И тьма.
* * *
В этой тьме вдали разносился стук молота по стали, слышался скрип колес старой повозки, стучала в виски глухая дробь копыт, мешался людской гомон. И сильная неуемная боль никуда не исчезла. Она тлела глубоко внутри. Но стоило носу почувствовать запах розовых лепестков, ушам услышать треск сухих поленьев в очаге, боль сразу вернулась. Разом заныли поврежденные мышцы, рваные суставы и сломанные кости. Стянутая тугой повязкой грудь не могла вобрать в себя воздух. Тело молило о смерти. И лишь стекающая по вискам прохлада мокрой тряпицы дарила мимолетное облегчение. Иосиф попытался открыть глаза.
– Ты и правда везучий, – раздался голос во тьме.
На раскаленный лоб легла очередная мокрая повязка.
– Люди? – Иосиф выдавил из себя слабый трескучий воздух. Его голос был неузнаваем и безобразен, но Амнон разобрал хрип. Он долгое время молчал и продолжал смачивать лоб холодной тканью.
– Они их убили, – наконец нарушил тишину Амнон. – Легат приказал разрушить храм и уничтожить город.
Иосиф все еще силился открыть глаза, но тело не слушалось.
Амнон продолжил:
– Остальных заковали в цепи и гонят в Рим. Часть распяты на крестах. Вот уже два дня и ночь длится расправа. Ты спал слишком долго, бен Матитьягу.
– Помоги мне подняться. Я должен его увидеть.
– Он запретил. Под страхом смерти я должен тебя остановить. И, как только заживут раны, сопроводить в Рим.
– С каких пор ты стал заботиться о своей жизни? – кашлял кровью Иосиф. – Не ты ли готов был умереть во имя иудеи? Так почему не хочешь помочь мне спасти их?
– Их уже не спасти.
– А ты? Твоя жизнь ведь уже ничего не стоит. Почему ты все еще жив?
– Когда твое тело принесли в лагерь, легат приказал освободить меня и прогнать. Я умолял остаться рядом с тобой, чтобы заботиться о твоих ранах.
Иосиф, превозмогая боль, изо всех сил рванул свое тело наверх. Через мгновение он почувствовал, как бережные руки Амнона поддерживают его. К губам прильнула чаша с водой, и ледяная влага, обжигая внутренности, поползла в желудок, приводя организм в чувство.
– У меня нет времени, – откашлялся Иосиф. – Срочно найди повозку. Нам нужно как можно скорее прибыть в Рим.
– Ты не переживешь тяготы пути.
– Глупец, – бормотал Иосиф. – Разве ты еще не понял?
Он крепко схватил Амнона за рукав и заглянул прямо в глаза:
– Риму не нужны непокоренные рабы.
Дрожащий Амнон попятился к выходу и, одернув полог, вывалился наружу, чтобы любой ценой как можно быстрее найти свободную повозку для последнего спасителя Иудеи.
* * *
Полуденное солнце ослепляло даже сквозь закрытые глаза. Скрип колес, стук копыт и редкое ржание лошадей вырывали из забытья израненного, лежащего на соломе и накрытого плащом Иосифа. Назойливые мухи облепили запекшиеся раны на лице. Сидящий рядом Амнон изредка отгонял насекомых, которые, лениво взлетев, тут же возвращались обратно. Сухие потрескавшиеся губы бена Матитьягу глотали сухой воздух, выплевывая наружу глухой хрип и протяжный утробный кашель. Нос был забит засохшей кровью, дорожной пылью и смрадом. Ужасным, тошнотворным смрадом.
Тит сдержал данное слово. По приказу легата вдоль всей дороги, до самой столицы великой империи, возвели кресты, на которых висели распятые иудеи. Уставшие легионеры не утруждали себя стараниями, поэтому на один крест приходилось пять обычных врытых в землю столбов. Невольников к таким столбам привязывали за руки и за ноги и лишь потом столб поднимали, вставляя в заранее вырытую лунку. Палачам было наплевать, в каком положении лежал на столбе бедняга. Если было удобно, они наскоро вкапывали столб с висящим вверх ногами человеком и процессия перемещалась к следующему столбу, на котором уже стонал очередной повстанец.
С болью в сердце молчаливый Амнон вглядывался в лица мучеников. Со многими они сражались вместе, делили хлеб и воду. Сейчас они висят полумертвые у дороги или бесконечной колонной в сопровождении злого конвоя еле передвигают закованные цепями ноги на пути в Рим, чтобы умереть рабами. А он свободным восседает на вершине повозки в мягкой соломе. Вот только они смело смотрят в глаза, а он стыдливо отводит свои.
Повозка ползла в самом конце огромного войска. В пыльной толчее телеги с провиантом, трофеями и ранеными медленно взбирались по мощеной дороге на высокий холм, оставляя позади руины еще тлеющего Иерусалима. За этим холмом город, осада которого длилась семь долгих лет, навсегда исчезнет. Чувствуя это, запряженные лошади на самой вершине, с которой открывался вид на весь город с прилегающими, изъеденными армией территориями, замедляли ход, чтобы каждый мог в последний раз попрощаться с местом, где царила смерть. Окинув взглядом часть своей жизни, римляне уходили, оставляя в памяти Иерусалим таким, каким он уже никогда не будет. На руинах возведут новый город. В этом никто не сомневался. И имя его останется неизменным. Но былое величие, заставлявшее трепетать сердца захватчиков, он уже обретет едва ли.
