Амнон горько рассмеялся:
– А ты оказался обычным трусливым шакалом, предателем и отступником. Уж лучше бы тебя убили, бен Матитьягу, – он плюнул под ноги Иосифу и отвернулся.
Иосиф уселся на землю и посмотрел на небо.
– Зачем ты вернулся? Чтобы замолить грехи и заслужить прощение? – не выдержав, спросил Амнон.
– У кого? У вас? – усмехнулся Иосиф. – Единственный, кто меня может простить – Господь. От вас прощения мне не нужно.
– Ты слишком быстро забыл своих братьев, что проливали кровь рядом с тобой. Среди них не было римлян. Ты верно забыл, бен Матитьягу, – прошептал Амнон, – как Антиох заставлял приносить в жертву свиней, а детей оставлять необрезанными. Всех, кто не подчинялся – казнили. Как пешие воины шли на смерть против конницы и слонов, осыпаемых стрелами и копьями. Как мы бились плечом к плечу, но силы были не равны.
– Видимо, ты забыл, Амнон, что римляне помогли нам изгнать Антиоха. А что было, когда мы обрели свободу? Когда к власти пришли наши правители? Брат Иуды был убит, Ионотан был пленен предателями. Симон, его мать и братья, истерзанные на стене Птолемеи. Сотни распятых пленников в центре города перед изрубленными телами родственников во время кровавых пиршеств Александра. Это все было после Антиоха. Наши правители оказались ничем не лучше. Власть и гордыня дурманят разум. Я видел, как безумный император, убив собственную мать, спалил дотла пол–Рима, чтобы возвести на пепелище величественный дворец имени себя. Я видел, как легионы убивают легионы. Я ходил по земле, пропитанной кровью. Укорял победителей и молился за побежденных. Они прошли свой кровавый путь искупления. Нам придется пройти той же дорогой.
– Ты оправдываешь эту резню?
– За этими стенами умирают ни в чем неповинные люди, – вздохнул Иосиф. – Завтра на штурм этих стен пойдут такие же люди. Многие будут убиты, а выжившие станут озлоблены и жестоки. Это посеет зерна ненависти, которые непременно взойдут через поколение или позже. Этот город, он проклят. Для одних он – символ борьбы, а другие его люто ненавидят. И лишь потому, что он чей-то, в нем всегда будет проливаться чья-то кровь. Я хочу спасти не Иерусалим. Это всего лишь камни. Как по мне, пусть весь город сгорит дотла. Для меня важны люди. Мой народ, который в сердце своем хранит свой Иерусалим. И его никому не разрушить. Спаси Иерусалим, Амнон. Плевать на город.
– Мы едины с этими стенами, – воскликнул Амнон. – и мы не станем рабами Рима.
Иосиф грустно посмотрел на пленника и встал. Он медленно перебирал ногами, спускаясь по рыхлой насыпи.
– Пойдем со мной, – крикнул бен Матитьягу и зашагал к обломкам внешних стен Нового города.
Амнон нерешительно встал, оглянувшись на легионеров, и спустился за Иосифом.
Стены внешнего города таяли с каждым днем. Обугленные от огня, потрескавшиеся от тарана и ядер катапульт, каменные осколки разносились рабами на нужды армии по всему лагерю. Крупные булыжники, обмотанные веревками, волокли по несколько человек, чтобы через несколько часов обтесать, облить маслом и, запалив, метнуть катапультой в сторону храма, сея смерть и отчаяние.
Муравьиные цепочки рабов безропотно ползли мимо свободно шедшего Иосифа. Ровная спина терялась в толпе сгорбленных невольников. Амнону приходилось бежать, расталкивая безликую массу, чтобы не потерять его из вида.
В пыли, поднимаемой босыми ногами, кирками, звенящими в ушах и падающими со стен глыбами, было трудно разглядеть лица, а порой шумная толпа исчезала в этой пелене и приходилось ориентироваться по громкому кашлю наглотавшихся этой взвесью людей.
В этот момент Амнон бросал взгляд на дымящиеся вдали стены храма. Разрушаемые оружием, а не рабами, они еще держались. Но та часть города, по которой они сейчас шли, была уже мертва.
Иосиф остановился у самой стены. С ее вершины Амнон еще год назад видел первые легионы на горизонте. Сейчас от нее остался лишь обломок с ведущей на самый верх каменной лестницей. Эта внешняя изгородь длинной змеей опоясывала южную часть Иерусалима и упиралась во внутренние стены. Стены, которые защищали храм и отделяли покоренный Новый город от неприступного старого. Но она наверняка уже была разрушена защитниками до самого основания в том месте, где легионы могли проникнуть в новую цитадель.
Иосиф, держась одной рукой за каменную кладку, поднялся по узкой лестнице наверх и уставился на горизонт. Амнон шел следом. И когда он встал рядом, его ноги подкосились от увиденного. Он силился отвести глаза в сторону или просто зажмурить, но что-то заставляло его смотреть дальше. Смотреть до тех пор, пока крупные слезы не заволокли бесчисленное множество деревянных крестов с распятыми на них иудеями.
– Смотри внимательно, Амнон, – прошептал Иосиф.
Амнон моргнул, смахнув слезы с глаз, и картина у подножья крепости вновь обрела прежнюю четкость.
