— Так сегодня мусорской праздник, они со всех каналов фуфло гонят, — огрызнулся Кривой. — Сейчас концерт начнется…
— Он бы тебе показал концерт, — зло сказал Ящер. — Это Кузнец, спроси у пацанов, какие он им концерты задавал… Выключи на фер!
— Из прокуратуры пришла информация, что совершил это преступление человек, недавно освободившийся из мест лишения свободы. Проверили таких, и Буза оказался в их числе, — победно сообщил Кузнец.
— Постой! — приказал Оскаленный, и рука Кривого замерла на пульте.
— А ведь могли не обратить внимания, не придать значения. И опасные преступники остались бы безнаказанными…
— Выключай! — махнул рукой Оскаленный и экран погас.
Кривой разлил холодное пиво, Оскаленный залпом осушил бокал, но вспыхнувший в душе пожар не погас.
«Все в цвет, — мрачно размышлял он. — Ни имени, ни кликухи Бузы я не называл, но что он недавно откинулся — сказал. А Ворон своей шмаре сдул, она — ментам, а те в эту зацепку вцепились, стали тянуть и сразу вытянули… Так что Короткого ни за что повесили. С меня весь спрос будет! Хотя… Почему с меня? Не я ссучился, я со своим бригадиром базарил… Откуда же я знал, что он прокурорше сольет? Не-е-ет, пусть сходка решает — с кого какой спрос. Мне, как правильному пацану, надо только Ворона объявить…»
— Ты что, заснул? — Ящер потряс его за плечо. — Пойдем париться!
— Придремал… Идите, парьтесь, я отъеду. Мне надо срочно Гангрену найти…
Гангрена никогда особой радости не испытывал. Во всяком случае, не выказывал. Вот и сейчас он скривился, будто обнюхал очередного сокамерника и обнаружил, что тот наложил в штаны, хотя сказал, что целый час провел в толчке. А значит, соврал, значит, ссучился и весь этот роковой час писал гаду-оперу донос на своих корешей…
— Помнишь, что я говорил? Что все равно до правды докопаюсь, — хмуро сказал он. — Как ни крути, правда все равно наружу вылезет! А ты за своего Ворона жопу рвал!
— Ничего я не рвал! — напористо защищался Оскаленный. — Как было, так и сказал! Ни имени Пашки, ни кликухи не назвал — все это подтвердилось! А то, что болтнул — мол, недавно откинулся, — так что ж… Я же со своим боссом базарил… Откуда я знал, где баба его работает? Откуда знал, что он ей мои слова перескажет? Откуда знал, что она за них зацепится, и менты начнут проверять тех, кто недавно откинулся?
Гангрена скривился еще больше, как будто та самая изобличительная вонь проникла ему в самое нутро.
— Чего извиваешься, как гадюка под вилами? Вишь, как жизнь устроена: этот гнилой мусор, Кузнец, других мусоров выдал да еще в их праздник, да по телевизору! Есть, значит, справедливость! А ты ноешь, как баба…
Оскаленный попытался принять горделивую осанку.
— Я не ною! Я объясняю…
Но Гангрена слушать не стал, только рукой махнул.
— Я все доподлинно узнаю. Тогда и с Ворона спросим и с… С кого надо, с того и спросим! — Он подошел к туго закрытой двери, рывком распахнул, выглянул в коридор.
— Заходите оба!
Мясник и Колхозник, стоящие аж на крыльце, чтобы уж точно ничего лишнего не услышать, тяжело топая, явились под мутные маленькие глазки своего старшего.
— Надо Воронову бабу в дальний гараж привезти! — кривясь и щурясь, сказал Гангрена.
— Кого? Прокуроршу? — спросил Колхозник.
— Прокуроршу? — эхом повторил Мясник.
— Прокуроршу, прокуроршу! Чего зенки вытаращили?
«Торпеды» привыкли выполнять приказы и вперед не заглядывали: приказали похитить — хоть прокуроршу, хоть слона — не важно. Не сделают — их самих закопают! Значит, надо делать! Ну и что, что прокурорша? В данной ситуации это роли не играет… Вот если бы их судили, а она поддерживала обвинение — другое дело! Закон — тайга, прокурор — медведь: может десятку попросить, может — пятнашку, а может — и вышак! Тогда ей кланяться надо, угождать, можно даже слезу пустить для жалости или на колени стать…
— Да ничего. — Мясник и Колхозник переглянулись, пожали плечами. — Надо — привезем!
Ноябрь выдался прохладный, дни стали короткими. Когда Марина вышла с работы, уже стемнело. Индустриальный проспект тускло, через одну, освещался лампочками, которые не успела разбить уличная шпана. Недавно ей позвонил Константин, сказал, что обживает новый дом с просторным двором и видом на море, и она шла под впечатлением этого разговора.
— Увольняйся к едрене-фене, — сказал муж. — Новый год будем уже здесь встречать!
Она тут же написала рапорт, сдала в отдел кадров и испытала необыкновенную легкость и облегчение. Надоели косые взгляды сослуживцев, поджатые губы начальства, надоела неопределенность… А сейчас, как камень с души упал!
«В Карне, наверное, нет улиц с разбитыми фонарями», — подумала она.
— Девушка, помогите, пожалуйста! — услышала Марина мужской голос и обернулась.
У тротуара стояла серая «Волга» с шашечками «такси» на крыше. Водитель — молодой парень, показал на приоткрытую заднюю дверь.
