ВОСТОК И ЗАПАД
Закон, касавшийся священнодействий, был отменен, а прочие обычаи, доставшиеся от предков, находились в небрежении. Так римское государство постепенно ослабело и стало обиталищем варваров, или настолько обезлюдело, что места, где стояли города, перестали узнавать.
Зосим (IV. 59. 3), конец V века
Феодосии заболел и умер в январе 395 года, всего через несколько месяцев после победы его армии на реке Фригид. Поражения, нанесенные Евгению и Максиму, стали крупнейшими военными успехами его правления. Подобно Константину, он лучше сражался с другими римлянами, чем с внешними врагами. После нескольких кампаний в начале правления, из которых по меньшей мере одна закончилась серьезным поражением, он провел с армией немного времени, предпочитая оставаться в одной из столиц. Не исключено, он признавал ограниченность собственных полководческих способностей, а также, видимо, хотел, чтобы его имя поменьше связывалось с какими-либо поражениями. В 395 году его сыновья оставались еще слишком юными: Аркадию было приблизительно восемнадцать лет, а Гонорию — всего десять. Однако даже когда они подросли, то не продемонстрировали склонности лично возглавлять армии. Это создало образец на будущее. В отличие от III—IV веков в V столетии императоры отправлялись на войну довольно редко.
Однако эта перемена оказалась не единственной. Обычно ученые признают Феодосия последним человеком, управлявшим единой империей. Правда, у него были соправители — Грациан, Валентиниан II, а позднее и собственные сыновья, а в течение значительного периода западные провинции контролировались узурпаторами, однако основную часть своего правления он занимал господствующее положение, даже если и не являлся единственным императором. Более важно то, что после 395 года восточная и западная половины империи больше никогда не воссоединялись и разделение империи стало окончательным. Отныне люди из армии и администрации не переходили из одной половины империи в другую. Связь сохранялась, но стала слабее, и теперь разные части империи объединяла скорее общая история и идеология, нежели что-либо другое. В обеих действовало одно и то же законодательство, хотя со временем различия усилились. Взаимодействие между императорами стало относительно редким и не всегда давало положительный эффект. С другой стороны, прямой конфликт происходил лишь в тех случаях, когда один из них оказывал поддержку претензиям «легитимного» императора против узурпатора[56]. Попыток завладеть силой всею империей не предпринималось. Восточная и Западная империи не выступали также как соперники в качестве, присущем современным независимым государствам. Иногда они, конечно, соперничали, но борьба носила ограниченный характер — она велась скорее за влияние, а не за контроль{385}.
Причины разделения империи следует искать в III веке. Действительно, худшее, что могло случиться в момент «великого кризиса» в ту эпоху, — раскол державы на две или три «римских» империи, произойди он раньше, чем в конечном итоге вышло на самом деле. Само выживание государства в той или иной форме под сомнение не ставилось. Во времена тетрархии четыре императора разделили провинции между собой, но в целом они действовали сообща под жестким руководством Диоклетиана. Только Константин сумел восстановить такую форму господства в последние годы своего царствования, когда управлял вместе с собственными сыновьями. Остальной период IV столетия значительную часть провинций контролировали два или более императоров. Время от времени они взаимодействовали и помогали друг другу. Куда чаще они проявляли безразличие к судьбе своих соправителей, как, например, Констанций II, наблюдавший со стороны за борьбой братьев, или Валентиниан, решивший не оказывать помощи Валенту против Прокопия. Не столь уж редкими бывали и прямые конфликты.
Никто не принимал сознательного решения об окончательном разделении империи в 395 году. Сомнительно, чтобы тогда это рассматривалось иначе, чем мера по распределению провинций между прежними соправителями. Раздел империи был, по сути, таким же, как и между Валентинианом и его братом Валентом. Лишь последующая история (наиболее заметной особенностью этого периода стало появление одного за другим слабых и по большей части молодых императоров, за которых управляли их могущественные придворные) продемонстрировала, что раскол стал необратимым. Не появилось ни одного императора, подобного Аврелиану, Диоклетиану или Константину, который обладал бы властью и волей, чтобы переломить ситуацию. В течение восьмидесяти лет — можно оценить этот срок как весьма долгую жизнь одного человека, но лучше характеризовать его как период, за который сменилось два-три поколения — западные императоры вообще прекратили свое существование.