В несколько рядов вдоль всей городской стены торчали распятия. На некоторых, покосившихся от времени, висели лишь части тел, изъеденных птицами солнцем и ветрами. Какие-то были совсем свежими с еще подающими признаки жизни людьми. Их животы, вздутые от жары и голода, часто вздрагивали, а лица, облепленные мухами, напоминали глиняные изваяния, в которых с трудом угадывался человеческий облик. Из бесчисленного множества крестов иногда доносился протяжный душераздирающий вопль, мгновенно утопающий в сутолоке строительного шума и рабского гомона.
– В одном ты был прав, Амнон, – послышался голос Иосифа. – Вам никогда не стать рабами. Чем дольше вы противитесь, тем больше будет смертей.
Амнон сполз к ногам Иосифа, не в силах больше смотреть на ужас, творящийся снаружи. Он глотал горячий воздух сухим ртом, пытаясь ухватится за камни, на которых лежал. В глазах стояли слезы и тьма, а голову разрывало биение сжатого тисками сердца.
Через распахнутые ворота лагеря медленно выползала колонна очередной манипулы. Свежие воины и набравшие сил ветераны направлялись под стены храма, чтобы сменить авангард римской армии. Такие смены проходили два раза в неделю. И каждый раз возвращавшихся было меньше, чем ушедших. Ровный строй браво вышагивал со щитами наперевес, бряцая мечами о бронзовые латы и изнывая от жары в раскаленных шлемах и душных кожаных подшлемниках. Тяжелый золотой орел на длинном красном древке в окружении знамен блистал на солнце, возвышаясь над пыльной тучей, покрывшей густыми клубами все войско. Из этого облака доносились протяжные визгливые трубы и глухой, отбивающий ритм марша барабан. А еще крики. Резкие крики центурионов, наполненные отборной бранью, и крики боли нерасторопных легионеров, награжденных увесистым пинком или оплеухой за излишнюю медлительность.
Амнон, сидя на той самой насыпи, мрачным взглядом провожал войско. Он ясно осознавал тщетность геройства обороняющихся. Они все обречены. Это всего лишь вопрос времени. Никто, бросив вызов, не смог устоять против Рима. Так с чего Иерусалим должен стать исключением?
Силы иудеев были на исходе. Город голодал. Все чаще звучали разговоры о сдаче. Пока шепотом, в темных углах. Но тихие слова со временем перерастут в крики. Амнон понимал, что совсем скоро Иерусалим падет. Если не под натиском низвергающихся из этого лагеря легионов, так под лопнувшим гнойным нарывом, давно назревшим в умах трусливых горожан. И хлынет кровь по каменным улицам искалеченного Иерусалима. И стены уже не сдержат ее потоков. Когда римляне взойдут на стены, защитников никто не спасет. Будет глупо взывать к пощаде, милости и великодушию.
«Господи, дай мне сил. Предай уверенности мыслям моим. Волю поступкам моим и силу моей преданности. Направь меня верным путем и не дай сойти с него, убоявшись возмездия,» – молил Амнон, глядя в пустое небо.
Низкие тучи скользили по серой небесной пелене. А из божественных знаков были лишь легкий шелест плащей караульных, хруст иссушенной земли под ногами и крик петуха на полевой кухне.
Следом за пехотой из лагеря выкатывались повозки, груженные камнями, стрелами, провизией, кувшинами с вином и бинтами. Фыркающие от пыли мулы с трудом волокли заполненные обозы, но они справно выполняли свою работу, спокойно перебирая копытами по утоптанной земляной корке, ведь обратно им предстояло везти тела павших в бою и израненных легионеров, чьи нечеловеческие вопли будут пугать уставших животных, а погонщики колотить их спины длинными прутьями, чтобы поскорее избавиться от смердящей и гниющей человечины. Сейчас же скучающие возничие сгорбились на телегах, ослабив поводья и позволив мулам неторопливо идти друг за другом. Длинная колонна медленно ползла навстречу смерти, и никто к ней не торопился.
Когда наконец последний обоз покинул лагерь и ворота медленно, со скрипом начали сходиться, из них выскочил человек. Он торопливо обмотал лицо тканью, защищаясь от пыли, и, уверенно вонзая корявый посох в землю, зашагал следом.
Амнон узнал в этой серой фигуре Иосифа.
– Куда ты? – крикнул он.
– Поговорю с ними, – невозмутимо продолжил идти Иосиф.
– Они убьют тебя.
– На все воля Господа, – не оборачиваясь, Иосиф указал на небо.
Внезапно за спиной Амона возник центурион.
– Что он задумал?
– Решил покорить город словом.
Центурион закатил глаза и, развернувшись, поспешил в лагерь, попутно кивнув часовым на Амнона:
– В клетку его.
Иерусалим был неприступен. После отступления защитников за стены старого города штурм замедлился. В отличие от нового города, защиту которого возводили в спешке, крепкие стены старого города выдерживали дробь баллист. Огромные камни разбивались о твердь и мелкой крошкой стелились у подножья. Вскоре прочность внутренних укреплений испытали горящими головнями. Огонь должен был ослабить кладку, но и это не дало результатов.
Стоящий на безопасном отдалении Иосиф наблюдал, как пламя лизало черные камни.
После нескольких недель осады стало понятно, что стены разрушить не удастся.
– Что ж, – согласился нависший над картой Тит, – тогда я разрушу людей.