ли небриты, одеты в потертые штопаные пиджаки и мешковатые брюки с пузырями на коленях, а женщины, чьи одежды состояли из каких-то цветастых лоскутов, кормили со шлепками и зуботычинами своих орущих чумазых отпрысков.
— Что за шарага? — спросил я, аккуратно взрезая ножом кожуру апельсина.
— Румыны, албанцы, югославы, — неприязненно покосившись на коллег-"азюлянтов", пояснил Николай. — Осторожнее с ними, нормальных людей тут нет. Одно жулье. Дети и те… Если деньги есть, носи на теле, ахнуть не успеешь — свистнут…
— И вот таких — принимают? — удивился я.
— Ну да… Югославов — точно. Война там… Хотя эти из мирных районов, придуриваются: мол, беженцы. А как их проверишь? Практически невозможно.
— Ну а ты? — спросил я. — По какой причине тут обретаешься?
— А чего сейчас на Украине хорошего? — сказал Николай. — Нищета и бандиты. И всякая сволочь у власти. Вот и пытаюсь… зацепиться.
— Это — понятно, — кивнул я. — Только по такой причине сюда бы полмира переехало. Я же спрашиваю о причине формальной… Чего ты немцам поведал?
— А… Ну, я под Киевом жил… Сказал, что экологически вредная зона, рядом Чернобыль…
Я не удержался от усмешки.
— Ну, а чего еще было придумать?! — раздраженно отбросил на стол вилку мой новый знакомец, сам, видимо, уясняющий наивность подобного мотива расставания с отчизной. — Я же не какой-нибудь там агент КГБ…
— А их чего, принимают?
— Их-то? Конечно! Знают всякие тайны… А ты, кстати, что, из армии сдернул?
— Из армии, — вздохнул я.
— А где до армии жил?
— В Москве.
— Не жалеешь?
— Что жил?
— Не, что сбежал…
— Пока нет. Но скоро, может быть, пожалею.
— Да, вашего брата фрицы сдают, — сообщил Николай, озабоченно ковыряя ногтем в зубах. — Пачками. Безжалостно.
— А чего так?
— Своих проходимцев хватает. С избытком. А тут еще наши… впрягаются. Бедокуры. — Он встал из-за стола. Предложил: — Если имеется желание, поехали в город, тут недалеко. Пошатаемся там…
Я принял предложение сокамерника. Прежде чем нас выслали из Германии, стоило хотя бы в целях общего развития рассмотреть ее поподробнее.
Городишко был так себе, серенький. Шаткая брусчатка мостовых, приземистые особнячки, обшарпанные четырехэтажные здания…
Вообще Германия казалась мне малопривлекательной и довольно унылой.
Ее бывшая социалистическая часть носила явные приметы бездушного бетонного ваяния таких же, как и в СССР, однообразных жилищ-коробок, а исторические здания пребывали в запустении и упадке, лишь кое-где грубо подлатанные и небрежно подкрашенные. В капиталистической части страны я еще не был, но странник Николай утвержал, что там всего-то лишь больше стекла и рекламных огней, ну и, естественно, гораздо чище и ухоженнее, хотя реликтов архитектуры после прошедшей войны осталось считанное количество и на их месте ныне ничем не примечательные новостройки. И обнаружить в Германии город, подобный жемчужинам Европы — Вене, Праге или же Кракову, практически невозможно.
Впрочем, интересовали меня не столько достопримечательности прошлого и современного градостроительства, сколько разрешение своей покуда неопределенной судьбы.
По словам Николая, мы находились в положении подопытных кроликов, не ведающих, что принесет завтрашний день. Наши заявления об убежище должен был рассмотреть суд, на который мы не вызывались, а отрицательный вердикт оглашался следующим образом: заявитель, разбуженный поутру нарядом полиции, торжественно заковывался в наручники и препровождался за рубежи страны — как правило, на покинутую им родину. Причем отныне въезд на территорию Германии ему воспрещался.
Подобная методика вызывала у меня естественную тревогу. Дело мое явно попахивало изменой отчизне, и ворота российской тюрьмы были для меня распахнуты на всю свою ширину.
Кстати, бегство полковника с секретной ракетой никакого общественного резонанса в немецком обществе не вызвало, оставшись сугубо ведомственной заморочкой между российскими и немецкими властями.
Этому я не удивлялся, твердо уже уяснив себе о наличии некоей мафиозного типа договоренности о полюбовном разрешении всех армейских скандальчиков между местными властями и нашими вояками.
Немцы старательно не предавали огласке никаких происшествий, практически ежедневно происходящих по неиссякаемой инициативе советских воинов, терпеливо и безучастно снося любые их фокусы и махинации.
Складывалось впечатление, что, истомленные присутствием нежеланных и агрессивных гостей хозяева просто боялись озлить их какой-либо критикой, а иначе — кто знает? — возьмут да весь дом по злобе разнесут на щепы, а еще хуже — останутся в нем, ведь что в глазах для дикарей всякого рода соглашения, пусть и международного уровня? Хрен уж с вами, догуливай, казачья вольница, стерпим…
Обо всех этих деталях исторического периода вывода наших войск мы и толковали с Николаем, бесцельно блуждая по улочкам провинциального германского микрополиса.
