думой и министерством, дума распускалась, а министерство оставалось. В действительности же, это самое министерство, или глава министерства, как раз и распускает думу, которая с ним спорит; так что, получается как будто полное извращение?
Маклаков. — Техника этого дела такова, что в большинстве случаев государя при этом не было ни в столице, ни в Царском Селе; либо он в Крыму пребывал, либо в армии: председатель совета министров докладывает, что идут такие-то обострения, что они отзываются очень тяжело на настроении. Я не присутствовал при докладах, но Горемыкин, я знаю, указывал на то, что едва ли такое настроение благоприятно отразится на армии, которой предстоят тяжкие испытания, что если так пойдет дальше, если настроение не сдаст, не уляжется (может быть, это только первые дни тяжелы), то тогда, пожалуй, придется распустить. Вот, смысл такой. Тогда государь давал ему полномочия своим именем постановить то или другое, т.-е., в данном случае, доверял мнению председателя совета министров.
Председатель. — А не известен вам случай, когда эти бланки, выданные на время одной думы, переживали ее и переносились на другую?
Маклаков. — Не могу этого вам сказать.
Председатель. — Вы были в совете министров, когда в начале войны, 24 июля, был подписан бывшим императором указ на имя И. Л. Горемыкина; этим указом целый ряд функций верховной власти передавался совету министров. Что вам известно о том, как подписывался этот указ монархом?
Маклаков. — Государь хотел поехать с самого начала войны в армию — командовать. Потом, в совете, где я принимал участие, этот вопрос подробно обсуждался, и все министры, кроме Сухомлинова, и я в том числе, отговаривали его величество это делать. Государь сказал тогда, что, хотя ему это очень тяжело, но он подчиняется нашему решению; а затем сказал: «В виду того, что это не окончательное мое решение и впоследствии оно может быть изменено, я бы хотел, чтобы совет министров обсудил, какие дела могли бы разрешаться помимо моего участия; если даже я не приму командования, я буду все время разъезжать и осматривать войсковые части, лазареты, часто буду отлучаться надолго из Петрограда». — Было поручено обсудить этот вопрос. Принимал участие в его решении, главным образом, государственный секретарь Крыжановский, а затем был составлен конспект тех дел, которые почитались, с точки зрения совета министров, не существенными и не важными. Он был обсужден, а затем, по внесении самых ничтожных исправлений, не помню каких, был представлен на рассмотрение государя, и государь согласился.
Председатель. — Очевидно, министерству внутренних дел также приходилось пользоваться этим указом; проводя через совет министров некоторые свои дела, следовало довершить их путем доклада бывшему императору; а этот доклад и, значит, утверждение императора, заменялось вотумом совета министров?
Маклаков. — Очень мне трудно сказать. Я не хочу сказать чего-нибудь мало-мальски неверного. Ведь теперь — год десять месяцев, как я ушел. Может быть, были, может быть, нет такие дела. Но лично я все время придерживался прежнего порядка. При мне были все время всеподданнейшие доклады государю до июля месяца, пока он не принял командования.
Председатель. — Крыжановский в среде правительства считался специалистом юристом. Он — творец закона 3-го июня. Как он аргументировал перед советом министров, на чем он основывал возможность издания такого закона, когда нужно было совершить coup d'état?
Маклаков. — Я не сумею вам сказать. В вашем присутствии очень трудно отвечать на эти вопросы. Я по образованию филолог-историк, в области юридических вопросов я всегда чувствовал себя слабым. Мне это даже служить мешало, так что в эти дебри я никогда не пускался. Это уж совет решал. Когда мне лично приходилось затрагивать этот вопрос, я поневоле погружался.
Председатель. — Тогда И. Г. Щегловитов был министром?
Маклаков. — Он в этих вопросах считался главным лицом.
Председатель. — По части «законности». Скажите, этот указ или проект указа, должен был пройти по журналам совета? Мы его найдем там?
Маклаков. — Я в этом уверен. Это без высочайшего соизволения не могло быть проведено.
Председатель. — Мы уже несколько коснулись вашего личного отношения к правым группам; официальные группы государственного совета меньше нас интересуют, нежели эти неофициальные кружки. Мне хотелось бы спросить вас о политике министерства по отношению к правым организациям.
Маклаков. — В то время, когда я был у власти, это было очень слабое место; это область сплошного разочарования, должен сказать; одним словом, если бы вы могли присутствовать в министерском кабинете в течение двух с половиною лет, — как входили, зачем, с какими вопросами приходили — в сущности, это была одна грусть. Я сочувствую принципам в чистом виде, потому что исповедывал их с самых юных лет. Я, по крайней мере, не безнадежно смотрел на самый строй, а смотрел безнадежно на людей, которые занимали те или другие места. Зачастую приходили просить денежной помощи, субсидии. Потом начиналась бог знает какая грязь, друг на друга взводили обвинения, разобраться не было возможности, грызли друг друга, разногласия и клевета выступали в печати. Одним словом, получалось впечатление такого чада, что иной раз думалось — лучше бы не было того, что было.
