру, я считал, что все сделанное обставляется тайной; раз те, кто выше меня стоит, продолжают поддерживать это положение, то, следовательно, тут остается только…
Председатель. — А если бы вы, чиновник четвертого класса, бывший прокурор суда, получили предписание убить собственными руками, а не через посредство других, вы бы исполнили это приказание?
Виссарионов. — Нет, не исполнил бы.
Председатель. — Вот видите, мы не можем признать правильной точку зрения, что чиновник четвертого класса, вице-директор, словом, высоко стоящее лицо, призванное водворить законность, было пешкой в руках своего начальства.
Виссарионов. — Я считаю, что мне надо было оставить все это и отойти.
Председатель. — Да. Позвольте еще, насчет инструкции — вы делали исправления?
Виссарионов. — Нет.
Председатель. — Значит, если есть какие-нибудь поправки, то они не ваши?
Виссарионов. — Может быть, они сделаны рукой директора. На этих свиданиях я более молчал, чем говорил. Так что, главная роль принадлежала, конечно, директору.
Председатель. — Вы не припомните, как вы его снарядили на этот съезд, какие вы давали ему директивы?
Виссарионов. — Относительно директив заграницу я ничего сейчас не помню. Я знаю, что он должен был повидаться с Лениным. Затем, какие он там должен был ставить положения, я тоже не припомню.
Председатель. — Всю партийную работу Малиновского, вплоть до выступления в Государственной Думе, вы считаете пассивным положением в партии или, напротив, весьма активным?
Виссарионов. — Конечно, выступления в Думе являются уже активными.
Председатель. — Но, ведь вам было известно, что Малиновский был агентом Центрального Комитета?
Виссарионов. — Да.
Председатель. — Так что, вы не можете не признать, что его деятельность была очень активной деятельностью. Как же это вяжется с вашим утверждением, которое сделано раньше, — что секретные сотрудники, — просто люди, которые слушают, видят и доносят?
Виссарионов. — Я считал, что и выступления его в Государственной Думе должны быть как можно реже, если не совсем прекратиться, и, во всяком случае, отнюдь не должны быть резкими, вызывающими или клонящимися в сторону преступления. Я прошу отметить, что я лично этому не сочувствовал ничему.
Председатель. — Тем хуже, если вы, не сочувствуя, содействовали.
Виссарионов. — Я не уклонился, в этом недостаток мой заключается; мне нужно было отойти от всего.
Председатель. — Вам нужно было отойти, но вы не только не отходили, а продолжали участвовать в руководительстве лидером партии, членом Центрального Комитета, членом Государственной Думы и вашим секретным сотрудником.
Виссарионов. — Я лично настаивал на полном отказе от его услуг. Я находил совершенно нетерпимым пользование услугами Малиновского. Я в своем первом докладе написал все это.
Председатель. — Но ведь Малиновский освещал наилучшим образом наибольшее количество уголков. Как же вам, не подрубая тот сук, на котором вы сидели, было отказаться от этих услуг? Понятно, что вы и не могли отказаться.
Виссарионов. — Я лично считал, что услугами Малиновского невозможно пользоваться, раз он находится в Государственной Думе.
Председатель. — Вы признавали нужным освещать. Он освещал наилучшим образом. Как же можно от наилучшего освещающего отказаться?
Виссарионов. — Другими путями, чтобы это освещение шло через каких-нибудь боковых сотрудников.
Председатель. — Да ведь боковые сотрудники не состоят в партии?
Виссарионов. — Состоят в партии, но не занимают там центрального положения.
Председатель. — Вы не видели тогда и не видите сейчас, какое зло было во всей системе, которую вы отчасти создавали? И эта система не позволяла уже выйти за ее пределы?
Виссарионов. — Да, я теперь вижу.
Щеголев. — Скажите, пожалуйста, когда вы в первый раз узнали Малиновского?
Виссарионов. — Я его видел в Москве, когда он был еще рабочим.
Председатель. — В 1912 году.
Щеголев. — Какое впечатление он произвел на вас как сотрудник?
Виссарионов. — Среднее, особенного ничего не представлял.
Щеголев. — А вы не аттестовали его, как сотрудника сознательного, выдающегося и надежного?
Виссарионов. — Я не знаю, о каком свидании с ним вы говорите?
