[22] на доверии или каталы.[23] Но, судя по прикиду, ему надо ехать в купейном или спальном, там фрайера жирнее. А уж он с Марусей никакого интереса для такого понтовика не представляют, это сразу видно, с первого взгляда. Чего же он к ним клеится?
— Меня Серегой звать. — Он снял с плеча небольшую спортивную сумку и поставил её на верхнюю боковую полку. — Может, в картишки сгоняем?
— А что мне ставить? — Молот открыл один глаз и уже в открытую оценивающе посмотрел на навязчивого попутчика. — У меня все вещи — фер да клещи!
— Н-да… Ну так что, может, за знакомство?! У меня с собой! — Он расстегнул сумку, и достал бутылку дешевой водки.
А это уже прокол — у такого ферзя должен быть коньяк.
— Мы уже спать ложимся! — ответил Молот, нащупывая в кармане брюк свой «браунинг».
— Спать? Ну, ладно… Не буду мешать, как говорится… Пойду тогда в купейные наведаюсь… Там веселей!
Он спрятал водку обратно, забрал сумку и вышел в тамбур. Тут же ворвался грохот колес из межвагонного перехода.
— Свалил наконец, — с облегчением сказала Маруся. — Думаешь, по нашу душу приходил?
— Не знаю, — пожал плечами Молот. — Вначале так и показалось.
Маруся закивала головой.
— Ну да, пуганая ворона…
Он усмехнулся.
— Пуганая ворона триста лет живет!
Маруся наделала в дорогу толстых говяжьих вырезок, хорошо отбитых и прожаренных, приправленных чесноком и специями — словом, очень аппетитных и вкусных. Они с аппетитом поужинали, попили черный, железнодорожный чай, а на станции Федяево проводница привела на боковое место молодого парнишку во фланелевой куртке с капюшоном и рюкзаком. Он был похож на студента-стройотрядника, никакой опасности не представлял и Маруся была бы не прочь с ним поболтать. Но парнишка в разговоры не вступал, бросил рюкзак в ноги, лег и быстро заснул.
Стук колес убаюкивает. Пассажирский «Тиходонск — Мурманск» неспешно, останавливаясь на каждой станции, двигался к конечной цели. Старые вагоны скрипели и раскачивались.
Дождь недавно перестал, но тучи продолжали угрожающе кружить в небе. Чепушила и Чувырло шли вдоль железнодорожного полотна, собирая выброшенные из поездов бутылки и жестяные банки. Выглядели они, как и положено пьющим бездомным людям без определенных занятий: грязные, небритые, одутловатые лица со следами заживающих синяков и ссадин… И одеты соответственно: вязаные шапочки, ватники, резиновые сапоги… Вещи промокли, худые сапоги не грели, хотелось есть и хотя бы понемногу выпить чего-то горячительного — желательно не одеколона или тому подобного суррогата, а нормальной питьевой водки. Только где ж ее взять? Улов сегодня был плохой: откосы пути были усыпаны бумагой, полиэтиленовыми пакетами, объедками и прочим мусором, а вот того, чего они искали — не попадалось. Что поделать — не сезон, когда тысячи людей едут к морю, пьют пиво, вино, воду да щедро швыряют тару в окно…
К тому же, земля раскисла, ноги вязли и скользили. Чепушила даже упал, вывозившись в грязи с ног до головы, чем очень развеселил напарника. На этой почве они чуть не подрались, но, как обычно, быстро помирились.
— Летом бы уже целый мешок набрали, сдали Тереху, затарились, — мечтал Чувырло, почесывая покрытое чирьями лицо. — И кайфовали бы в шалаше…
— Забудь про шалаш до лета. Лучше думай, как Тереху долг отдать. А то оба без зубов останемся…
— Сарай надо получше найти, наш зимой промерзнет насквозь, — сказал Чувырло, оставив вопрос про долг без ответа и показав тем самым, что долг-то общий, и лично он не знает, где взять целых восемьдесят рублей. Даже в сезон это не хрен собачий, а три мешка бутылок, и то, если примут хорошо…
— Надо бросать эту фигню. — Чепушила потряс почти пустым мешком, в котором сиротливо звякнули несколько бутылок. — Пора серьезное дело поднимать. Можно светофоры разбирать, или цветные металлы сдавать…
— Молодец, хорошо придумал, — саркастически оскалился Чувырло. — Или поезд собьёт, или током убьет… Помнишь, как Весельчака шибануло? А как Круглому ногу стрелкой зажало? А как…
— Чё ты гундосишь?! — хриплым голосом раздраженно сказал Чепушила. — Говорю тебе, там электричества нет, там без нас уже один пролёт сняли. Обожжём кабель, сдадим, нормальной жратвы наберём… Ну, ты чё стал, как ишак?
— Сам ты ишак! Вон, глянь! Одни уже доснимались…
Корявый грязный палец указал вперед, где под насыпью, среди мусора лежали какие-то странные предметы: то ли мешки, то ли пугала с чьего-то огорода. Но скорей всего, это были мертвецы.
Они осторожно подошли поближе.
— Не, этих из поезда выбросили, — возразил Чепушила. И действительно, тела находились метрах в тридцати друг от друга. Первым лежал мужчина в широких рабочих штанах и фланелевой рубахе. Карманы были вывернуты.
— Смотри, весь синий от наколок! — сказал Чувырло. — Видно, блатной… Не пойму, как его?
— Да вот, пятнышко видишь? Шилом или заточкой… Точно в сердце…
Они прошли дальше. Второй труп был женский.
— И у бабы на руке татуировка… И тоже шилом… Интересно, кто они такие?