Сокамерник предложил отметить наше знакомство распитием бутылочки хорошего сухого вина. Я не отказался, и мы направились в свежеотстроенный супермаркет «Кайзер» — метастаз распространяющегося и в здешней глуши капитализма.
Я взял со стеллажа бутылку вина, пару шоколадок, пакет с орешками и встал в очередь к кассе. Николай пристроился рядом.
Кассирша пробила чек, погрузила спиртное и закусь в пакет, и мы уже направились к выходу, как вдруг дорогу нам перегородили два рослых паренька, предъявив жетоны службы безопасности.
Я, впрочем, пареньков не интересовал, а вот Николаю предложили подняться по лестнице в будку менеджера, сооруженную в одном из углов супермаркета и являющуюся, как я понял, одновременно наблюдательным бастионом. Любопытства ради я последовал туда вместе со своим новым знакомцем и сопровождающими его лицами, инкриминировавшими Николаю хищение пачки сигарет «мальборо».
Коля не отрицал вынос из магазина неоплаченных сигарет, ссылаясь при этом на врожденную забывчивость и изъявляя готовность оплатить табачное изделие по двойному тарифу, однако стражи порядка сообщили, что уже вызвана полиция и поезд, что называется, ушел.
После такой информации у меня сразу же пропало всякое желание присутствовать при дальнейшем развитии событий. Я шагнул к выходу из будки, кляня идиота, поставившего на карту свою судьбу из-за какого-то грошового дерьма, но покинуть помещение не сумел: навстречу мне шагнули полицейские в салатного цвета рубашечках и последовала команда оставаться на месте. Меня обдало горячечным жаром от холодившего мое бедро «макарова», спрятанного за поясом брюк.
Ко мне полицейские претензий не выказали, но документы потребовали предъявить, изучив с видимым презрением «азюлянтскую» бумаженцию.
Далее произошел неясный, по сути, созвон представителей власти с ведомыми им инстанциями, пачку «мальборо» возвратили на полку, а нас погрузили в полицейский микроавтобус с решетчатыми оконцами, доставив до общежития и передав коменданту.
Хотя невиновность моя была очевидна и к тому же подтверждена по моему настоянию полицейскими, взирал на меня комендант без всякого расположения, подозревая, видимо, в безусловном сговоре с мелким жуликом Николаем, чьи шансы остаться в Германии отныне переместились из нулевой отметки в область отрицательных величин.
Я благодарил Бога, что происшествие не отяготил обыск, иначе обнаружение «макарова» автоматически привело бы меня в острог.
Но повода для особой радости тоже не было, тем более комендант сообщил, что в его кабинете меня ожидают для беседы некие официальные лица. Какие именно, он не уточнил, но я не без оснований полагал, что данные представители прибыли сюда не с целью торжественного поздравления меня со вступлением в должность главы концерна «Даймлер-бенц», а с намерениями глубоко противоположными.
В кабинете сидели два типа в модных пиджаках, аккуратно отглаженных брюках и со вкусом подобранных галстуках. Оба лет тридцати с небольшим; один — лысоватый, в очках — напоминал своей внешностью делопроизводителя-бюрократа, другой же — двухметровая гора мускулов, с носорожьей шеей и глазками этого же африканского животного — смахивал на профессионального мордоворота. Во всяком случае при встрече с ним в темной подворотне необходимым условием уверенности в себе являлся автомат «узи» со взведенным курком.
Мне были предложены кресло и бутылка кока-колы. На отменном английском.
— Господин Подкопаев, — учтиво начал лысый, — вы, как нам известно, просите правительство Германии о предоставлении вам политического убежища.
— Увы, — согласился я.
— Думаю, — продолжал ворковать белым голубем лысый, — ваша просьба будет рассмотрена в положительном аспекте. Я даже в этом не сомневаюсь, уважаемый господин Подкопаев!
— Но, — сказал я.
— Да, — качнул головой собеседник и излучил доброжелательную улыбку. — Но. Мы не можем принимать в свою страну кого попало. И обязаны выяснить все факты биографии переселенцев. Это закономерно, не так ли?
— Так ли.
— Тогда начнем по порядку. Итак, вы родились в Вашингтоне…
Я размеренно и равнодушно отвечал на вопросы, с успехом перепрыгивая через колдобины своей околошпионской деятельности в индийском городе Бангалоре, хотя интерес к этому периоду моей жизни у дознавателя имелся явный; свое великовозрастное забритие в армию объяснил жесткими мерами военкомата, страдающего хроническим недобором призывников, а перемещение из Ростовской области в Германию — протекцией второго мужа мамы, подозревая, что тут-то и начнется старая песня: что знаешь-слышал-видел…
Однако я ошибался.
Лысый довольно-таки внезапно произнес:
— Ваш отчим, Толя, давно не принимает никакого участия в вашей судьбе, так что не надо нам врать. В Германию вас вывезли… — Он запнулся на миг. — На хорошей немецкой машине. Со спецсигналом. Из глубин Ростовской-на-Дону области. А теперь слушайте вопрос, от правдивого ответа на который зависит ваше будущее. Кто находился в багажнике машины?