Горемыкин. — Сорок четвертый день — достаточный срок для того, чтобы рассмотреть все эти законоположения. Может быть, достаточный срок.
Председатель. — Скажите, все ли эти мероприятия были внесены вами в Государственную Думу? По закону, вы должны вносить в пределах двухмесячного срока; между тем, Дума ни разу не собиралась на такой срок.
Горемыкин. — Может быть.
Ольденбург. — Есть некоторое противоречие в ваших словах. Вы говорите с одной стороны, что не вносили потому, что механизм Думы так тяжел, что нельзя скоро провести, с другой стороны, оказывается, что сорока четырех дней, по вашему мнению, довольно, чтобы провести такую массу законопроектов.
Горемыкин. — Я этого вовсе не говорю. Ведь в то время было внесено только известное количество законопроектов; те, которым срок еще не истек.
Ольденбург. — Вам ведь известно из законодательной практики, что законодательные палаты могут очень быстро, в несколько дней, срочные законопроекты проводить? Вам не может быть неизвестно также, что законодательные палаты держались другого взгляда, чем правительство: они настаивали на том, чтобы Дума собиралась. Председатель, собственно, желал бы знать ваше мнение по этому вопросу, потому что тот аргумент, что это будто нельзя было по времени, не убедителен, по крайней мере для членов законодательных палат.
Горемыкин. — Я не могу теперь дать прямого ответа на этот вопрос, потому что я в настоящее время массу вещей перезабыл и не владею уже достаточно памятью для того, чтобы вам все это объяснить.
Председатель. — Этот вопрос мы будем считать исчерпанным. Чем вы руководствовались, когда приводили в действие своими докладами другую функцию верховной власти: функцию издавать акты в порядке верховного управления? Считали ли вы необходимым, чтобы этого рода акты были согласованы с законами?
Горемыкин. — Я все эти функции свожу к личному назначению.
Председатель. — Нет, этого мало. В порядке верховного управления вы привели в действие целый ряд мероприятий, направленных к ограничению свободы печати, к введению предварительной цензуры, к распространению военной цензуры за пределы ее полномочий в область внутренней жизни.
Горемыкин. — Этого не помню; с моей стороны не было никаких в этом отношении настояний. Я получил только от графа Фредерикса письмо, что государь недоволен назначением ко двору Саблина, и потому было сделано распоряжение, чтобы никаких известий и распоряжений не публиковать до тех пор, пока правительство не встанет на какую-нибудь точку зрения, кого назначить.
Председатель. — Только в одном этом случае вы вышли за пределы законных прав?
Горемыкин. — Я только сделал распоряжение, чтобы военная цензура не допускала этого. Но это никогда не было исполнено. А что касается назначений, то я могу сказать только одно: по моим представлениям состоялись только два назначения министров, — графа Игнатьева и Александра Алексееевича Хвостова. Все остальные против моего желания были назначены.
Председатель. — Что же это за порядок, когда министры назначаются против желания председателя совета министров?
Горемыкин. — Не знаю. Был назначен А. Н. Хвостов, несмотря на мои протесты. Шаховской кажется был назначен. Кто же еще был назначен? — Я уже не помню теперь.
Председатель. — Вы говорите, что Шаховской был назначен против вашего желания?
Горемыкин.— Нет, Шаховской не против. Шаховской был просто назначен высочайшим повелением. Меня даже не спрашивали в этом отношении.
Председатель. — Что же, представляли вы бывшему императору о невозможности и нежелательности такого порядка?
Горемыкин. — Представлял — не о порядке самом, а о той или другой личности.
Председатель. — Ну и что же?
Горемыкин. — Ничего.
Председатель. — Значит, вы указывали на невозможность назначения Хвостова по его личным свойствам?
Горемыкин. — По его личным свойствам.
Председатель. — Какие же личные свойства его служили в ваших глазах препятствием к занятию им поста министра внутренних дел?
Горемыкин. — Все его прошлое.
Председатель. — Что именно в его прошлом?
Горемыкин. — Я не помню теперь. Вы спросите его дядю, Александра Алексеевича Хвостова; я просил, чтобы выслушали мнение Александра Хвостова, который лучше его знал, чем я.
Председатель. — Что же, мнение дяди не было спрошено?
Горемыкин. — Было спрошено, сколько мне известно. Несмотря на это, Хвостов был назначен.
Председатель. — Может быть, дядя похвалил племянника?
Горемыкин. — Нет.
Руднев. — Скажите, пожалуйста, Маклаков при вас ушел с поста министра внутренних дел?
Горемыкин. — Да, да, при мне.
Руднев. — Он назначен тоже без вашего участия? Вы принимали меры, чтобы он ушел. Вы были довольны его деятельностью?