Необратимый раскол империи стал возможен по крайней мере со второй половины III века. Как и когда это должно было произойти, являлось скорее вопросом случая. Постоянный страх перед убийством и гражданской войной серьезно изменил методы правления императоров. Ни один из них не чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы делегировать часть властных полномочий подчиненным, как передавали их в I—II веках сенатским легатам. Провинции стали менее крупными, но намного более многочисленными. Значительно выросло и число императорских чиновников, хотя каждый из них теперь обладал куда меньшей властью и являл собой часть огромной, сложной и зачастую неслаженной бюрократической машины. Императорам требовалось больше работать самим, а в двух местах одновременно они находиться не могли. Возникала необходимость по крайней мере в одном соправителе, и при этом всегда оказывалось, что двум или более императорам трудно жить в согласии в течение долгого времени, даже если они являлись родственниками. Медленная скорость путешествий и соответственно связи делала консультации для императоров непрактичными, если только они не находились поблизости один от другого: это подрывало смысл пребывания «на самом верху» более чем одного человека. Неизбежной становилась ситуация, при которой каждый император действовал по-своему, сосредоточиваясь скорее на тех проблемах, с какими ему приходилось сталкиваться, а не на тех, что существовали в отдаленных частях империи. Инстинкт самосохранения усиливал эту тенденцию. Пренебрежение местными делами создавало благоприятные возможности для узурпации. Бюрократическая машина, созданная в конце III и IV веков, должна была обеспечить большую безопасность императоров и дать им большие возможности для контроля. Она следила за сложной налоговой системой, благодаря которой поступали ресурсы для осуществления имперских проектов. Особенно же важно, что она позволяла оплачивать, кормить, экипировать и обеспечивать людей, служивших в армии. Без боеспособной армии императоры не могли одерживать побед над внешними врагами, которых от них ожидали, не говоря уже о том, чтобы защищать себя от узурпаторов. Существование бюрократического аппарата обеспечивало также наличие постов, служивших наградой для сторонников. Люди, поступавшие на гражданскую службу, получали жалованье — скромное для обладателей многих низших должностей, но дополнявшееся полуофициальными подношениями и взятками, так же как и предусмотренными законом привилегиями и освобождением от налогов и военной службы. Они существовали в рамках системы, где их карьера весьма и весьма зависела от расположения императора. Они были его людьми точно так же, как и воины.
Гражданские чиновники обладали делегированной властью. Ведомства, особые должности и посты существовали постоянно, даже если этого нельзя было сказать о людях, их занимавших. Они, а также представители высшего эшелона власти находились в контакте с императором и могли оказывать влияние на его решения. На всех уровнях они обеспечивали существование главного, а иногда и единственного канала информации, поступавшей к императорам. С самого начала принципата всякий имевший доступ к императору — особенно повседневный, предполагавший личное общение — находился в привилегированном положении.
Наличие нескольких императоров подразумевало и существование нескольких дворов. Императорский двор, подобно разветвленной бюрократической машине, также постепенно приобретал устоявшиеся, институциональные формы. И придворные, и чиновники принимали жесткие меры по сохранению существовавшего порядка вещей независимо от того, кто из императоров правил в этот момент. Они в высшей степени неохотно уступали власть и влияние.
После смерти Константина империя лишь трижды, и притом на короткое время, оказывалась под властью одного правителя: то были Констанций II, затем (в течение нескольких лет) Юлиан и Иовиан и, наконец, Феодосии, если говорить о последних годах его царствования. Нормальной была ситуация, при которой действовали два императора и при них — два двора и две администрации. Большую часть времени западные и восточные провинции находились под управлением разных властителей. Обособлялся и их бюрократический аппарат, до известной степени действовавший каждый по собственным планам. Его главной задачей было самосохранение или даже усиление собственной власти.
Каждой провинцией руководил губернатор, обычно именовавшийся «консуляр» или «презид». Меньшая часть имела другие титулы, но выполняла в основном те же функции.
Хотя система представлена в виде иерархии, на самом деле ее структура была менее четкой. Информация и инструкции далеко не во всех случаях должны были передаваться по всей системе с первого до последнего уровня. Префекты претория имели право в обход викариев непосредственно обращаться к губернаторам. При желании император мог отдавать прямые приказы официальным лицам любого уровня. Иногда и более младшие чиновники имели возможность обратиться «наверх», минуя своих непосредственных начальников или даже лиц более высокого положения.
Каждый чиновник стремился достичь наиболее высоких постов и обрести сколь возможно большее влияние на других. Старшие армейские офицеры во всех уголках империи вынашивали такие же честолюбивые замыслы. Чтобы существовать и сохранять власть, они нуждались в собственном императоре. Чтобы свести на нет сепаратистские тенденции, необходим был очень сильный и уверенный в себе император-долгожитель. В III—IV веках таких людей на престоле оказывалось очень мало, в V веке — ни одного. Напротив, значительную часть V века императорами были дети, находившиеся под сильным влиянием могущественных придворных или — особенно это касалось Запада — высших военачальников.
В определенные периоды императоры оказывались лишь номинальными фигурами. Они проявляли меньше активности и прекратили путешествовать. Со времен тетрархии императоры использовали в качестве столиц те города, чье местоположение наиболее соответствовало их приоритетам. Теперь, оставаясь почти все время в одном месте, двор обрел большую стабильность. На Востоке столицей был Константинополь, на Западе — Милан, а позднее Равенна. В обоих случаях двор находился в безопасном месте. В V веке императоры не ездили на войну.
Разделенная империя: мир в конце IV столетия
Разделение империи в 395 году ясно отражало разделение между латиноязычными западными провинциями и грекоязычным Востоком. Между ними существовало множество региональных различий языкового и культурного характера, однако они же обеспечивали и связь между возникшими империями. На Востоке латинский и в VI веке продолжал использоваться в качестве языка права и в других связанных с управлением сферах деятельности, и от чиновников соответствующих ведомств требовалось очень хорошее знание его. По прошествии определенного времени владение латынью перестало быть столь распространенным, и соответствующее требование отпало. Многие латинские юридические или военные термины и ныне используются нами в греческой транслитерации{386}.