Председатель. — Почему это не останавливало вас, как министра внутренних дел? Почему, по инерции, а может быть, и без инерции, продолжались эти субсидирования, в особенности правой печати?
Маклаков. — Этот вопрос проходил через совет министров. Я его получил совсем готовым, не я его обосновал. Во время моего управления министерством я напирал, главным образом, на «Сельский Вестник». Думал, что в этой области было сделано что-нибудь полезное. Мы расширили эту сторону работы. Что касается других субсидий, то здесь, при помощи очень почтенного, чистого и порядочного человека, который теперь лежит в гробу, графа Татищева, заведывавшего печатью, много было изменено, сравнительно с тем, что было до нас. Я получил дело в очень печальном положении, потому что деньги тут сорились без конца, и сорились, между прочим, потому, что появилось ad hoc; образовались разные бюро печати, которые должны были составлять публицистические статьи, освещающие те или другие современные события. Вам не безызвестно, что часть их перебивается с хлеба на воду, просуществует с год и уйдет, оставив долги. Другое появится, в расчете, не удастся ли получить каких-нибудь сумм, и т. д. В конце концов, они с удовольствием хватали готовый материал, который позволял им обходиться без местных, дорого стоющих сотрудников. Эти организации очень много стоили казне, и мы их совсем похерили; с сорока или шестидесяти тысяч, я сейчас боюсь сказать, свели до пятнадцати тысяч. Субсидий уже не выдавали, а давали ворох материала, из которого газеты выбирали; и в этом скоро разочаровались, потому что газеты такого рода успеха не имели. Когда я потребовал себе справку о тираже газет (потому что не количество расходуемых денег, а количество расходуемых экземпляров могло представлять интерес для решения вопроса о том, печатать или нет), то цифры оказались прямо уничтожающие: две, три тысячи подписчиков. Из этих газет, наиболее субсидированной до сих пор оставалась «Земщина». Ее Макаров получил от Столыпина. Затем Коковцов, на первых порах, домогался в разговоре со мной, нельзя ли исключить «Земщину», потому что там шла довольно недвусмысленная травля на него самого, когда он был председателем совета министров. Тогда мне пришлось поговорить о субсидии и обо всем. Коковцов просил не сокращать сумму, но наблюдать за ней. Это было введено в рамки, неблагопристойные выпады соблазнительного характера были оставлены. Из провинциальных газет большой орган была газета «Киев».
Председатель. — Но ведь на это тратились сотни тысяч?
Маклаков. — Да. Я получил, кажется, 700 тысяч. Позвольте мне доложить, как эти деньги тратились по общему правилу — к этой области я всегда щепетильно относился; отпускались сотни тысяч в бесконтрольное распоряжение министра внутренних дел, на полицию, на печать, на пособие лицам, потерпевшим житейское кораблекрушение. Все, что касалось департамента полиции и полицейской части, проходило через руки человека, которому я всегда верил, — это Джунковский, бывший мой товарищ по должности. Он в год раз представлял мне отчет, который я представлял государю; четыре раза в год мне докладывал директор департамента полиции — в то время был Белецкий. Эти суммы проходили мимо меня.
Председатель. — Этого нельзя сказать, что не через вас проходили.
Маклаков. — Я говорю, что ассигновок не писал, в этом смысле передоверялись мои полномочия. То же самое и с печатью — эти дела ведал Татищев, который ежемесячно доставлял сведения.
Председатель. — Вам было известно, по этим докладам, что в целом ряде случаев, получение на издание газет, в сущности, сводилось к получению под предлогом газет, которые или вовсе не издавались, или издавались только в количестве нескольких номеров, для того, чтобы вам эти номера представлять? Как вы относились к этой форме траты так называемого рептильного фонда?
Маклаков. — «Земщина» представляет крупный пример. Кажется, три четверти выдававшейся субсидии идет на газету, а четверть — на поддержание правых организаций. Эта цифра была сокращена. При Столыпине была крупнее. Второй орган был — издание Пуришкевича. Я его очень поддержал, т.-е., когда оно осталось у него на руках, я его купил. Это — «Книга русской скорби»; было мое личное указание — не выдавать деньги прямо в руки, а взять за лежалый товар. Затем, ежемесячно, выдавалось из министерства внутренних дел по 5 тысяч в месяц на галичан, без всякого отчета. Когда я об этом вел разговор с председателем совета министров, Коковцов говорил, что есть более крупные дела, чтобы я оставил это, потому что порядок уже заведен и все-таки известная польза от него имеется. Польза предполагалась в том, что на местах поддерживаются очаги благоразумного, уравновешенного, спокойного, благожелательного к правительству отношения.