Председатель. — Это неважно, о каком.
Щеголев. — В период его пребывания в Москве, до Петрограда.
Виссарионов. — Перед тем, как перейти сюда, в Петроград, я, кажется, два раза видел его. Один раз, в начале деятельности…
Председатель. — Это неважно сколько раз, где и когда вы его видели. Отчасти, мы можем сказать, когда, но это неважно. Важен вопрос, который задал член Комиссии: вы продвигали его, как выдающегося сотрудника?
Виссарионов. — Он, видимо, произвел впечатление человека разумного, толкового.
Председатель. — Преданного идее сыска и лицам, сыск производящим?
Виссарионов. — Возможно, что так.
Щеголев. — А вы не совершали специальной поездки в Москву или во время одной из поездок не имели специального разговора с начальником охранного отделения о Малиновском и о возможности его проведения в Государственную Думу?
Виссарионов. — Да, имел.
Щеголев. — Т.-е. в самой первой стадии подымался тогда разговор. От кого исходила эта мысль?
Виссарионов. — Из Москвы.
Щеголев. — Мысль проведения его в члены Думы?
Виссарионов. — От начальника охранного отделения.
Щеголев. — И вы выехали для обсуждения этой мысли?
Виссарионов. — Нет, там было какое-то поручение; в связи с этим я должен был посмотреть на этого Малиновского и сообщить своему начальству результаты свидания.
Председатель. — Но каково было отношение к идее — продвинуть его в члены Думы?
Виссарионов. — Я лично в то время находил это шагом очень опасным и нежелательным.
Председатель. — Это — ваша мысль. А что вы сделали?
Виссарионов. — Да ведь я же не проводил его.
Председатель. — Но ведь вы высказали положительное отношение к вопросу о продвижении его в члены Государственной Думы?
Виссарионов. — Я смотрел тогда с точки зрения, конечно, ошибочной; что такое проведение может быть полезным в борьбе с партией.
Щеголев. — Может быть, в общих чертах вы могли бы вспомнить, какова была общая политика по отношению к с.-д. партии, к работе ее в России?
Виссарионов. — Работа ее в то время не допускалась, при чем в особенности относились опасливо к большевистской партии.
Щеголев. — А чем вы объясняете, что члены Центрального Комитета, которые состояли из большевиков и которые известны по именам, все остались на свободе, а меньшевики, с которыми боролись, арестовывались один за другим? Как это вышло?
Виссарионов. — Я не знаю, кого вы имеете в виду из большевиков.
Щеголев. — Нет, вы же великолепно все знаете.
Председатель (обращаясь к П. Е. Щеголеву). — Припомните, хотя бы из членов Центрального Комитета.
Щеголев. — Я сейчас не могу. (Обращаясь к Виссарионову.) Вам полковник Заварзин представил доклад. Вам было представлено детально положение партии. Был указан Центральный Комитет; два из них было заграницей, пять членов здесь. В числе этих пяти членов был Малиновский. Чем объясняется, что департамент полиции, зная, кто является членами Центрального Комитета, мало того, зная, кто и где находится, не арестовывал их?
Виссарионов. — Вероятно, эти доклады полковника Заварзина, в свою очередь, были доложены товарищу министра и директору.
Председатель. — Да, несомненно, они были доложены товарищу министра, а может быть и министру. Но каково было ваше отношение к тому вопросу, о котором говорит член Комиссии? Т.-е. по вашему мнению, нужно было арестовывать людей, которые совершали преступление, или их нужно было оставить на свободе?
Виссарионов. — По-моему, конечно, нужно арестовать. Несомненно.
Председатель. — Таковы были ваши мысли. Но выразились ли эти мысли в каких-нибудь действиях или словесных докладах?
Виссарионов. — Я сейчас не могу вам это доложить, потому что много времени прошло; кроме того, несомненно, если только подымался вопрос, то другого мнения с моей стороны не могло быть доложено товарищу министра.
Председатель. — Тем не менее, когда это мнение не принималось, если вы его и высказывали (относительно чего нет никаких объективных данных), и когда эти люди, с точки зрения тогдашнего закона, преступные, разъезжали, пропагандировали, ставили типографии и т. д., вы продолжали оставаться при вашем взгляде?