Единая империя была более обширной, населенной и богатой, чем кто-либо из ее соседей. Когда произошло разделение, различия между нею и Персией стали меньшими, но по отношению ко всем другим они оставались очень велики. Империя по-прежнему представляла собою целый мир многочисленных племен и народов, обычно враждовавших друг с другом; нередко ее раздирали противоречия в результате соперничества между их предводителями. По большей части на границе римляне не сталкивались с угрозою координированного, организованного и крупномасштабного нападения, однако немалые трудности создавали набеги. В течение IV столетия на больших участках рейнской и дунайской границы стала ощущаться слабость римлян, что провоцировало все более крупные и частые нападения со стороны разбойничьих шаек. Временами мощь и жестокость ответных действий римлян на короткое время наводили страх на отдельные племена в том или ином месте. Однако такое воздействие не носило постоянного характера, поскольку одновременное военное присутствие имперских сил повсюду было невозможно. Слишком часто войска отзывались для операций, осуществлявшихся против внутренних или внешних врагов Рима на других участках. Кроме того, не так трудно было убедить побежденные племена напасть на провинции, дабы помочь одному императору в борьбе против другого.
Персия всегда представляла собой нечто совершенно иное. Она являлась крупным, богатым и грамотно организованным государством, политически единым и способным собрать большую и боеспособную армию. По заключенному Иовианом мирному договору Рим уступил Шапуру II стратегически важные приграничные территории. Было также объявлено об установлении мира сроком на тридцать лет — соглашения, обеспечивавшие мир в течение определенного числа лет, давно уже являлись традиционными для греческого мира. Подобные условия не соответствовали римской традиции, поскольку обычно римляне предпочитали сражаться до полной победы. В данном случае договор был вскоре нарушен. Вероятно, с самого начала стороны по-разному понимали его условия, или, не исключено, их позиция изменилась позднее, особенно если говорить о Валенте и Феодосии, находившихся не в столь трудных условиях, как Иовиан, во время ведения переговоров о мире. В центре споров оказались прежде всего Армения и прилегающие к ней территории, такие как Иберия. Шапур II полагал, что ему предоставлено исключительное право вмешиваться в дела Армении. Римляне сопротивлялись этому, и хотя ни одна из сторон не предприняла крупномасштабного вторжения на территорию другой, без тяжелой борьбы не обошлось.
Шапур силою отстранил от власти царя Армении Арсака и посадил на престол вместо него своего человека. В ответ римляне изгнали этого царя и заменили его сыном Арсака Папом. Шапур со своей армией разорил Армению, а затем предпринял дипломатические маневры, стремясь убедить Папа присоединиться к нему. Узнав об этом, римский командующий пригласил Папа на пир — обычно именно на пирах римляне вели переговоры и совершали предательства — и умертвил его. Ожесточение борьбы несколько спало, когда в 379 году царь Шапур II, находившийся уже в преклонном возрасте, скончался, процарствовав примерно семьдесят лет. В течение следующего десятилетия на персидском престоле побывало не менее трех монархов, поскольку члены правящей династии начали борьбу за власть. У римлян же, в свою очередь, хватало собственных проблем, и это обусловило заключение договора о разделе Армении в 387 году (или, возможно, в 384 году, поскольку датировка вызывает определенные разногласия). Персии досталась львиная доля ее территории, тогда как Рим получил всего лишь одну пятую. И римской, и персидской частями Армении управляли местные сатрапы, сохранявшие значительную внутреннюю автономию{387}.
В 421 году произошел кратковременный конфликт между Восточной Римской империей и персами, когда римляне предприняли неудачную попытку вернуть Нисибис, большой приграничный город, согласно заключенному Иовианом договору отошедший к Персии. Если не считать данного случая, больших войн в течение всего V века не велось. Однако мир не был особенно прочным. Обе стороны продолжали поддерживать в боевой готовности приграничные крепости с многочисленными и хорошо обеспеченными всем необходимым гарнизонами. Племена, являвшиеся союзниками той или иной из великих держав, периодически совершали набеги, иногда при их молчаливом согласии. Отношение римлян к Персии значительно изменилось, хотя для того, чтобы это проявилось в официальных заявлениях и пропаганде, потребовалось немало времени. Старые мечты о том, чтобы последовать примеру Александра, завоевать Персию и включить ее в состав империи, по-видимому, умерли вместе с Юлианом. Вместо этого римляне (поначалу неохотно) начали воспринимать Персию как равную.
Это был реалистический подход. Границы между двумя государствами теперь хорошо охранялись; укрепления, возведенные там, делали затруднительным крупномасштабное вторжение. Рим стал слабее, чем прежде; после 395 года восточная половина империи, конечно, не располагала собственными силами для того, чтобы опрокинуть врага и захватить Ктесифон, как это делали римские армии прежних времен. Равным образом персы более не могли совершать столь же глубокие рейды на римскую территорию, как в III веке, и, что важно, их цари не имели политической необходимости для закрепления за собой престола проводить такие «показательные» экспедиции. Со времен кампании Галерия честолюбивые помыслы персов были сосредоточены почти исключительно на возвращении утраченных ими территорий и восстановлении границы, которую, как они считали, надо укрепить и скорректировать. При заключении договоров с Иовианом и Феодосием им вполне удалось добиться этой цели. В дальнейшем обе стороны долгое время были удовлетворены положением равновесия и достаточно реалистически оценивали ситуацию, понимая, что у них недостаточно сил для ее изменения. Обычно у каждой из них оказывалось довольно дел на других фронтах{388}.
