– Да, но, когда закончатся враги, мы вцепимся друг другу в глотки.
– Боже, почему ты создал нас такими кровожадными? – вздохнул Бертран.
– Он и не создавал. Такими мы сделались сами.
– Выходит, за все эти деяния он призовет к ответу?
– Если бы наши поступки были ему неугодны, он давно бы всех покарал. Однако мы все еще живы. А если живы, значит Бог сие одобряет.
Из узких коридоров тесных улиц раздались тяжелые шаги и знакомое частое хриплое дыхание.
– Годфри! – воскликнул герцог.
Граф Бульонский в сопровождении отряда рыцарей приблизился к Раймонду. Остановившись, он сложился пополам, обхватив дрожащие колени и натужно пыхтя.
– Эти узкие лабиринты вконец меня доконали, – задыхаясь, проговорил граф. – Мне пришлось бросить коня и сражаться, как пехотинец. Проклятые трусы запрятались в храме, будто там их ждало спасение.
– Не пристало христианину творить убийства в доме Божьем, – нахмурился герцог.
– Оглянись вокруг, Раймонд, – отмахнулся граф. – Наш Бог… он либо слеп, либо чертовски кровожаден. И если это так, а я почти уверен в своей правоте, то все, что сокрыто от взора его, ненаказуемо.
– Но и не поощряется, – прошептал Бертран
– Верно, юноша, – подмигнул Годфри и хищно оскалился. – И меня это устраивает.
Он стянул с пояса кожаную флягу с вином и принялся ненасытно утолять жажду.
– Кстати, Раймонд, вы уже выбрали место для ночлега?
Герцог кивнул в сторону дома, торчащего в конце улицы.
Годфри осмотрелся по сторонам, завертев головой. Взгляд его заскользил по крышам зданий, фасадам, закрытым ставнями окнам и балконам, пока, наконец, не остановился на одной из дверей. Граф удовлетворенно кивнул.
– Хороший дом, – он дернул за кольцо. Дверь была заперта изнутри. – Добротный. Выходит, будем соседями.
Годфри постучал по дереву, проверяя дверь на прочность, и несколько раз толкнул плечом.
– Дом христианский. Они одной с нами веры, – обратил внимание Бертран на прибитый к двери крест.
– Да, – грустно вздохнул Годфри, – но дом то отменный.
Он отступил на пару шагов и, разогнавшись, со всей силы влетел внутрь вместе с дверью.
Через мгновение из дома раздались душераздирающие вопли.
Раймонд уселся на ступени, закинул последний финик в рот и закрыл глаза.
Такие же крики разносились по улицам далекой Антиохии, когда они год назад ворвались на улицы безмятежно спящего города.
Нищие, голодные, мучимые жаждой и всяческими болезнями, возникшими из-за длительного перехода по безлюдным землям, крестоносцы увидели, наконец, крепость на горизонте. Огромный город затаился за высокими стенами. Блеск минаретов и крестов на куполах церквей манили праведных воинов своим богатством и ересью.
Но изнуренные крестоносцы были не в силах идти на штурм, потому разбили лагерь на подступах и начали готовиться к длительной осаде. Все еще непобедимые на открытой местности, рыцари отбили вылазки защитников города и окончательно сомкнули кольцо вокруг.
Расчетливый герцог еще в Византии, при посещении библиотеки Константинополя, к своему благородному стыду краснея и озираясь, как безродный простолюдин, умыкнул несколько свитков с чертежами осадных орудий. Будто чувствовал, что они пригодятся в походе. И вот под стенами Антиохии, расправив смятый пергамент, он руководил строительством катапульт. Но камни, пущенные из этих орудий, едва ли могли разрушить толстые и прочные стены крепости.
Тогда богобоязненный Годфри приказал обезглавить тела неверных, что пали в бою во время вылазки, изрубить их туловища на куски и забрасывать в город эти части для разжигания смертельных болезней. В ответ защитники города свесили со стены клетку, в которой сидел патриарх местной христианской церкви. Он умирал медленно. Несколько дней. Призывая Господа к милосердию, потом войско его ко спасению, а в конце проклиная и Бога, и его армию. Когда он испустил дух, Раймонд впервые смог выспаться.
И как назло тогда несколько дней лил дождь. Земля под ногами превратилась в глиняные топи и буйные, вспахивающие почву реки.
Попытки забросить в город горящие камни оказались неудачными. Занявшиеся огнем деревянные лачуги тут же гасли под ниспадающими с неба хлябями. Кони вязли в трясине, сталь ржавела, а моральный дух разлагался быстрее, чем трупы в мутных лужах под стенами. Участились случаи дезертирства. Если раньше голод и лишения вынуждали отделяться от войска в походе единичные обозы с обслугой, то под ливнями Антиохии каждый день командиры недосчитывались по десятку воинов. И не каких-то простолюдинов, а благородного происхождения рыцарей, поправших клятву верности святому престолу.
В довесок пришла весть о том, что турки собрали огромное войско для спасения города. И оно уже выдвинулось на помощь.
– Прошу вас, господин, не убивайте меня! – вопил оборванец, закрываясь от жара факелов.
– Кто ты такой, отвечай, – прорычал Годфри.
Нищий скулил, норовя ухватить графа за ногу. Тусклые факелы в палатке Годфри слабо освещали сонного хозяина, закутанного в медвежью шкуру и недовольного столь поздним беспокойством.
