И этому гнетущему подвалу предстояло стать моим новым домом. Потому что я был вынужден признать – я заблудился.
X
При всей своей затхлости помещение было вполне пригодно для жилья. Низкий потолок, покрытый трещинами и плесенью, превращал небольшой подвал в тесную каморку. У дальней стены была оборудована лежанка, на которую часто ночующие здесь жильцы набросали одеяла и прочее теплое тряпье. В этой горе мне даже посчастливилось отыскать подушку, набитую настоящими перьями. Рядом с топчаном был расстелен старый потертый и выцветший ковер. На нем валялись детские игрушки. Одноглазая кукла с редкими клочками волос, мягкий медвежонок с пуговицами вместо глаз и деревянная машинка, если так можно назвать грубо обточенный брусок с висящими на гвоздях колесами.
Кто-то из прошлых обитателей убежища даже приволок самодельную печь, чтобы обогревать помещение. Небольшая ржавая бочка с вырезанным в боку отверстием для дров и дымоходом из ливневой трубы, уходящей в окно под потолком, служила одновременно источником тепла и весьма сносной поверхностью для приготовления пищи. Рядом с печью валялась пара сухих колотых поленьев и небольшой кусок каменного угля.
Зарывшись без сил в кучу тряпья, в обнимку с хлебом и банкой консервов я провалился в сон.
Новые запахи, сквозняк и посторонний шум то и дело, вырывали меня из терзавших во сне кошмаров. С порывами ветра, проникающими сквозь небольшие окна, доносился шум грома. Может, это были взрывы, разрушающие очередной квартал, а может, все это было всего лишь в моем сне вместе с обжигающим пламенем пожарищ городских руин и улыбающимися лицами девочек на руках у своих родителей. И Клара, смотрящая на меня все тем же жалостливым и добрым взглядом, окутанная нежным и теплым туманом в объятиях любимого Януша, будто приговаривая, что там, рядом с ними мне еще не место и что мой путь еще не окончен.
Я не знаю, сколько времени находился в забытьи, но проснувшись, обнаружил, что снаружи опять темно, а рядом со мной сидит огромная крыса, доедающая хлеб. Маленькие черные глазки смотрели на меня и одновременно умудрялись оглядывать окружающее пространство. Небольшие широкие уши вращались в разные стороны, и стоило им замереть, как зверек переставал жевать, затаившись и напрягшись всем телом, чтобы юркнуть в заведомо выбранное надежное укрытие, где он будет чувствовать себя в полной безопасности. Но когда подозрение оставляло крысу, уши вновь приходили в движение, а мелкая зубастая челюсть, чавкая, мгновенно проглатывала твердый хлеб. Но что вызывало у меня наибольшее умиление, так это нос, которым крыса вынюхивала, выискивала и с частым свистом втягивала воздух в поисках еды. Ни на секунду не останавливаясь, он ворошил запахи, разделяя их на съедобные и несъедобные.
Я пошевелился. Издав резкий короткий писк, грызун выронил хлеб и шарахнулся в сторону. Удивительно, но животное не вызвало у меня страха или отвращения. Скорее наоборот. Я смотрел на него как на равного себе, ведь сейчас мы ничем не отличались. Да, именно крыса. Вот с кем я мог сравнить себя в этом подвале. Разглядывая грызуна, я мог только дивиться способности столь небольшого и хрупкого создания выжить в абсолютно враждебном мире. И я не стал прогонять малыша, из жалости позволив разделить со мной кров и пищу. Однако опасения за лишний рот то и дело терзали меня в будущем.
Утешало то, что хоть я и остался без хлеба, жестяная банка с мясом оказалась крысе не по зубам. Как, впрочем, и мне: нечем было ее открыть.
Я составил примерный список необходимых вещей, которые бы в значительной степени облегчили мое пребывание здесь, а так как, по моим расчетам, жить в убежище предстояло от одной до нескольких недель (именно столько я закладывал на взятие Варшавы советскими войсками), следовало запастись всем необходимым впрок, чтобы реже выходить наружу, когда начнутся уличные столкновения. Умение планировать грамотно и наперед, полученное в подвале этого дома, не раз пригодилось мне в будущем, а порой даже спасало жизнь.
Мысленно я разделил пространство на несколько секторов: кухня, жилая зона и отхожее место. Закрытый пустой двор позволял справлять нужду на улице, а лежанка с тряпьем весьма сносно согревала по ночам. До зимы далеко, поэтому я решил сконцентрироваться на кухне. Мне следовало как можно быстрее раздобыть нож, кастрюлю, кружку, тарелку, ложку и какую-нибудь емкость для хранения воды. Колонка неподалеку еще функционировала, выплевывая под слабым давлением мутные брызги, но каждый раз бегать к ней, чтобы утолить жажду, было хлопотно и опасно. Кроме столовых принадлежностей мне были необходимы спички и дрова. Я решил, что разжигать огонь в печке следовало только по ночам, когда весь город окутывал дым пожарищ после авианалетов и по запаху костра найти подвал было невозможно. В любой момент мое убежище могли обнаружить солдаты или такие же беспризорники, как и я сам.
