Трусевич. — У меня не было такого впечатления, что агентура действительно имеется в центральном комитете. Но я всегда был того мнения, что если боевая организация осуществляет какое-нибудь предприятие, то это потому, что сотрудник центрального комитета был не осведомлен о нем.
Председатель. — Так вы признаете, что вы знали или предполагали, что Азеф находится в центральном комитете?
Трусевич. — Простите, не Азеф, а сотрудник, агент охранного отделения имеет отношение к центральному комитету.
Председатель. — Вы знаете, что задачей центрального комитета всякой политической партии является руководство деятельностью партии? Как же вы относились к тому, что, как вы сами сейчас сказали, в центральной группе партии, признававшейся тогда преступной, в группе, которая руководила деятельностью партии, состоит в течение целого ряда лет, в то самое время, когда вы являетесь директором департамента полиции, агент Герасимова?
Трусевич. — Это так формулируется только, а в жизни это немножко иначе. Сказать, что у Герасимова был агент в течение этих лет, я не могу. Герасимов не докладывал мне об этом. Герасимов являлся и говорил: «по моим сведениям, вот что делается, что затевается, что предполагается, то-то и то-то задумано, такие-то меры принимаются». Вот в чем состоял доклад. Иногда мне приходилось знакомиться со старыми делами, и я видел, что известное лицо находится в близком отношении с членами какой-нибудь организации…
Председатель. — Это по старым делам, а разве вы не интересовались новыми текущими делами?
Трусевич. — Конструкция самой агентуры меня не интересовала.
Председатель. — Но вас не мог не интересовать вопрос о том, не является ли преступною деятельность того самого учреждения, которое ставит себе задачей предупреждение и пресечение преступлений.
Трусевич. — Это невозможно! Что-нибудь одно: департаменту полиции нужно было либо отказаться от борьбы с террором, либо остаться при тех средствах, которые были выработаны практикой в течение многих лет.
Председатель. — Т.-е. оставаться при Азефах больших и маленьких?
Трусевич. — Об Азефе я говорю, что фамилию его я узнал лишь впоследствии. Например, если бы поставить вопрос так: Азеф много лет состоял сотрудником — я не утверждаю этого, но кажется, он имел непосредственное отношение к департаменту полиции; так вот, если бы вы меня спросили, имеется ли сейчас у Герасимова тот самый сотрудник, который был прежде в департаменте полиции, я бы не мог в этом разобраться, потому что я считал, что положение директора департамента полиции вовсе не таково, чтобы ему заниматься техникой. Его дело только общее руководство. Я должен отметить, что за все время существования департамента, в нем не было выполнено такой массы законодательных реформ, какая была выполнена при мне.
Председатель. — Департамент полиции, конечно, не законодательное учреждение, но одну реформу — постановку политического сыска не на преступную, а на законную почву, все-таки нужно было провести департаменту полиции.
Трусевич. — Я на эту тему беседовал с некоторыми лицами, не принадлежащими даже к бюрократическому строю, и я всегда говорил: «научите, как это сделать практически». Это было бы несомненно выполнено.
Председатель. — Но вы не находите, что если департамент полиции борется с преступлениями, хотя бы и политическими преступлениями, такими способами, которые сами по себе являются преступными, то нужно закрыть департамент полиции или уйти из него?
Трусевич. — С точки зрения охраны государственного строя это был прием практики, узаконенной самою жизнью, целыми столетиями.
Председатель. — Ну, относительно столетий нужно справиться в истории. А затем, что значит узаконение практикой? Закон должен во имя своего торжества бороться с практикой, а не говорить, что беззаконие указано практикой. Это есть уничтожение закона.
Трусевич. — Вы знаете целый ряд явлений, который установлен обычаями, usus’ом.[*] Весь вопрос в том, в силу чего это создалось. Но если бы я поставил такой вопрос, то это ни к чему не привело бы. Для каждого государственного строя это есть вопрос жизни и смерти. Можно сказать, подводя это под известную норму, что это есть создание необходимой обороны. Что-нибудь одно: или данному государственному строю надо отказаться от своего существования, или ему нужно принять те единственные доступные меры, которые практически доступны ему.
Председатель. — Так что, по вашему мнению, в настоящий момент нет государства, которое не имело бы на своей службе Азефов и не совершало убийств очень высоких должностных лиц при участии, содействии или, по крайней мере, с ведома своего агента, получающего за это деньги?
Трусевич. — Я думаю, что надо различать. Участие в таких действиях, это такое ненормальное явление, которое ни с какой точки зрения не может быть терпимо.
Председатель. — Но оно терпелось. Вы говорите, что Азеф существовал целый ряд лет.