Иосиф и Амнон со слезами на глазах прощались со своим домом. Домом, который разграбили, сожгли и разрушили. В который они никогда больше не вернутся. Как и те, кто покрыл себя славой на тлеющем пепелище.
На вершине холма в стороне от дороги, окруженный ряжеными преторианцами и бесконечным страдающим гулом умирающих распятий, сидя в седле, с умиротворенной усталостью на лице легат Священной Римской империи Тит Флавий Веспасиан созерцал присоединенные земли. Он закончил начатое отцом и с чувством выполненного долга может вернуться домой. С лавровым венцом на голове, пройдя по Via Triumphalis34, он будет слушать стихи поэтов во славу себя и напиваться в банях, остервенело смывая грязь и ужас терзающей душу битвы.
Увидев в проезжающей мимо повозке Иосифа, легат улыбнулся.
– Фортуна снова благоволит тебе, брат мой, – закричал он и направил скакуна к израненному Флавию. – Я приставлю к тебе лучших лекарей. Отец будет рад видеть любимого Иосифа вернувшимся в добром здравии.
Иосиф молча смотрел на Иерусалим, из которого все еще продолжала выползать армия.
– А потом мы отправимся в Колизей, – продолжил Тит, – где вином будем запивать едкий запах иудейской крови, смешанной с песком арены.
– Убить может любой плебей, – прохрипел Иосиф, – даровать жизнь – поступок, достойный самого императора.
Амнон, спрыгнув с повозки, упал на колени перед легатом.
– Прошу, пощади их, великодушный правитель, во имя Господа, – взмолился он.
– Во имя Господа… – грустно улыбнулся легат и взглянул на город. – Что же ты его не просишь? Быть может потому, что храмы разрушаются не богами? Но во имя богов на их месте воздвигаются новые храмы для других богов, которые также будут разрушены. Разрушены людьми. Мы – живые, осязаемые и реально существующие люди, прикрывающиеся именами тех, кого даже не видели и не касались. Мы убиваем за идеи, за мечты, озвученные чужими устами, за чужие мысли, взятые из чужих голов. Мы убиваем, не понимая, зачем, но с твердой уверенностью, что это правильно. Мы убиваем, чтобы жить, когда убьют нас. Убивают люди, но жизнь, по вашим убеждениям, дарует Бог.
Тит перевел взгляд на Амнона, и в глазах его горела ненависть:
– И если Бог для вас жизнь, в таком случае…
* * *
– Я – ваша смерть.
– Какая глупая шутка, – возмутился профессор.
Мальчик с сожалением вздохнул и опустил глаза.
– Ну хорошо, – сдался старик. – Вы же не думаете, что я поверю этим словам?
– А своим глазам? – поднял брови ребенок.
Профессор почувствовал, как глубина черных глаз окутала его, затягивая во мрак ужаса. Он ощущал, что именно в этот момент как никогда до этого близок к развязке. И еще он чувствовал где-то глубоко, на уровне первобытных инстинктов, какие движут лишь животными в борьбе за выживание, что впереди его ждет опасность. Опасность таинственная, огромная и даже смертельная. Дрожь электрическим разрядом пробежала по всему телу, добравшись до кончиков пальцев, которые предательски затряслись. Крепко сжав кулаки, он кивнул.
Пожав плечами, мальчик перевел взгляд на книжный шкаф.
У массивного шкафа на том месте, где совсем недавно профессор жаловался на боль, потирал виски и сокрушался о старости, лежал он сам. Лежал неестественно, на животе, вжав скрюченные пальцы в грудь. Старый пиджак, тот самый, который потрясенный старик одернул только что на себе, скомкался на теле, штанины брюк задрались, оголив щиколотки согнутых в коленях ног. Бледное безмятежное лицо уперлось в пол. Открытые глаза пустым взглядом устремились в бесконечность. И лишь слегка вздернутые от удивления брови выдавали, насколько быстрой и неожиданной была смерть.
Происходящее казалось настолько нереальным, что профессор даже приподнялся со стула, чтобы рассмотреть себя со стороны. Живот и залысина на голове оказались больше, чем он думал. Плечи – уже, а ноги – короче.
– Но как? – наконец пробормотал старик.
– Кто знает? – ответила смерть, не отрывая взгляд от тела. – Судя по внешним признакам, скорее всего инфаркт. В вашем возрасте, знаете ли, не редкость.
– Выходит, я умер?
– Сожалею, – пожал плечами незнакомец.
– И что дальше?
– Полагаю, на этом все.
– Ну, вы же не оставите меня здесь? Наверняка же существует какое-то место, куда я попаду? – бормотал старик в растерянности.
– Наверное. Это не в моей компетенции. Я – всего лишь проводник.
– И куда вы меня поведете?
– На свет.
– А где он? И что меня ждет за ним?
– Да прямо за этой дверью, – отмахнулся мальчик. – Что за ней, я не знаю. Я там не был. Но прежде чем уходить, разве вы не хотите попрощаться с этим миром? Вспомнить лучшие моменты?
– Скорее худшие, – пробормотал старик.
– Да без разницы, – поморщился ребенок. – Ну же, профессор, не лишайте меня единственной радости. Радости общения. Эта скучная рутина… Правда, давайте продолжим. Вы ведь не закончили свой рассказ.