— Пассажирке плохо. Присмотрите, пожалуйста, а я побегу в «скорую» звонить…
— Да я же не доктор…
Марина подошла к машине. На заднем сиденье, повалившись на бок, кто-то лежал, укрытый до самого пола длинным женским пальто из плащевки тёмно-синего цвета, а голову не было видно из-за небольшой подушки, лежавшей почему-то сверху.
Как бы не задохнулась… Марина инстинктивно потянулась к подушке, но в это время ее сильно толкнули в спину, а из-под женского пальто вынырнула мужская рука, обхватила поперек спины и рывком втянула в салон. Дверь сзади захлопнулась, ударив по ногам так, что слетели туфли. Она попыталась закричать, но другая рука зажала рот, — не то, чтобы кричать, даже дышать было трудно. Подушка отлетела в сторону, и перед Мариной открылось дегенеративное лицо Мясника.
«Волга» качнулась: грузная фигура плюхнулась за руль, взревел мотор, машина резко рванула с места.
— Попалась птичка — пой, не уйдешь из клетки! — засмеялся Мясник, прижимая Марину к себе. — Давай поцелуемся!
Он вытянул губы трубочкой. То ли от запаха пота, то ли от страха, но Марину вырвало прямо на улыбающуюся рожу.
— Сука! — выругался Мясник и сбросил ее между сиденьями, а сам сел, поставив ноги сверху и прижимая изогнутое тело к полу.
Колхозник издал что-то похожее на куриное кудахтанье.
— Потерпи, нацелуешься еще!
— Да вы что! — попыталась возмутиться Марина. — Немедленно выпустите меня! Немедленно!
Происходило что-то невероятное! Ее, прокурора, юриста первого класса, похитили в ста метрах от Дома правосудия! И никто не гонится, не кричит в мегафон: «Примите вправо, остановитесь! Остановитесь, а то буду применять оружие!» Но это в кино так кричат и быстро освобождают заложника, а в реальной уголовной жизни, которую Марина хорошо знала по судебным делам, концовки бывают вовсе не такие счастливые. Вообще не счастливые! Трагические, прямо скажем, концовки…
— Я жена Ворона! — сказала она первое, что пришло в голову. — Позвоните ему, он подтвердит!
— Знаем мы, чья ты жена! — не оборачиваясь, сказал Колхозник. — Ворону тоже ответ держать придется!
Голова кружилась, важных спасительных мыслей в голову не приходило, да и вообще никаких. Она чувствовала себя будто под наркозом провалилась в спасительное полузабытье. Машина шла по ровной дороге, потом прыгала по кочкам. Через некоторое время — Марина затруднялась бы сказать — через какое, «Волга» остановилась.
— Вытряхайся! — приказал Мясник.
Колхозник открыл дверцу снаружи и помог Марине выбраться из машины. Шея и левая рука сильно болели. Она осторожно повернула голову и осмотрелась. Они находились внутри бетонного помещения. Судя по размерам и отсутствию отделки стен, это был гараж. Впереди, на цепи свисал крюк, к стене были приделаны две пары наручников…
«Пыточная!» — с ужасом подумала она, вспомнив многочисленные бандитские фильмы. Она переступала босыми ногами на бетонном полу, ощущая волну теплого воздуха от электрического обогревателя. И надежды на то, что откуда-то появится спаситель, у нее не было.
— Доставили, значит! — прохрипел незнакомый голос, она вздрогнула и повернулась.
Справа стоял продавленный диван, на котором сидело страшного вида существо. «Франкенштейн!» — выплыла мысль из глубин подсознания. Высокое, сутулое, с длинными, как у орангутанга, руками… Выдвинутая вперед челюсть, низкий покатый лоб, маленькие мутные глазки, железные зубы щерились в улыбке… Существо было в мятых грязных брюках и рубашке с короткими рукавами, открывавшими многочисленные татуировки: пронзенные стрелами и мечами сердца, худосочного черта, сидящего на полумесяце с гитарой… Но это был не Франкенштейн, а Гангрена. И кто из них лучше, а кто хуже — большой вопрос.
— Раздевайся, цаца! — рявкнул сзади Колхозник и в один миг сорвал с Марины пиджак и блузку. А Мясник ухитрился мгновенно избавить ее от юбки.
— Подождите, — остановил их Гангрена. — Вначале поговорим о деле. А потом развлекайтесь!
Ноябрь 1991 г., Карна
Ворон стоял у окна на втором этаже нового, ещё не обставленного мебелью дома, и смотрел на бескрайнюю синеву. На море был штиль, и в душе у Ворона тоже царило спокойствие. Солнце ещё не зашло, а в небе уже хорошо была видна белая, почти полная луна. Мягкий, не напрягающий глаза свет наполнял этот вечер. Несколько катерков возвращались с моря к берегу. Ворон открыл окно и жадно вдохнул свежий морской воздух.
Дом стоял на холме, и до моря от него было далековато. Но это важно для курортников, а не для местных жителей. Константин Воронов мог считать себя таковым: в кармане у него лежал вид на жительство, а значит, он уже свой в этой стране… Конечно, если бы не Крум, этого документа ему пришлось бы ждать лет пять, а может, и все десять, да еще не факт, что дождался бы…
Новоселье ему устроил всего неделю назад Стоян Левко с двумя крупными чиновниками городского муниципалитета. Подготовили сюрприз: торжественно привезли, выставили на подоконник коньяк с бутербродами, выпили за то, чтобы тут хорошо жилось… Правда, дом был оформлен на Петра Лисицина, а Константин Воронов вошел в фактическое владение, как законный представитель по доверенности. Левко сказал, что это формальность — так просто удобнее для местных властей, да и вообще для всех.