К слову о беспризорниках. Павшие на войне отцы и умирающие от голода матери, жертвующие последние крохи любимым чадам, заполонили Варшаву сиротами. В первый год оккупации было открыто несколько новых детских домов, которые переполнились за пару месяцев. Тогда предприимчивые немцы решили, что польские и еврейские дети не должны жить вместе, переселив последних в гетто. Эта мера ситуацию не изменила. А когда над Польшей завыли сирены и небо начало пестреть бомбардировщиками, проблема сирот и вовсе отошла на второй план. Оставшиеся без обеспечения детские дома вскорости закрылись или функционировали на одном энтузиазме воспитателей. Разумеется, все, что могли дать в этих приютах – была лишь крыша над головой. Пропитание же сиротам приходилось добывать самим. Беззащитные и ранимые малыши, что жили в надежде вновь обнять своих родителей, в мгновение ока превратились в безжалостных преступников.
Такими они становились не по собственной воле. Такими их делало время, в которое им «посчастливилось» родиться.
Жестокие, озлобленные, трусливые шакалята рыскали по темным улицам в поисках жертвы, неспособной дать отпор. Одинокая женщина с ребенком или подвыпивший пан могли запросто получить кирпичом по затылку. Тогда мелкие зверята набрасывались на оглушенного человека, срывая обувь, выворачивая карманы и просто пиная для увеселения. Полиция ничего не могла поделать с волной детской преступности и попросила помощи у военных. И те подошли к решению проблемы по-военному жестко. Усилив патрули и организовав несколько облав, солдаты за первую неделю расстреляли около сотни детей. Остальные, как крысы, зарылись поглубже, изредка выбираясь наружу, чтобы заниматься в основном мародерством. Но зверские нападения на людей после массовых расстрелов заметно сократились.
В самый разгар сиротской преступности я жил с Кларой и девочками. Пару раз я встречал подобные шайки из нескольких человек на рынке, и однажды мне от них даже чуть не досталось. Один из мальцов специально столкнулся со мной в толпе. Меня сразу обступили со всех сторон грязные мелкие голодранцы, а зачинщик было подался вперед, чтобы ударить, но на счастье из-за угла появился полицейский и их как ветром сдуло, а я поторопится скорее покинуть рынок. Да, мне тогда повезло. Драться, признаюсь, я совсем не умел.
Но там, в подвале, я был уже один, и если бы мое укрытие обнаружили эти беспризорники, то даже не знаю… Наверное, меня бы просто убили или вышвырнули на улицу без еды и одежды. А это одно и то же.
Когда выла сирена, я кутался в тряпье и, зажав уши, кричал что есть сил, чтобы заглушить грохот разрывов. Дрожащий и танцующий подвал осыпал меня пылью и бетонной крошкой с потолка. После бомбардировки я долгое время прислушивался к звукам снаружи. Когда совсем темнело и бледные сумерки сменялись темнотой, я осторожно открывал дверь и еле слышно выбирался на улицу.
Я знал, что все необходимое по хозяйству, в том числе и еду, Марек сможет достать за считанные минуты. Но Марек не занимался благотворительностью, а предложить что-то взамен мне было нечего. Пришлось полагаться только на себя. Я отправился к домам, в которые угодили бомбы. Благо в кромешной тьме легко было ориентироваться по пожарам. Я выбрал ближайшее зарево с густым дымом и пошел туда.
На протяжении всего пути приходилось соблюдать максимальную осторожность. Хоть на улицах и царила ночь, город жил бурно, как никогда. Затихший гул моторов в небе означал, что пора выбираться из убежищ. Растрепанные, сонные, в ночных рубашках и халатах, люди выползали изо всех щелей, словно тараканы. Обеспокоенно смотрели в небо, с облегчением выдыхая, вяло радуясь, что беда обошла стороной, и так же вяло сокрушаясь о тех, кого она не пощадила.
Хоть мой путь и занимал около десяти минут, я то и дело натыкался на кучки жильцов, босых и закутанных в то, что попалось под руку при бегстве, устало плетущихся в свои брошенные квартиры. Я избегал их. Пережидал, когда последний обитатель исчезнет в скрипучих дверях подъезда и только потом торопился к пострадавшим от налета домам.
Среди плотно застроенного квартала зияла охваченная огнем проплешина из кирпичных гор и торчащей скрюченной арматуры вперемешку с тряпками и обломками мебели. Взлетевшая вверх на десятки метров пыль и крупная зола медленно оседали на мокрые головы пожарных, стекая по лицам черными ручьями. Спасатели торопились скорее потушить пламя и достать оставшихся в живых глухо стонущих людей под многотонным слоем бетона. Пожарный расчет насчитывал с десяток человек, в основном, поляков. Немцы неохотно шли на столь опасную работу, хоть и платили за нее щедро. Сутками напролет изможденные спасатели без сна и отдыха тушили пожары, доставали из-под обломков мертвых и раненых, зачастую жертвуя собой, ведь искореженные плиты, нависавшие над головами рабочих, могли в любой момент рухнуть вниз.
Здесь, в окружении глубоких воронок, трудились несколько расчетов. Увидев масштаб разрушений, я ужаснулся смертоносной силе и мощи, которая до сих пор меня не коснулась.
Упав на крышу, бомба пробила чердак и, врезавшись в бетон, разорвалась. Верхние этажи здания разлетелись в разные стороны, снося стены соседних строений и острыми кусками влетая в окна, убивая и калеча тех, кто не захотел укрыться в подвалах. От взрыва лишившийся верха дом подпрыгнул, содрогнулся и, медленно складываясь, пополз вниз, осыпаемый осколками других падающих рядом зарядов, разрывающих брусчатку, сносящих столбы и подбрасывающих землю, сжигающих огнем воздух, плавящих металл и стекло.