На других границах продолжалась непрерывная борьба за господство. Римляне полагались на традиционное сочетание силового воздействия и дипломатии, включавшей выплату субсидий (или взяток, или дани, в зависимости от того, как смотреть на вопрос) предводителям племен для сохранения мира. В империи существовала хорошо отработанная система воспитания сыновей царей и вождей: затем «воспитанникам» помогали установить власть над их племенами, надеясь, что впоследствии они станут преданными союзниками. Это не всегда давало результат. Одни оказывались неуправляемыми, а других изгоняли соперники. Предводителей, которые могли привести с собой воинов из собственной дружины, нередко нанимали на должности старших офицеров в римскую армию. Король алеманнов Вадомарий сражался против Констанция II, однако в конце концов заключил мир, и позднее император использовал его для борьбы с Юлианом в ходе гражданской войны. Юлиан захватил его в плен — опять-таки на пиру, организованном римским чиновником, — и впоследствии тот стал одним из старших командиров Валента в войне против персов. Его сын также стал королем своих племен, но был убит по приказу Грациана после того, как возникли подозрения в отношении его лояльности{389}.
Для племен, обитавших рядом с той или другой половиной Римской империи, жизнь была опасна. Однако они не являлись беспомощными жертвами могущественного соседа. Всякий раз, когда защита границы оказывалась недостаточно надежной, римляне сталкивались с проблемой набегов. Вместе с тем обычно они совершались на небольшие расстояния, а их объектами оказывались лишь несколько уязвимых районов. Помимо набегов, предпринимались попытки миграций и переселения на территорию империи. Судя по всему, они участились в самом конце IV века. Это явилось по преимуществу прямым или косвенным следствием возрастания агрессии со стороны усилившихся гуннов. Набеги и миграции серьезно затрагивали власть римлян. Гораздо более распространенными были мирные взаимоотношения. Продолжалась торговля по обе стороны границы, особенно в периоды относительного мира и стабильности. Многие варвары прибывали на территорию империи, чтобы вступить добровольцами в римскую армию, где их весьма охотно принимали на службу
Любые общие оценки торговых и экономических показателей применительно к концу IV века затрудняются из-за отсутствия сколь-либо представительной статистики. Некоторые виды товаров, несомненно, продолжали перевозиться на значительные расстояния. Торговля с отдаленными районами Востока в IV и V веках несколько ожила. В Индии центр коммерческой активности переместился в порты на Шри-Ланке. Существовала большая конкуренция со стороны персидских и других купцов, даже если основная часть продукции в конечном итоге попадала в империю. Порт Айла (совр. Акаба), по-видимому, стал объектом борьбы с начала IV века, когда отряд Десятого Сокрушительного легиона (Legio X Fretensis) продвинулся сюда со своей прежней базы в Иерусалиме. Значительное количество ладана доставлялось этим маршрутом. Хотя позднее, в IV веке, возможно, имел место короткий спад спроса на благовония из-за запрета языческих ритуалов, он продолжался недолго: христиане начали применять их в собственных обрядах. В 408 или 409 годах римские и персидские власти предприняли совместные усилия по регулированию торговли, шедшей через границу, попытавшись обеспечить государственный контроль над нею и сделать так, чтобы она велась лишь в установленных для этого местах. Отсюда видно, что многие купцы хотели действовать независимо и что торговля между римлянами и персами была обычным явлением{390}.
На большие расстояния перевозили не только предметы роскоши, но подчас и продукты, такие как зерно и вино. Население города Рима уменьшилось — возможно, до пятисот—семисот пятидесяти тысяч человек — но для обеспечения его продовольствием по-прежнему требовалось огромное количество поставок из Африки и с Сицилии. В данном случае обязанность по снабжению провиантом горожан лежала на императорах (то же самое делалось и для Константинополя); рынок сам по себе не мог обеспечить решения проблемы. Однако имеется достаточно свидетельств в отношении ремесла и сельского хозяйства, показывающих, что коммерческий обмен имел значительные масштабы. Появились и новации. В конце IV века в поэзии упоминаются водяные пилы для распиливания мрамора, использовавшиеся в прирейнских областях. Кроме того, нужно помнить, насколько отличалась Римская империя от соседних стран. Количество и распространенность доступных предметов и их циркуляция среди различных слоев населения оставались намного большими, чем у всех соседей, даже включая Персию, хотя в данном случае различия были меньше. Разделение империи не привело к серьезным ограничениям торговли на территории прежней единой державы. Вместе две римских империи все так же представляли собой внушительную торговую единицу и рынок, действовавший по общим законам с использованием общей валюты, до некоторой степени стабилизировавшейся в течение IV века{391}.
