– Смотри, что у меня есть, – довольный Годфри ворвался в покои герцога, молящегося из последних сил.
– Копье?
– Не просто копье, а римское копье! – ликующе тряс граф оружием.
– Но твое и легче, и прочнее.
– Нет, нет, Раймонд, – не унимался возбужденный Годфри, – слушай внимательно: римское копье, найденное в одном из храмов Антиохии на святой земле. Что это?
– Святотатство.
– Реликвия! – загорелись глаза Годфри. – Копье Лонгина, пронзившее Христа.
– А теперь еще и богохульство. К чему ты клонишь?
– Оглянись вокруг, брат мой. Мы пребываем в таком отчаянии, что достаточно искры, чтобы разжечь адское пламя. Рыцари не пойдут за нами на смерть, но яви им Чудо Господне, и…
– Они отправятся в геенну огненную… – прошептал герцог. – Боже, Годфри, своими мыслями и деяниями ты нас туда и направляешь!
– А ты все еще надеешься оказаться в раю? – пробормотал Годфри, потирая пальцем кончик копья.
Измученное войско медленно выползало из города. Отощавшие кони с трудом переставляли копытами и отфыркивали пену ртом. Пехота волочила копья, шатаясь под весом неподъемной брони. Многие были неспособны даже поднять меч, но все равно выстроились в боевые шеренги перед крепостью.
Там впереди, насколько хватало глаз, бушевали пыльные тучи из-под копыт ретивых сарацинских скакунов, над ними сверкали золотом развевающиеся на ветру знамена. А над плато, на котором суждено было сразиться двум армиям, уже парили коршуны.
Раймонд окинул взором подавленных рыцарей и выхватил меч.
– Копье Лонгина! – выкрикнул он.
По шеренгам пополз тревожный шепот. Все христиане знали о священной реликвии, умертвившей Иисуса Христа. Шеренги закипели, вертя головами.
Откуда ни возьмись перед ними выскочил Годфри в блестящих церемониальных доспехах, которые оруженосцы начищали всю ночь. Граф ударил коня по выступавшим ребрам, отчего тот взвился на дыбы, и вознес копье над головой.
Шеренги завыли в экстазе, издавая жуткие вопли.
– Копье Лонгина! – ликовали и крестились рыцари.
Годфри, выставив копье перед собой, пустился в бой.
– С нами Бог! – завопил Раймонд, устремившись следом.
– С нами Бог! – в страстном порыве войско ринулось на врага.
* * *
– Годфри! Годфри! Годфри! – разносилось многоголосие под сводами дворца.
– Годфри! – воскликнул Раймонд, вынырнув из воспоминаний об Антиохийской битве.
Огромный зал царского дворца в Иерусалиме, способный вместить бесчисленное количество людей, был заполнен полностью. Над грязными вшивыми головами стелился дым благовоний и коптящих факелов. В помещении было невыносимо душно, но церемониал требовал наличия на гостях рыцарского обличия с торжественной фамильной геральдикой.
Стены украсили знаменами разных цветов и фамильными гербами, но все их объединял изображенный на полотнах крест.
Рыцари тоже старались выделиться, надев поверх лат яркие мантии и плащи.
На ступенях под балдахином возвышался массивный трон. Он был пуст, но перед ним стоял Годфри, облаченный в богатое царское одеяние, совсем не присущее воину.
Позади столпились храмовники. Целая армия, в количестве своем не уступавшая собравшимся в зале. Хор остриженных мальчиков, трубадуры, клирики разных мастей и во главе сего служения, окруженный маститыми священниками в совсем неподобающих аскетам убранствах, стоял архиепископ Иерусалимский с короной в руках.
Граф воздел руки вверх. Гам постепенно стих, перейдя в шепот.
Пауза затянулась. Все ждали вдохновляющей и яркой речи, но Годфри молчал. Раймонд, стоявший рядом, окинул взглядом собравшихся и покосился на графа, замершего в нерешительности. И пусть спина оставалась ровной, подбородок поднят, а плечи расправлены, но по его взгляду было понятно, что он не готов взять на себя эту тяжкую ношу.
– Братья мои, – начал Годфри. – Иерусалим освобожден, и доказательство тому – мы, стоящие в этом дворце. Изгнавшие неверных из Святого града и прошедшие вместе столь долгий путь.
Он осекся и стыдливо опустил глаза.
– Но я не могу стать вашим королем. Не может быть короля у тех, кем движет сам Господь Бог. Но я клянусь до последнего вздоха стоять на защите Гроба Господня.
Отказ стать королем посеял в собравшихся уныние и ропот, но, когда Годфри закончил, воодушевленные крестоносцы пришли в восторг.
Раймонд смотрел на друга. Несмотря на ликование и яростные песнопения, он видел перед собой уставшего старика. Таким же стариком ощущал себя и он сам.
«Так и теряют веру…» – мелькнуло в голове у герцога.
Архиепископ торжественно возложил корону на пустой престол, где ей было суждено покоиться до восхождения следующего короля.
Через год после несостоявшейся коронации Господь призовет Годфри к себе. Граф отправится в Акру,45 чтобы расширить границы вновь образованного королевства, и во время осады будет смертельно ранен. Узнав об этом, Раймонд Тулузский поспешит на помощь, но застанет графа уже в агонии на смертном одре.