Трусевич. — Я говорил: если он существовал, кажется — существовал. Во всяком случае, я не знал, кто это был. Я просил бы отметить, что личность этого агента была неизвестна мне. Если взять положение департамента полиции во Франции, то там — то же самое, у них те же сотрудники в анархических организациях, потому что там идет борьба с анархией. Возьмем самую упрощенную форму государственного строя — вольный город Гамбург. Я перед реформой полиции осведомлялся: там ведут борьбу с легализированными обществами, которые подрывают существующий там строй, и точно также там есть люди, состоящие в этих обществах и доставляющие сведения.
Председатель. — Мы говорим об инструкции, которая была выработана в 1907 году. Какое участие вы принимали в разработке этой инструкции по тайному и явному, т.-е. по внутреннему и внешнему наблюдению?
Трусевич. — Она была составлена, не помню, кем из членов департамента. Проект был мне представлен, и я его изменил. В каких отношениях я изменил и в чем дополнил, я не помню. Это было 10 лет тому назад.
Председатель. — Вы утвердили его?
Трусевич. — Насколько помню, он был утвержден министром.
Председатель. — Вы не помните, кто из чинов департамента полиции принимал участие в выработке этой инструкции?
Трусевич. — Она составлена особым отделением. Кто раньше принимал участие, я не могу сказать, — это было 10 лет тому назад.
Председатель. — Не было ли таких агентов — главнейших, — которыми бы ведал департамент полиции?
Трусевич. — В мое время не было.
Председатель. — Не было ли тайных, особенно секретных сведений в распоряжении департамента полиции, которые хранились бы в недрах самого департамента полиции?
Трусевич. — Особо секретных я не помню. Был архив. Может какие-нибудь старые записки. Одним словом, никакого специального помещения для хранения этих дел (вы в этом смысле спрашиваете) я не помню.
Председатель. — Не был ли этим помещением несгораемый шкаф, который стоял в комнате директора?
Трусевич. — Я такого распоряжения не делал. Должен сказать, что когда я вступил в должность, то департамент полиции функционировал уже много лет и, если какому-нибудь отделению было сказано, что оно должно хранить свои дела в таком-то ящике, то так это и делалось. Я не распоряжался этим.
Председатель. — Вы говорите, что выработка инструкции прошла при участии особого отделения. При вас особым отделением заведывал Васильев?
Трусевич. — Да, но не помню, был ли он в 1907 г.
Председатель. — Вернемся к делу с.-д. фракции 2-й Государственной Думы. Вам не стало известно, что и в деятельности этой группы принимали участие два важных агента — Шорникова и Бродский?
Трусевич. — Я, конечно, об этом был осведомлен, но не в то время, когда был директором департамента, а когда началось разоблачение по этому поводу в 3-й Государственной Думе.
Председатель. — Нет, я говорю о том времени, когда это дело создавалось.
Трусевич. — Это совершенно недопустимая вещь.
Председатель. — Вам неизвестно, что архив, т.-е. документы этой военной организации хранились некоторое время в петроградском охранном отделении?
Трусевич. — Безусловно нет. Это доказано?
Председатель. — Да, это устанавливается; т. е. в охранном отделении или в распоряжении тех лиц, которые руководили секретными сотрудниками.
Трусевич. — На это я ничего не могу вам сказать. Во всяком случае, это было бы, с моей точки зрения, недопустимое явление, чтобы они хранились в охранном отделении.
Председатель. — Вы не помните, что серьезным обстоятельством, инкриминировавшимся обвиняемым, являлось сочинение наказа войскам, — кажется петроградского гарнизона, — наказа, который был передан членам фракции с.-д. и был арестован.
Трусевич. — Насколько мне помнится, дело шло таким порядком: были произведены обыски, и, кажется, все это дело было сразу передано в руки судебной власти. Результаты обысков были мне, в общих чертах, доложены.
Председатель. — К этому-то именно я и веду свой вопрос. Не помните ли вы, что Столыпин желал иметь в руках, на просмотр, этот самый наказ еще до обыска и что желание это было исполнено, так как вы сделали соответствующее распоряжение? Наказ был получен чинами петроградского охранного отделения, и о нем было доложено вам, Столыпину и Макарову?
Трусевич. — Не помню этого. Может быть это в ряду общих докладов, так сказать, было. Я не знаю, может быть Герасимов и говорил мне о том, что выработан такой-то наказ и что содержание этого наказа известно ему, так как агент доложил ему об этом; это совершенно возможная вещь. Во всяком случае, я могу утверждать одно: что ни с чьей стороны не было никакой инициативы в создании этого наказа. А если наказ был известен сотрудникам, то очень может быть, что Герасимов сообщил о нем.