Как и в случае с экономикой, у нас нет надежных статистических данных о населении империи до и после разделения римской державы. Некоторые ее области, судя по всему, процветали. Такие свидетельства имеются относительно сельского населения ряда районов — прежде всего округи крупнейшего города Антиохии, а также определенных частей Северной Африки и Греции — для нескольких последующих веков, причем и численность населения, и уровень его жизни значительно возросли по сравнению с более ранними периодами. Однако следует проявлять осторожность, делая вывод, что то же самое происходило в восточных провинциях в целом, не говоря уже об остальном римском мире. Археологические данные не настолько масштабны для уверенных обобщений, и всегда существует опасность, что мы увидим то, что желаем увидеть. Мы располагаем большим количеством данных по определенным территориям и знаем, что поселения на них основывались или оставлялись жителями, росли, приходили в упадок или оставались без изменений. Подобное разнообразие не является неожиданностью, о каком бы периоде ни шла речь, однако оно должно удержать нас от широких обобщений. То, что центральное правительство могло обеспечивать землею мигрантов-варваров, свидетельствует о слабой заселенности некоторых районов. Впрочем, случаи подобного расселения бывали и в более ранние периоды, и нет необходимости считать их признаком возникновения новых, серьезных проблем{392}.
Весьма велика вероятность существования заметных региональных различий. В районах, являвшихся ареной длительных боевых действий, гибли люди, разрушались отдельные крестьянские хозяйства и целые деревни, уничтожались посевы и скот. Со временем, во дни мирных передышек, эти края возрождались, но на первых порах воздействие конфликтов, конечно, могло быть очень серьезным. Какой бы ни являлась общая численность населения, существуют убедительные свидетельства борьбы властей за наличие достаточного количества людей на стратегически важных для правительства местах. Частота, с какой принимались законы, обязывавшие сыновей наследовать занятия отцов, показывает, что этого часто избегали, и попытки обеспечить необходимое число ремесленников и других специалистов оканчивались неудачей. Считалось, что рабочей силы на селе недоставало, и опять-таки обычным делом стали законы, ограничивавшие перемещение крестьян и батраков. Подобным же образом предполагалось, что набор в армию в лучшем случае лишь минимально удовлетворял ее потребности: дело доходило до того, что необходимость набрать большее число воинов могла оказать влияние на политику империи и побудить Валента принять готов. Нехватка людских ресурсов рассматривалась как серьезная проблема. То, что ни сельскохозяйственное производство, ни армия не пришли в упадок, показывает, что критическая стадия не наступила ни в том, ни в другом случае. Иными словами, усилия властей не пропали втуне.
Благосостояние городов также было неодинаковым в разных районах в зависимости от местных особенностей. Константинополь неуклонно рос, его население к середине IV столетия достигло численности в несколько сот тысяч человек. Оно увеличилось еще больше с тех пор, когда город перестал быть одной из нескольких столиц и превратился в постоянное местопребывание восточных императоров. Со времени Константина там появилось множество больших, великолепных церквей, на которые выделяли средства последующие императоры. Церкви возводились в городах по всей империи, иногда под патронажем самих императоров, но чаще благодаря щедрости местных аристократов. Строительство церкви стало одним из наиболее распространенных благодеяний общине; оно заместило возведение бань и театров, которым отдавали предпочтение раньше. Количество, а в ряде случаев и значительные размеры церковных зданий, строившихся в IV веке по всей империи, свидетельствуют, что по крайней мере часть богачей по-прежнему могла и хотела оказывать благодеяния городам. Но также имеются и признаки отсутствия в некоторых общинах аристократов, имевших довольно денег или даже желания исполнять обязанности местных магистратов. Одни принимали духовный сан, поскольку старшие священники и епископы были освобождены от исполнения гражданских повинностей. Другие добивались такого освобождения, становясь имперскими чиновниками. Часто люди желали лишь получить синекуру, номинальный пост, благодаря ему избавлялись от всякой ответственности перед родными общинами. Один за другим выходившие законы имели целью лишить этих людей такой возможности и заставить выполнять свои обязанности, однако сомнительно, что означенную проблему когда-либо удалось должным образом разрешить{393}.
В IV веке империя располагала внушительными ресурсами. Она по-прежнему оставалась больше всех своих соперников, и ни один из них не мог ее сокрушить. Однако несмотря на существование в то время централизованной бюрократии и вопреки ее усилиям трудности распределения денежных, людских и материальных ресурсов и управления ими носили серьезный характер. При таком огромном превосходстве в людях и средствах не должно было уйти целых шесть лет на то, чтобы одолеть готов во Фракии. Разделение империи в 395 году не улучшило эту ситуацию. С давних пор сохранялось положение, при котором армия и администрация проявляли недостаточную заботу о делах в отдаленных районах империи. Проблемы центра всегда были их величайшей заботой[57]. После 395 года это стало еще заметнее и со временем было формально признано. Разделение империи неизбежно означало разделение ресурсов. Лишь изредка люди, деньги и материальные ресурсы одной половины державы использовались для оказания помощи другой. С самого начала Восточная империя была, вероятно, богаче Западной. Она находилась перед лицом потенциальной угрозы со стороны Персии, хотя, как оказалось, нескольким поколениям выпало счастье наслаждаться покоем. Западной империи противостояли враждебные племена вдоль весьма протяженной границы. Они не могли даже отчасти сравниться с Персией в могуществе, однако их было множество, и всегда существовала значительная опасность возникновения конфликта в каком-либо месте. С самого начала ситуация в обеих империях оказалась еще больше напряженной из-за самых разных военных проблем.