Крупные капли пота покрывали бледное лицо. Граф был настолько плох, что монахи уже не отходили от его кровати, с минуты на минуту ожидая скончания.
– Как же вас много. Всех и не упомнишь, – бился в бреду Годфри. – Если каждый хочет высказаться, я так никогда и не сдохну. Ребенок? Ах, да… ну прости, милая девочка, я это сделал из милосердия. Если бы не я, кто знает, какие мучения тебя ждали. Если бы они нашли тебя первой… И ты, старик, зачем так на меня смотришь? Тебе жить оставалось всего ничего. Кто просил рот открывать свой беззубый? При слугах моих? Смолчал бы, глядишь бы, и выжил. А ты, монах? Не пристало христианину в таком доме богатом селиться. И не я виноват, что решил ты укрыть в своих покоях несчастных этих. Выходит, я взял грех на душу вместо рыцарей, что убили бы их на улице? Да плевать. На всех вас плевать. Я всегда был верен Господу и творил бесчинства эти с его позволения. Я – хороший человек. Я ведь хороший человек, Раймонд? Ну что вы смотрите на меня? Дайте мне меч, и я сделаю это снова. Ни о чем не жалею, ни о чем… Про… Прости… те…
Раймонд тяжело будет переживать потерю друга, отдалившись от семьи и не желая возвращаться обратно в Иерусалим. Он отправится на север, в новый поход, а после в еще один, будто уже и не сможет мыслить свою жизнь в миру без кровавых битв и лишений. Словно будет искать тот меч, что оборвет его жизнь и откроет завесу над теми смятениями, что мучали двух друзей в течение всего пути до Иерусалима.
Вскоре не станет и самого Раймонда.
* * *
– Брат, – услышал герцог тревожный голос Годфри.
Раймонд придержал коня и обернулся. Тяжелые доспехи давили на плечи, за спиной был долгий переход и томительная битва, но он все равно находился в приподнятом духе, ведь перед ними простирался Иерусалим. Еще чужой, оскверненный языческими ритуалами, но уже такой близкий, что отступить будет преступно и грешно. Рядом верхом восседал Годфри. После бессонной ночи, в течение которой крестоносцы пытались взять город штурмом, граф едва держался в седле.
Утреннее солнце уже коснулось зубчатых стен и ползло вверх, оголяя выбитые камнями углубления, обожженную у основания землю и стоящие у рва осадные башни. Всю ночь под градом стрел рыцари закапывали ров, чтобы штурмовые сооружения могли приблизиться к стенам.
– Как ты думаешь, Раймонд, – продолжил Годфри, – когда мы предстанем перед ним, он нас накажет?
Герцог внимательно посмотрел на друга и увидел настоящий страх. Страх, терзающий все это время и его самого. Он услышал вопрос, который задавал себе множество раз в течение всего похода, но не решался озвучить, ссылаясь на собственную трусость и слабость. Бесстрашный Годфри и здесь оказался смелее.
Ров зарыли с наступлением рассвета. Вот-вот должен был начаться штурм. Решающий штурм, после которого Иерусалим наверняка падет к ногам крестоносцев и навеки останется в их владениях. Сейчас как никогда важна была решимость всех лидеров похода, а сомнения их лишь множили отчаяние в усталом войске.
Раймонду в тот момент очень хотелось открыть Годфри смятение в собственном сердце, но головой он понимал, что сейчас не место и не время для этих слабостей. Может, потом, когда они будут пировать в королевском дворце Иерусалима, с улыбкой вспоминая перенесенные годами страдания, он после очередной чарки вина вдруг заговорит об этом. Но не сейчас, определенно не сейчас.
Сейчас он крепко сжал плечо друга, стыдливо опустившего взгляд и хрипло, не веря собственным словам, произнес:
– Уверен, Он нас простит…
***
– Да нет никакого прощения! – простонала смерть. – Прощение – это ваша выдумка,
чтобы и дальше творить зло. Если бы вас простили, вы бы давно жили в Эдеме.
– Если все так, как вы говорите, то перспективы у человечества нерадужные, – вздохнул профессор.
– За столько веков нравственного падения, я бы даже сказал, вообще никаких.
– Получается, Бог существует, а мы после смерти все равно просто исчезаем?
– Он уже создал для вас мир, вы хотите еще один? И чем же он будет отличаться от этого?
Мир вокруг вас хуже не становится. Хуже становитесь вы. А это не исправляется.
– Тогда зачем вы приходите, если в этом нет никакого смысла?
– Традиция, – пожал плечами мальчик. – Он, знаете ли, консервативен. Эти фокусы с лицами, думаете, моя прихоть? Это обязанность. «И узрит он в сих ликах грехи свои, и раскается в содеянном им», – пропела смерть и поморщилась. – Ваш отец, к слову, так и не раскаялся.
– Он прошел страшную войну. Там невозможно остаться безгрешным, – ответил старик.
– Да, но свой страшный грех он совершил уже после.
– Кем же вы явились перед ним?
– А вы не знаете? Что ж, я расскажу. Каким вы его помните после победы?
Профессор немного помолчал, прежде чем ответить, а потом задумчиво произнес:
– Одержимым.
XVI
Вам знакома одержимость? Когда ты стараешься заполучить что-то, очень стараешься, но оно в последний момент ускользает. И не просто ускользает, а продолжает маячить совсем рядом, но одновременно быть недостижимым.