мы не могли обслуживать все эти комиссии, и у нас большие споры выходили относительно выступлений. Они жаловались, что им недостаточно работы, тогда как мы были завалены работой. Даже в 3-й фракции, где было больше сил интеллигентных, трудно было найти человека, который с охотой согласился бы на выступление; а в четвертой не так хорошо обстояло дело, чтобы можно было спорить, чтобы бояться, что кто-нибудь перехватит у меня возможность выступить!… На этой почве — выходила у нас масса недоразумений. Малиновский часто предъявлял такую претензию, что вот выставлялся не тот, а другой… Хотя — очевидное дело — не должно было быть спора относительно выступлений: недостатка в работе не было…
Председатель. — Скажите: он стремился выступать или стремился держаться в тени и быть наблюдающим?
Чхеидзе. — Я по чистой совести могу сказать, что в этих случаях он не то, чтобы хотел выступать, а только искал повода для нареканий, что здесь есть некоторое так сказать насилие над меньшинством, — чтобы сказать, что вот вы назвали первого из вашей группы, когда вставал вопрос, кому выступать и т. д… Эти споры часто возникали. Я могу с уверенностью сказать, что это не было из желания во что бы то ни стало выступать, а лишь желание доказать, — здесь есть преобладание, одна группа хочет преобладающее влияние иметь в работе и т. д.
Соколов. — Если не ошибаюсь, преобладание меньшевистской группы над большевистской было ничтожное, так что майоризирования фактически не могло быть — устанавливалось равенство?
Чхеидзе. — Конечно.
Председатель. — Не припомните ли вы частного случая, который имел место уже в 1914 году, перед его уходом, в мае месяце, когда Малиновский заявил претензию по поводу того, что протест, по одному частному случаю, был прочитан вами или Керенским, а не им?
Чхеидзе. — Если я не ошибаюсь, это было после обструкции, которую мы устроили,[*] — я уже не помню сейчас, какому министру…
Председатель. — Горемыкину?
Чхеидзе. — Да… Когда мы стали возвращаться, у нас возник вопрос, как наше возвращение в Государственную Думу ознаменовать: в виде-ли протеста или как? Когда текст заявления с трибуны Государственной Думы был выработан, возник вопрос, кому выступать с этим заявлением, причем, если я не ошибаюсь, Керенский предложил мне. Я не помню, был ли при этом Малиновский или нет… Но затем Малиновским и другими было предложено, решить вопрос баллотировкой, и закрытой баллотировкой было решено, что выступление сделает Керенский… Раз предложено было мне, казалось бы, тут с их стороны возражений не должно бы было быть, а между тем они настаивали на том, чтобы вопрос был решон баллотировкой, и тогда выступил Керенский.
Председатель. — Председателем фракции состояли вы?
Чхеидзе. — Да председателем фракции состоял я, — причем (теперь мне это кажется характерным, тогда же я не придал этому значения), Малиновский не возражал против моего председательствования, но с оговоркой, — что на год это можно сделать.
Председатель. — А кто был при вас товарищем председателя — Малиновский?
Чхеидзе. — Да. В момент первого выступления фракции, которое имеет большое значение, возник вопрос, кому прочесть декларацию. Общее мнение было такое, что должен прочесть я. Я думал, относительно Малиновского, что это видный рабочий (о нем много говорили, что это талантливый человек, называли его «русским Бебелем» и т. д.), и я настоял, чтобы он выступил первым. Нам говорили, что мы в важных делах его не выпускаем, между тем мы дали ему возможность, так сказать, авансом выйти на трибуну и высказаться.
Председатель. — Кто же выдвигал такое возражение, что его не выпускают — он сам?
Чхеидзе. — Были заявления, что мы ему не предоставляем возможности выступлений и что мы хотим его оттереть — тогда мы указали, что первое выступление, которое я должен был сделать, мы предоставили ему.
Председатель. — К 1912 году партия была уже разделена на фракции, между тем, повидимому, у вас не было вопроса о том, чтобы фракции в Государственной Думе работали не вместе?
Чхеидзе. — Нет, такого вопроса абсолютно не было. Скажу больше: когда они в 1913 году приехали из заграницы, стали распространяться слухи, что они приехали оттуда в довольно боевом настроении, но в нашей меньшевистской среде многие высказывали, что все-таки это к расколу фракции не приведет. Значит, это казалось все-таки не так уже близким… Через несколько дней обнаружилось, что они приехали с решением, что раскол необходим, что уже там, в Кракове, решено этот раскол произвести.
Председатель. — Можно сказать, что в течение некоторого времени с вашей стороны, со стороны меньшевистского течения фракции, были приложены все усилия, чтобы фракция была едина?
Чхеидзе. — Мы всячески стремились к этому… Не знаю, насколько наши попытки были удачны, если посмотреть со стороны, но я могу сказать определенно, что для нас факт раскола казался прямо недопустимым… Раскол во фракции поставил нас в Думе в невозможное положение.