Христианская империя
К концу IV столетия не было уже сомнений в том, что Римская империя — или империи, поскольку после 395 года речь шла в действительности о двух — стала христианской. Евгений оказался последним претендентом на императорскую власть, открыто рассчитывавшим на поддержку язычников. По словам епископа Амвросия Медиоланского, узурпатор похвалялся, будто превратит его собор в конюшню, когда одержит победу. Нам следует соблюдать осторожность: почти все наши источники принадлежат к числу христианских и склонны прославлять победу Феодосия как триумф истинной веры над суевериями. Армия Феодосия, как и всех преемников Константина, за исключением Юлиана, выступала под знаком labarum. Труднее сказать, были ли у воинов Евгения символы Юпитера. Сразу после битвы начали ходить слухи, что победа оказалась одержана благодаря чуду. Сильный ветер — явление, вполне обычное для тех мест — начал дуть в лицо солдатам узурпатора, мешая им бросать метательные снаряды, тогда как аналогичному оружию их противников это придавало дополнительную силу{394}.
К концу IV столетия значительное число воинов по-прежнему придерживалось языческих верований, хотя христиане, возможно, уже составляли явное большинство населения. Однако и сами христиане оставались разделенными на несколько различных групп. В Северной Африке до сих пор сохраняли силу донатисты; они представляли собой целую церковную организацию во главе с епископами и другими иерархами, которая существовала параллельно с поддерживавшейся государством католической церковью. Феодосии добился того, чтобы официальная церковь поддержала символ веры и учение, утвержденные на Никейском соборе при Константине. В 380 году он объявил:
«Мы желаем, чтобы все люди, которые находятся под властью нашего милосердия, были тверды в той вере, которую, как известно, божественный[58] апостол Петр оставил римлянам и которой держались папа Дамас и Петр, епископ Александрийский… Мы повелеваем, чтобы те, кто подчиняется этому закону, именовались католическими христианами. Остальные же, являющиеся, по нашему мнению, сумасшедшими и безумными, будут нести на себе позорное бремя еретических догм»{395}.
Констанций II и Валент склонялись к арианству, отвергая никейский символ веры в пользу учения, согласно которому Иисус не был полностью тождествен Богу-Отцу Такая точка зрения всегда была более распространена на греческом Востоке. Феодосии же был испанцем с латинского Запада, выросшим в преданности никейскому вероучению, согласно которому единосущная Троица — Отец, Сын и Святой Дух — обладали одной и той же природой. Он также был непреклонным человеком и считал себя вправе навязывать другим свою точку зрения. В 381 году епископы, придерживавшиеся арианства, повсеместно подверглись высылке. Они более не рассматривались как священнослужители, а места собраний представителей некатолических форм христианства отныне не считались храмами. В каждый диоцез империи были назначены епископы, признанные католическими. Они рукополагали священнослужителей менее высокого ранга. Кроме того, были объявлены вне закона многие еретические секты{396}.
Устройство церкви отражало устройство государства. Во всех городах имелись епископы, в сельской местности тоже. Однако с самого начала сельские епископы рассматривались как подчиненные епископов городских. Границы епископских диоцезов зависели от государственного административного деления. Епископ в центральном городе диоцеза (группы провинций под управлением наместника, который, в свою очередь, подчинялся префекту претория) признавался старшим по отношению к епископам более мелких городов. Важность поста римского епископа, уже в те времена иногда именовавшегося папой, определялась прежде всего как реальной, так и символической важностью этого города. Аналогичным образом с самого начала епископы Александрии и Антиохии, а со временем и Карфагена обладали огромным влиянием, поскольку они возглавляли церковь крупных и престижных общин. В течение IV столетия занять равное с ними положение (а то и превзойти их) стремился и епископ Константинополя. В ответ епископ римский стал подчеркивать в ходе своих пропагандистских акций, что он является преемником святого Петра. Папа оставался авторитетной фигурой, несмотря даже на то, что императоры редко посещали город, однако до какого-то момента он был лишь одним из главных епископов империи{397}.
Поддержка, которую оказывало государство церкви, давала ее руководителям возможность привилегированного доступа к императору, что всегда обеспечивало влияние. Городам и провинциям приходилось теперь часто обращаться к епископам, чтобы те лоббировали их интересы при дворе. Епископы стали важными людьми на местах. Многие из них происходили из региональной аристократии и потому имели неплохие отношения с местными магистратами и высокопоставленными лицами в кругах имперской бюрократии. В определенных случаях они обладали полномочиями, равными магистратским. Масштабы влияния, которым пользовался епископ при дворе, и власть, которую он имел в своем городе и его округе, сильно зависели от его личности и семейных связей.