– Зачем ты притащил его сюда? – спросил Годфри брата.
Высокий, под два метра, Болдуин тряхнул длинной шевелюрой и пожал плечами:
– Он сказал, что знает, как пробраться в крепость.
– Рассказывай, неверный, – приказал граф, в полумраке смахивая со стола гору посуды в поисках недопитой чарки с вином.
– Мерзкий, гадкий город, – пролепетал пленник. – Ненавижу его всем сердцем. Я небогатый человек, господин, но никогда ни перед кем не унижался. Жил скромно, как и подобает правоверному мусульманину. Аллах лишил мое древо плодов. Много лет мы с женой пытались взрастить жизнь, и всякий раз он забирал ее еще до рождения. Я смирился и принял эту участь…
– Короче, – отрезал Годфри. Ему наконец удалось отыскать кубок, но тот оказался пуст. Настроение графа вконец испортилось, и он грозно уставился на оборванца сонными, налитыми кровью глазами.
– Мой командир, – заскулил турок, – пока я служил верой и правдой, защищая город, этот двуличный, коварный человек наведывался к моей жене. Он обрюхатил ее, забрал в свой дом, обесчестил меня. Какой позор, господин, какой позор! Я ненавижу этот город. Убейте их всех! Всех до одного и эту шлюху с ублюдком под сердцем. У южных ворот рядом с моим постом есть тайный лаз, сокрытый от непосвященных. Я укажу вам путь и проведу через него.
– Что хочешь взамен?
– О, я не прошу многого. Горсть серебра, чтобы я мог начать новую жизнь подальше от этого проклятого места.
– Тридцать сребреников, – задумчиво прошептал Годфри, глядя в пустой бокал.
– Как скажете, господин, только я… я не знаю, хватит ли мне этого на коня и небольшую лачугу?
– Хватит, – осклабился Болдуин, – до самого конца твоей новой жизни.
Следующей ночью под покровом тьмы дюжина рыцарей приблизилась к южным воротам Антиохии. Отрядом командовал Болдуин – младший брат Годфри. Человек угрюмый и отталкивающий. Немногословный великан даже внешне мало чем походил на Годфри, отчего в широких кругах множились слухи о разгульности их довольно невзрачной на вид матушки. Несмотря на то, что из-за своих габаритов Болдуин всегда отбрасывал весьма внушительную тень, он всегда оставался в тени своего невысокого брата. Но чего было у Болдуина не занимать, так это храбрости. Он был впереди своего войска в любом сражении, одним из первых врезаясь в стройные ряды пехоты, ломая грудью торчащие копья и разя мечом головы.
Годфри был лидером для тысяч, в то время как Болдуин стал настоящим кровным братом для единиц.
Высокий воин не отличался и умом. Хоть его и нельзя было назвать глупцом, но красноречием он обладал скудным и предпочитал словам звон меча.
И если Годфри являлся совестливым христианином, признающим ошибки, то Болдуин себя молитвами не утруждал и раскаяний не испытывал, считая, что сам поход – деяние богоугодное и направляемое самим Господом, значит, о моральной составляющей его тревожиться ни к чему.
В складках крепостных стен, вдали от факельного света дозорных, отряд поджидал страж-предатель. Он протиснулся в узкий лаз кирпичной кладки и увлек за собой рыцарей. Проникнув за стены, лазутчики тут же безжалостно перерезали стражу и открыли ворота. Из темноты в город хлынула конница. Топот копыт утонул в криках, расползаясь вглубь города. Вспыхнули пожарами первые дома, и огонь пополз дальше по крышам, заполняя улицы едким дымом и жгучим пламенем быстрее, чем захватчики, сминающие оборону.
Измазанный кровью Болдуин стоял у распахнутых ворот, приветствуя нахлынувшее войско.
– Где этот предатель? – с трудом удерживая беснующегося коня, выкрикнул Годфри. – Хочу наградить его.
– Я уже расплатился, – улыбнулся Болдуин, косясь на изменника, валяющегося в луже собственной крови с перерезанным горлом.
Годфри удовлетворенно кивнул и, пришпорив коня, понесся дальше, размахивая мечом и разя без разбора мечущихся в суматохе горожан.
Бойня длилась четыре дня. А когда наконец утихла, пропитанные смертью крестоносцы обнаружили тысячи трупов на улицах и в своих домах, пустые амбары и огромную армию турков снаружи. Теперь голодать, защищаться и страдать от лишений настала очередь рыцарей.
Но при всех невзгодах, что обрушились на христиан, они продолжали осквернять чуждую веру, ставя себя на ступень выше прочих иноверцев и не оставляя шанса на спасение в случае, когда неприятель ворвется в город.
Обгоревшие мечети служили для пришельцев отхожим местом. Все внутреннее убранство крестоносцы растащили на трофеи, уничтожая вековые священные для мусульман реликвии. Древние фолианты, украшенные золотом и ручной работы вязью, жгли в печах, чтобы обогреться.
Под градом охваченных пламенем камней и стрел, войско святое, запертое в Антиохии, уповало на помощь из Византии. Но подмога не шла. Измученные голодом и болезнями, крестоносцы пребывали в жутком отчаянии, но о сдаче даже и не помышляли.