— Да хрен знает!
— Ну, а за что их, как думаешь?
— Не знаю. У блатных очень просто на перо попасть!
— Ладно, это не наше дело. Если что, мы ничего не видели!
— Ясен перец! Ладно, пошли.
Еще через несколько десятков метров они нашли свернутые в один узел армейский бушлат и какой-то допотопный бабский лапсердак с платком.
— Возьмем? Закутаемся — все теплей будет! — Чувырло встряхнул находки.
— В бабское наряжаться западло! — сказал опытный Чепушила, который оттоптался на зоне год за бродяжничество и считался знатоком блатных правил. — А то тебе живо ширинку спереди назад перешьют! А вот это нам сгодится!
Он поднял выпавшее из бушлата шило: толстое острое жало длиной сантиметров двадцать, грубая, но удобная деревянная рукоятка. Энергетика оружия, прервавшего совсем недавно две жизни, подействовала на него опьяняюще: настроение поднялось, нахлынула волна агрессивного возбуждения.
— Если Терех наезжать станет, я ему засажу в бочину! — Чепушила несколько раз взмахнул шилом, как будто вонзал его в ненавистного врага и упивался его агонией. — Шевели булками, Чувырло! Дойдем до Ломакино, чую там нас фарт ждет…
— С чего вдруг?
— С того… Чуйка у меня, понял?
А в нескольких километрах к северу, в крохотном и полупустом вокзальчике станции Ломакино, происходил вроде бы самый обыденный, а на самом деле очень серьезный разговор.
— Что в чемодане? — спросил мужчина в джинсах и турецкой кожаной куртке, похожий на вагонного вора, который всегда называл себя «Сергеем». Через плечо у него висела небольшая спортивная сумка.
— Барахло всякое, — ответил парнишка, похожий на студента-стройотрядника. Капюшон куртки отброшен, за спиной зеленый рюкзачок, в руке — допотопный чемоданчик с металлическими уголками. Он, обычно, называл себя «Мишей».
— А на фига ты его тогда взял, барахло-то? Тебе что, рюкзака дурацкого мало? Или фрайеров ищешь? А ну, показывай!
«Миша» вздохнул, оглянулся по сторонам.
— Ладно. Только тут нельзя. Пойдем на улицу.
Они вышли на немощеную площадь, с бюстом Ленина посередине и небольшим базарчиком в стороне, осмотрелись.
— А за что их заказали? — спросил «Миша».
— Если бы я такие вопросы задавал, ты бы здесь один был, — сплюнул «Сергей», закуривая. — Идем вон туда…
Они зашли в редкую лесополосу, тянувшуюся вдоль железнодорожного полотна.
— Давай, показывай!
«Миша» поставил древний чемоданчик на пенек, щелкнули замки, откинулась крышка. Под отглаженной рубашкой и полотенцем, расфасованные в полиэтиленовые пакеты лежали ювелирные изделия: серьги, броши, цепочки… Пачки денег были упакованы отдельно.
— Ни фига себе! — «Сергей» вытер вспотевший лоб. — Выходит, Молот, когда Смотрящим был, общак крысил!
— Не обязательно, — возразил «Миша».
— Заткнись! Много ты знаешь!
— Зачем мне лишнее знать? Я свое дело сделал. А это отвезем Кресту, пусть разбирается…
— Кресту? Да, конечно… Кстати, где твое шило?
— Выбросил. Зачем мне расстрел в кармане носить?
— Ну, это правильно, молодец! — «Сергей» оценивающе осмотрел его с головы до ног. — Только Кресту к чему эти цацки везти? Он нам что заказал, то мы и выполнили…
— Я выполнил, — поправил «Миша». — Тебя-то фигурант сразу раскусил, сам сказал.
— Ты, я, — какая разница! Мы вдвоем работали. И вообще, я тебя всему научил! Не так, что ли?
— Так.
— Вот то-то! А «рыжье» мы вроде как нашли, оно к работе никаким боком. Поделим между собой по-честному: треть тебе, остальное мне. Согласен?
В его взгляде «Миша» прочел свою судьбу независимо от договоренности по долям «находки». А потому кивнул:
— Согласен.
— Ну, и хорошо! Поделим, выпьем водочки за везение, и поедем к Кресту…
— Я твою водочку пить не буду, — насмешливо ответил «Миша». — Меня же тебе пока не заказывали?
«Сергей» смерил взглядом дерзкого напарника. Стоит, лыбится, руки в карманах, раскачивается с носка на пятку. Соплей перешибить можно, а борзой не по годам…
— Дурак, она чистая. Не хочешь, не пей, дело твое! — «Сергей» присел на корточки и запустил в чемодан руки. Он настолько увлекся, что на миг отключился от всего остального. А зря. Потому что «Миша» быстро вытащил маленький, похожий на игрушку, «браунинг», поднес к коротко стриженому затылку, и юношеским пальцем с обгрызенным ногтем, нажал на спуск. Механизм, которому исполнилось почти сто лет, сработал безукоризненно, древний патрон тоже не подвел. Раздался выстрел, и совсем не игрушечный — ни по звуку, ни по действию: грохот растворился между деревьев, а пуля пробила голову «Сергея» насквозь и вышла через правый глаз. Он так и упал, как сидел, только теперь, лежа скрюченным на боку, производил впечатление эмбриона, неестественно большого и к тому же одетого, хотя настоящие эмбрионы встречаются в природе исключительно голыми. Впрочем, «Мише» подобная аллегория на ум не приходила — ассоциативное мышление было ему вообще не свойственно: блатная молодежь отличается трезвостью мысли и прагматизмом.