Епископ Амвросий Медиоланский, бесспорно, относился к числу людей с сильным характером. Когда Юстина, мать Валентиниана II, захотела устроить молельню ариан в казармах императорских гвардейцев (многие из них, возможно, были готами) в Милане, Амвросий выразил столь жесткий протест, что она отступилась. В 388 году в Каллинике на Евфрате толпа христиан разрушила синагогу и несколько языческих храмов. Ответственность за это несли епископ и его монахи, и Феодосии приказал ему оплатить восстановление синагоги. Несмотря на звучавшую время от времени риторику, к еврейским общинам относились без особой враждебности. На синагоги взирали с уважением (многие из них представляли собой внушительные здания в центре того или иного города), а раввины пользовались примерно теми же привилегиями, что и христианские священники. Амвросий немедленно обратился к Феодосию с протестом и продолжал порицать императора даже после того, как тот передумал и возложил оплату расходов на всю общину. В конце концов тот вообще отменил свое решение{398}.
Еще более впечатляющим оказался их второй конфликт. В 390 году в Фессалониках армейский офицер стал жертвой самосуда толпы, возмущенной арестом знаменитого возницы. В качестве карательной меры Феодосии приказал напасть на толпу в цирке в определенный день. Это было не лучшим способом решения вопроса и скорее свидетельствовало о том, что власти не полностью держали ситуацию под контролем. Каковы бы ни были истинные намерения императора, результатом стала массовая резня. Утверждали, что погибло порядка семи тысяч человек, хотя это скорее всего сильное преувеличение. Амвросий написал послание Феодосию, в котором заявил о своем намерении бойкотировать официальные церемонии, когда тот прибудет в Милан, что планировалось в ближайшем будущем. Он потребовал, чтобы император понес епитимью, прежде чем будет допущен к причастию. Феодосии, по-видимому, успел раскаяться в том, что в ярости отдал такой приказ, и захотел откреститься от его чудовищных последствий. Поэтому он подчинился требованию Амвросия и через какое-то время появился без императорской одежды и регалий, с рыданиями и словами раскаяния повергнувшись ниц в миланском соборе{399}.
Император не имел возможности полностью контролировать церковь, однако было бы неверно думать, будто он сам находился под ее контролем. Императоров IV столетия часто представляют как людей, которых советники удерживали от совершения особо жестоких акций. Амвросий Медиоланский был проницательным политиком и, видимо, не без оснований счел, что император сам хочет, чтобы его подвергли осуждению. С другой стороны, он достаточно понял характер эмоционального Феодосия, чтобы оценить его настроение. И что важнее всего, нам следует учитывать исключительность этого случая. Епископы не указывали императорам, что тем делать. Их репутация, личность и положение обеспечивали им соответствующее влияние, но этим все и ограничивалось{400}.
К тому же на данный момент отсутствовал единый властитель, который мог бы говорить от имени всей церкви. Конечно, в действительности единой церкви не существовало, поскольку христиане продолжали делиться на множество различных группировок. Активная поддержка Никейского символа веры со стороны Феодосия не повлекла за собой немедленной гибели арианства. Даже те группы, которые он приказал преследовать как еретические, оказывалось искоренить не так-то просто. Вспыхивавшие то и дело диспуты способствовали сохранению раскола. Один епископ заявил, что в Константинополе, «если вы попросите человека обменять деньги, он расскажет вам, чем Бог-Сын отличается от Бога-Отца. Если вы спросите о ценах на хлеб, он начнет доказывать, что Сын меньше Отца. Если вы поинтересуетесь, готова ли ванна, вам сообщат, что Сын был создан из ничего»{401}.
Это отрывок из проповеди, произнесенной на публике в доказательство некой конкретной идеи, и посему не стоит воспринимать его как свидетельство того, что большинство населения всерьез предавалось доктринальным спорам. Достаточно большое число людей придерживалось особых мнений (а также поддерживало пользовавшихся доброй славой лидеров и местные традиции), в результате чего расколы в церкви продолжались. Но даже в этой ситуации следует учитывать, что такие случаи нашли несоразмерное отражение в сохранившихся источниках. То, что ортодоксальный католицизм в свое время одержал полную победу, также затруднило правильное понимание позиции его оппонентов{402}.
Император не мог сделать всех по собственной воле адептами ортодоксального вероисповедания, и прежде всего христианами. В начале правления Феодосии объявил вне закона манихейство, но в результате сторонники последнего теснее сблизились с другими гонимыми христианскими еретическими сектами. В течение царствования Феодосии занимал все более и более жесткую позицию. Он издал несколько законов, запрещавших жертвоприношения. Насколько неукоснительно это проводилось в жизнь, зависело в основном от местных властей: животных по-прежнему убивали для того, чтобы подавать их мясо на пирах, проходивших во многих общинах во время празднеств, и иногда трудно было отличить это от официального жертвоприношения. Однако в целом публичное проведение откровенно языческих ритуалов стало редкостью. Согласованного или организованного сопротивления политике императора оказывалось мало. Столкновения происходили между враждебно настроенными по отношению друг к другу толпами, обычно когда группы христиан — почти всегда, как утверждали, монахов на службе епископа — пытались уничтожить языческий храм. Бывали и весьма впечатляющие случаи подобных проявлений насилия. В 391 году толпа уничтожила в Александрии величественный храм Сераписа; то же произошло и с частью огромной библиотеки в этом городе, что в особенности огорчает современных исследователей, хотя и невозможно сказать, сколько текстов, утраченных тогда, дошло бы до наших дней, если бы пожара не случилось.