Горемыкин. — Я никакого неудовольствия против него не имел. Почему он ушел, я совершенно, решительно не знаю.
Руднев. — Князь Щербатов был назначен при вашем содействии? Вы делали указания на него?
Горемыкин. — Нет, я не указывал. Не помню теперь.
Руднев. — Не известна ли вам причина ухода Щербатова?
Горемыкин. — Нет, мне это неизвестно.
Руднев. — Вы говорили, что отрицательно относились к А. Н. Хвостову; а вы не имели желания провести на этот пост Стремоухова, когда ушел князь Щербатов.
Горемыкин. — Стремоухова? Я в первый раз слышу эту фамилию.
Руднев. — Не было ли при вас, когда вы были председателем совета министров, разговоров о мариавитской секте?
Горемыкин. — Не было разговоров.
Руднев. — Не было ли при вас разговора об учреждении ипотечных банков в Польше?
Горемыкин.— Я не помню теперь, может быть, и было.
Руднев. — Теперь скажите, вы знаете князя Андроникова?
Горемыкин. — Как же, знаю Андроникова — странный человек. Он ко мне приставал, он несколько раз бывал и никогда не являлся с пустыми руками, всегда с букетом роз или с конфектами, которых я не ем, потому что мне запрещены конфекты.
Руднев. — А с докладами для государя он не являлся к вам?
Горемыкин. — Нет, нет. Он меня раз просил доставить письмо великому князю Николаю Николаевичу, но я должен сказать, что я этого письма не доставил. Я передал его, сколько помню, князю Орлову.
Руднев. — Затем, он вам иконы преподносил?
Горемыкин. — Может быть.
Руднев. — Освященные в присутствии митрополита Флавиана и В. К. Саблера в Москве.
Горемыкин. — Понятия не имею.
Руднев. — А в юбилее вашем принимал какое-нибудь участие Андроников?
Горемыкин. — Как же. Юбилей мой справлялся 75 лет от рождения, в первый год моего назначения, в 1914 году. Он писал во многие места и, сколько я помню, принимал участие.
Руднев. — А не был ли он автором адреса, вам поднесенного?
Горемыкин. — Не знаю, может быть.
Руднев. — Не в то ли время составлена брошюра на правах рукописи «И. Л. Горемыкин»?
Горемыкин. — Может быть.
Руднев. — Вы знаете Анспах, преподавателя французского языка во многих учебных заведениях? Этот Анспах у вас не был с Андрониковым по поводу составления этой брошюрки?
Горемыкин. — В первый раз слышу. Может быть. Я решительно не помню. Анспах для меня новая фамилия.
Председатель. — Мы остановились на частном вопросе, в виду вашего указания на то, что деятельность ваша в порядке верховного управления проявлялась единственно в назначениях; не было ли мероприятий более общего характера, которые вы с бывшим императором проводили в порядке верховного управления?
Горемыкин. — Что такое?
Председатель. — Вопреки букве и смыслу изданного в порядке 87 статьи высочайшего повеления от 20 июля 1914 года о военной цензуре, вами была проведена мера, направленная к распространению деятельности военной цензуры на дела внутреннего управления.
Горемыкин. — Нет, этого никогда не было, я никакой цензурой не занимался.
Председатель. — Я напомню вам историю вашей деятельности в этом направлении. Не помните ли вашего письма военному министру Сухомлинову от 18 ноября 1914 года?
Горемыкин. — Пожалуйста, прочтите это письмо, так я не помню.
Председатель. — Письмо совершенно официальное. Оно довольно большое, но, в виду выраженного вами желания, я позволю себе его огласить. Письмо председателя совета министров И. Л. Горемыкина военному министру Сухомлинову от 18 ноября 1914 года, совершенно доверительно (читает): — «Высочайше утвержденным, 9 ноября 1914 года, особым журналом совета министров, перечень воспрещенных к оглашению в печати сведений, касающихся внешней безопасности России и ее военноморской и сухопутной обороны, дополнен особым пунктом нижеследующего содержания: «Сведения о предположениях, постановлениях и мероприятиях по совету министров, как связанных с чрезвычайными расходами на потребности военного времени, так равно вызываемых военными обстоятельствами». Целью приведенного постановления является недопущение в печати таких материалов и известий, несвоевременное оглашение которых не отвечает государственным интересам, либо может послужить на пользу нашим врагам. В соответствии с этим, в примечание к упомянутому перечню введено указание в том смысле, что от действия вновь устанавливаемого запрета изъемлются сведения, кои опубликованы или впредь будут опубликованы канцеляриею совета министров или же будут разрешены ею к опубликованию. Изложенные постановления, в согласность с предоставленными правительственной власти, законом о государственной измене путем шпионства, полномочиями по изданию ограничительного перечня, распространяются лишь на данные, связанные с государственною обороною и внешнею безо