Председатель. — Что вам еще известно о поездке Малиновского в Краков?
Чхеидзе. — Больше ничего.
Председатель. — Скажите, до того, как фракция раскололась, Малиновский сносился по делам фракции и по делам фракционной политики с большевистским центром?
Чхеидзе. — Да.
Председатель. — Бывали случаи, когда разрешение вопроса откладывалось — в силу того, что Малиновскому нужно было получить директивы?
Чхеидзе. — Такие случаи бывали. Это я совершенно определенно могу сказать.
Председатель. — Какое было отношение фракции к партийному движению, к партийному строительству вне Думы — в стране? По этому вопросу не было разногласий между Малиновским и меньшевистским течением фракции? Как известно, он предпринимал поездки, которые давали повод департаменту полиции следить за ним и за тем, кого он посещал, а кроме того он освещал партийную жизнь изнутри, ибо он состоял в категории секретных сотрудников.
Чхеидзе. — По отношению к партийному строительству у нас были большие разногласия… Вероятно, это вам известно… В наших рабочих органах было много споров… Наше меньшевистское отношение к партийному строительству было такое, что это строительство должно стремиться к легальным формам. А они настаивали на переходе от легальной работы к нелегальной. Вот как можно характеризировать почву, на которой они — и между прочим Малиновский, — старались установить свое отношение к строительству.
Председатель. — Дело шло о создании партийных ячеек?
Чхеидзе. — Да. И аргументировали тем, что эти ячейки, в идейном смысле, наиболее выдержаны, принципиально чисты, и влияние оттуда может выходить в более последовательной форме…
Председатель. — Скажите, за время до раскола, удалось Малиновскому добиться того, чтобы было 2 секретаря?
Чхеидзе. — Нет, не удалось… Я ему говорил: «Если это нужно потому, что один секретарь не справляется, мы возьмем 3-х. Но когда вы ставите вопрос таким образом, что секретарю, который рекомендуется хотя бы мной, вы выражаете недоверие, — тем самым вы выражаете недоверие нам: пока вы так будете ставить вопрос, я возражаю против того, чтобы иметь двух секретарей. Если это нужно для дела мы найдем трех»…
Председатель. — Так что до раскола, все письма с мест и все обращения во фракцию со стороны рабочих кругов шли в чистые и испытанные руки старого работника партии С. М. Зарецкой…
Соколов. — Не было ли у вашей фракции одним из мотивов возражать против отдельного секретаря, приглашенного по их указанию, — что вы будете лишены возможности контролировать переписку, идущую от имени фракции в нелегальные подпольные организации, и что, таким образом, деятельность думской фракции будет теснее связана с нелегальными организациями?
Чхеидзе. — Да, был такой мотив…
Председатель. — Какое отношение было у социал-демократической фракции того времени к органу «Правды»?
Чхеидзе. — Дело обстояло так. Когда орган «Правда» возникал, был вопрос о том, принимать ли участие в этом органе, и мы дали свои подписи. Потом возникла у нас другая газета (вначале — «Луч», потом — «Рабочая Газета»), так как стало ясно, что «Правда» уже явно стремилась именно к большевистскому течению… Мы, меньшевистская часть фракции, группировались около «Рабочей Газеты». Так что явно было видно, что есть тенденция к расколу. Она отразилась на газетах тем, что «Правда» стала такой газетой, где исключительно стала сосредоточиваться работа большевистской фракции, пока еще не отколовшейся, а «Рабочая Газета» отражала тактику и отношение к текущим вопросам другой части фракции. Это произошло быстро, я даже не могу сказать, когда это резко обозначилось. Эти газеты стали отражать те течения, которые уже намечались с самого начала и которые с течением времени приняли определенную форму.
Председатель. — Как же собственно произошел раскол? Изложите историю ваших отношений ко времени окончательного расхождения…
Чхеидзе. — Когда они приехали из Кракова, Малиновского несколько дней не было и эту кампанию раскола провел Петровский. В 1913 году произошел этот раскол, — осенью… Петровский предъявил условия… Я точно эти условия не могу воспроизвести, хотя это было довольно крупное обстоятельство в нашей жизни…
Председатель. — А у вас протоколы не сохранились?
Чхеидзе. — Протоколы велись аккуратно, может быть они во фракции имеются… В протоколах можно много найти характерного по этому вопросу. Относительно этих условий я могу сказать, что мы категорически отказались удовлетворить их. Я сейчас конкретно эти условия воспроизвести не могу, но помню, они казались нам совершенно неприемлемыми…
Соколов. — Можно вам напомнить? Не было ли в числе условий — объявление связи членов фракции со своими партийными организациями и о том, что фракция в своих думских выступлениях должна руководствоваться директивами партийных органов?