Такие конфликты производили впечатление, но они были редкостью. В целом различные религии, в том числе и многообразные течения христианства, вполне уживались бок о бок друг с другом, пусть речь и не шла о теплых отношениях и гармонии. Многие язычники, а также христиане из числа ариан по-прежнему занимали высокие посты на императорской службе. Сенат в Риме оставался, как и прежде, сугубо языческим, или, скорее, видимо, сугубо традиционным. Констанций II велел убрать алтарь Победы из здания сената. В течение многих столетий сенаторы воскуряли на нем (или его точной копии, поскольку сам он не раз горел за долгие годы) ладан, прежде чем начать какое-либо обсуждение. Юлиан позволил вернуть алтарь на место. Грациан вновь убрал его и отверг несколько официальных прошений сената восстановить алтарь. Евгений отменил это решение, но после его смерти Феодосии вновь удалил его из курии и отклонил все просьбы возвратить его{403}.
Христиане повсюду трубили о том, что языческие боги не в силах защитить от уничтожения собственные храмы и статуи. Гибель Валента при Адрианополе и особенно легенда о том, что он сгорел заживо, рассматривались подобным же образом как наказание за поддержку арианского вероучения. Общим местом у многих писателей стало превосходство христианских священнослужителей над последователями ложных богов или философов. Со времен Константина империя была обязана своими успехами почитанию христианского Бога. Довольно скоро персы пришли к тому, чтобы рассматривать христианство как признак сочувствия Риму{404}.
То же чувствовали и другие. Примечательны рассказы о христианах, живших среди готов до того, как они попали на территорию империи. Первые из них были теми, кого захватили во время больших набегов III века; они сохранили четкое представление о собственной национальной идентичности, а также свою веру. Они, подобно их знаменитому первому епископу Ульфиле (доел, «маленький волк» — имя готское, даже если он и его семья по-прежнему помнили о своем происхождении), были в большинстве своем арианами. Ульфилу отправили послом к Констанцию II, исходя, видимо, из того, что римляне с большим вниманием отнесутся к единоверцу-христианину. Во время пребывания в Константинополе его рукоположили в епископы всех христиан-готов. Позднее готские вожди, очевидно, решили, что Ульфила и его паства слишком сильно привязаны к римлянам из-за благ цивилизации, и преследованиями вынудили их искать спасения на территории империи. В последующие годы Ульфила потратил немало усилий, переводя Библию на готский язык. Это потребовало создания алфавита, поскольку готы не имели своей письменности.
Среди варварских племен жили и другие христиане; по-видимому, их обратили миссионеры, поскольку они определенно придерживались более ортодоксальных религиозных воззрений. Примечательно, что в периоды обострения отношений между римлянами и их соседями готские царьки несколько раз затевали преследования христиан. У нас есть подробный рассказ о мученичестве одного из них, а именно св. Саввы, который, похоже, особенно добивался того, чтобы его убили. Любопытно, что в нескольких случаях односельчане пытались защитить его, хотя он всякий раз мешал этому, идя на открытый конфликте властями. В целом перед нами возникает картина политических, а не религиозных преследований. Когда готы поселились на территории империи, они охотно приняли арианство. Их потомки сохраняли приверженность этому учению в течение многих десятилетий, даже после того, как Феодосии и его преемники объявили его еретическим{405}.
Единая империя в последние годы IV столетия представляла собой обширное и могущественное государство. Сомнительно, была ли она столь же обширной, могущественной или процветающей, как в 300 году. Конечно, Рим стал слабее, чем в I и II веках. После разделения каждая половина империи сделалась менее сильной, чем прежде, когда они составляли единое целое. К тому же эти половины не были равны друг другу по мощи, поскольку перед каждой из них стояли совершенно различные трудности. Внутренняя нестабильность оставалась бичом империи на протяжении всего IV столетия. Она постоянно ослабляла армию и чиновничество; то же воздействие оказывали периоды открытых конфликтов, узурпации и гражданских войн. Нестабильность также способствовала укреплению такой модели поведения, при котором стремление к самосохранению и личному успеху оказывалось всеобщей и почти единственной целью. Оба императора и их администрация думали не столько о благе империи в целом, сколько о собственном выживании — что, конечно, не шло на пользу делу. Теперь предстояло убедиться на опыте, обеспечит ли раздел империи большую политическую стабильность.
Среди неизбежных последствий разделения Римской империи на две части оказалось и то, что стало труднее отслеживать историю ее падения. Хотя проще всего кажется рассматривать Западную и Восточную империи по отдельности, это приводит к ошибочным результатам. Империи соседствовали друг с другом, по-прежнему будучи тесно связаны политически, и зачастую проблемы и их решение одной в значительной мере зависели от положения в другой. Следовательно, лучше всего придерживаться хронологического подхода, насколько это возможно, даже если этот принцип приводит к усложнению повествования.